Андрей Дай - Поводырь (СИ)
Нашлось аккуратно свернутое на краю, вышитое полотенце. На него высыпал остатки хлеба, а в освободившуюся тарелку вылил водку из квадратного штофа. Гинтар с Евграфом даже охнули от возмущения, когда я в эту чашу пинцет запихал.
Вернулись сотник с Матреной. Казаку приказал крепко держать возницу за руки, а повариху отослал за иголкой с ниткой. Решил, что такую рану однозначно нужно шить.
Света не хватало. Скачущий в сквозняках огонек свечи только пугал воображаемыми подробностями ранения. Тряпье, с «барского» плеча пожертвованное хозяйственной женщиной выглядело каким-то серым и оптимизма не внушало. Выбрал саму белую тряпицу и ее тоже замочил в спирт. Зря, что ли пил эту бормотуху?! Спиртяга слегка разбавленный. Градусов под семьдесят — восемьдесят. Для моих целей — самое то. А для употребления внутрь у Дорофейки, поди, еще сыщется.
— Ложку в зубы зажми и терпи, — внутренне содрогаясь от ужаса, твердым голосом приказал я, и отважно потер рану сочащейся водкой тряпкой. Под материей легко прощупывался колючий краешек пули.
Кухтерин что-то промычал, но слов я не разобрал. На всякий случай сказал:
— Терпи казак! Атаманом будешь!
И взялся за пинцет. Черная корочка приподнялась, и стало понятно — за что хватать и куда тянуть.
— Крепче, Степаныч! — рявкнул я и, зажмурившись, изо всех сил дернул пулю наружу.
Грамм сорок, не меньше, звонко шмякнулось об пол, забрызгав кровью домотканые половики. Крови из раны полилось совсем мало, но и этого для меня было достаточно. Карету! Карету скорой помощи мне! Яб Герину душу прозакладывал за фельдшера со скорой.
— Матрена, едрешкин корень! Ты где!? — так заорал, что искры к глазах от напряжения полетели. — Быстро сюда!
Мышцы на богатырских руках Безсонова вздулись. Невысокий и жилистый, Кухтерин оказался тоже не слабаком. Глаза пациента едва помещались в орбитах, на губах выступила пена пополам с опилками от изгрызенной деревянной ложки.
Обильно смочил другую тряпицу в своей тарелке и тщательно промыл рану. Убрал уже образовавшиеся в глубине сгустки. Повариха едва в обморок не грохнулась от вида моей операционной, отвернулась, бросила толстую иглу, с вдетой уже нитью, на стол и убежала. Переправил последний инструмент в тарелку и принялся сводить края раны. Хотел представить себе, как шить стану.
— Последний бой, он трудный самый, — пропел себе под нос и решительно воткнул железку в кожу рядом с вяло сочащейся живицей дырой в боку.
Три стежка и узелок. Капля упала на запястье — удивился ее прозрачности, пока не понял, что это пот капает у меня со лба. Клянусь бессмертной Гериной душей, легче самому себе аппендикс вырезать, чем живому человеку, без анестезии, цыганской иглой с суровой ниткой рану зашить!
— Ну что, господин сотник, — отдуваясь, удовлетворенно заявил я. — Свисни сюда Дорофейку. Пусть еще полуштоф несет. Нам всем сейчас не помешает. Особенно Евграфу Николаевичу Кухтерину.
— Habe das von Ihnen nicht erwartet! — прокаркал Гинтар со своей постели и, прямо сидя, поклонился.
А за ним, отпустивший уже тихонечко стонущего раненого, поклонился и казак. Потом пришли Матрена с Дорофеем Палычем и водкой — благо сургучом запечатанной, потому что тоже поклонились. Мохнатый, блондинистый северный лис — истинный ариец!
— Хватит уже, — заскромничал я. — Приберись тут… И давайте по чарке выпьем. Самое время.
Толстушка проворно, а она все всегда делала проворно, преобразила заляпанный кровью стол в праздничное застолье. Смотритель собрал биологические отходы и испарился. Вознице всунули во все еще слегка дрожащие руки налитый по края стакан и заставили выпить. Уникальная микстура! И минуты не прошло, как, побледневшие было, Кухтеринские щеки порозовели.
Плеснул себе на пару пальцев. Поднял, посмотрел на свет. Пить не хотелось. Знал, что надо, и жаль было бестолку тратить драгоценное время. Теперь-то я точно знал на сколько жизнь коротка.
— Будь здоров, коневод Кухтерин, — выпил.
— Благодарствую, Ваше превосходительство, господин губернатор, — по-военному коротко кивнул казак. — За заботу о мужике простом с Сибирскаго тракта!
— Это я-то простой?! — взвился уже успевший опьянеть Евграф. — Я, может быть, батюшку генерала, с того света увез! Кабы не я с лохматыми скотинками, как есть вороги бы душегубство учинили!
Увез! С того света, ты мужичек, меня и увез. Только никто кроме нас с Герой этого доподлинно не знает. А мы не настроены делиться такой важной информацией…
— Давай-ка здеся поподробнее, — впился сотник взглядом в расхрабрившегося извозчика. — Расскажи, ихде ты ранен был, и как Германа Густавовича от смерти лихой увозил…
— Об этом, господа, где-нибудь в другом месте разговоры ведите. Устал я. Спать буду ложиться…
#3
Московский тракт
Утром узнал, что оказывается, основное здание станции стоит на подклети. А к дверям ведет лестница, устроенная из распиленных пополам бревен. Просто снега навалило столько, что из сугроба торчало только верхнее бревно. Что тут скажешь — хитро устроено. Бураны — явление зимой не редкое. Пооткапывайся-ка каждое утро! А дворников в малюсеньком штате почты нет. К конюшне, и той ведет широкий пандус. Конечно, для тех же целей.
От высоты неба захватывало дух. Неуловимо голубое, без единого облачка, и алмазом сверкающее солнце-эгоист. Светит, но не греет. И хотя мороз пощипывал нос, в теплую духоту натопленного жаровнями дормеза лезть не хотелось. А верхом — не умею. Опасаюсь вывалиться из скользкого, натертого маслом седла, прямо под копыта казацких лошадок. Вот бы они удивились. Казаки — конечно, не кони. Животным эта забава даже понравилась бы. Не часто на их веку такое зрелище выпадает — кувыркающееся в сугроб превосходительство. Им я бы сразу признался — неуч. Непарнокопытных только в кино, да из окна джипа и разглядывал. В далеком детстве, у бабушки в деревне на телеге с сеном катался. Но там, сами понимаете, из всей лошади только хвост в наличии да… филейная часть туловища.
А подиж ты, объясни детям этого века, что человек может и не удержаться в седле. Понять — не поймут. Даже если и поверят — жалеть будут. Губернатор-то инвалидом увечным оказался…
Впрочем, я не переживал особо-то. Подумал — рано или поздно один черт придется осваивать это средство передвижения. Но-таки лучше это делать летом и с использованием какой-нибудь смирнейшей, может даже напоенной чем-нибудь, малахольной кобыле. Ну, уж ни как не громоздиться на полудикого степного, лохматого, по-волчьи скалящего зубы конька с бешеными глазами. Я близко к нему подходить опасался, не то чтоб посметь на нем поехать…
Хорошо, что этого зверя к задку кареты привязали. Не завидую варнаку, что чемоданы попробует срезать. Эта скотина — конь, не грабитель — злыдня до костей за пару минут обглодает…
За «руль» экипажа сел хозяин коня — один из казаков. Евграфа завернули в ту самую доху и тоже усадили на облучок. Хитрованская морда уже чувствовал себя вполне здоровым, но, видно, ему приятна была забота. Вообще сотник настоятельно порекомендовал раненому изыскать возможность составить нашему отряду компанию до Каинска, где господина Кухтерина с нетерпением ожидает пристав по уголовным делам. Оказывается, полицейский чиновник прямо-таки жаждет запечатлеть в веках показания свидетеля бессмертной саги о победе героического губернатора в битве с ордой несметной. Мне о необходимости как-то оформить происшествие даже не заикнулся. Не по чину. А мужик не стал спорить с носорогом в казачьем мундире. Так, посокрушался минутку, да и пошел собираться. Его легко можно понять. Термаково — его родная деревенька от окружной столицы точно к северу, и другой дороги туда нет. Выходило, мы его бесплатно почти до дома подвозим…
Дорофейке Степаныч зачем-то рассказал о моем плане отправить его учиться. Парень пришел весь в слезах. С чего я решил, что двадцатилетние лбы плакать уже не умеют? Рыдал, да так заразительно, зараза. Все на коленки бухнуться норовил. В конце концов ему удалось меня здорово разозлить. То-то он глаза выпучил, когда я его легонько по печени тюкнул. Как там говориться… Если к сердцу путь закрытый, можно в печень постучаться… К его сердцу автобан, блин, ведет. Мне агроном-энтузиаст нужен, а не девка плаксивая. Приказал ему явиться в конце весны предо мной, как лист перед травой. Он ускакал вприпрыжку делиться радостью с Матреной. Зря он. Повариха вряд ли обрадуется. Какого еще нового смотрителя черти принесут, а этот вот он — вполне себе безобидный…
А вот с Гинтаром почтарь поругался. Орали друг на друга так, что аж лошади во дворе от страха приседали. Не учел Дорофейка немецко-прибалтийскую скрупулезность. Старик парнишке полный смотр всего полка с предъявлением подворотничков устроил по каждому пункту счета к оплате. Думал, сейчас смотритель скуксится и расплачется. Нефига. Рычал на седого совершенно по взрослому. Тот даже револьвер у меня просил — пристрелить наглого начинающего вымогателя. Повеселили казачков, да и мне настроение подняли. Я со сна всегда… смурной. Говорил уже?
