Андрей Ерпылев - Золотой империал
— Котлы тоже снимай, петух!
Мужик пожал плечами и сунул свободную правую руку за обшлаг рукава. Все налетчики столпились вокруг, вытягивая шеи. Такого легкого дела, без шума и напряга, у них еще не случалось!
Дальнейшего развития событий никто из грабителей не предвидел.
Жертва вдруг каким-то кошачьим движением отшатнулась, одновременно совершив широкое размашистое движение правой рукой, в которой тускло блеснуло что-то стремительное...
Коша, а попросту Кошкин Паша, самый младший в компании, изумленно увидел, как интеллигент, который еще мгновение назад казался подавленным и покорным, резко взмахнул правой рукой и тут же рухнул сверху на почему-то упавшего Лаптя. Самым страшным было то, что отделилось от плеч Серепана и темным мячом запрыгало прямо к ногам оцепеневшего парнишки.
Теряя сознание от мертвящего ужаса, Паша внезапно понял, что этот непонятный темный предмет — голова.
Он завизжал на невыносимо высокой ноте, повернулся и на ватных, подгибающихся ногах кинулся бежать, не обращая внимания на что-то горячее, струившееся по ногам...
«Это сон! Это сон! Это все мне снится... — перепуганным воробьем колотилось в его голове. — Сейчас мама разбудит, и все...»
Князь пружинисто, как дикий кот, вскочил с тела своей жертвы, привычно вытирая дымящийся на морозе клинок об ее одежду. Двое нападавших лежали чуть в стороне, еще конвульсивно подергиваясь, причем у того, который повыше (Князь с удовлетворением отметил, что еще не потерял сноровки) отсутствовала голова. Третий без движения (потребовался всего лишь один точный, анатомически выверенный удар) скорчился у ног, а четвертый, визжа от ужаса, удалялся, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону. Князь еще раз усмехнулся, подкинув, перехватил нож за лезвие и, хладнокровно отпустив жертву на оптимальное расстояние, широко размахнулся...
Паша, спотыкаясь ставшими вдруг непослушными ногами, успел пробежать, завывая, еще несколько метров, пока что-то твердое не швырнуло его страшным ударом между лопаток вперед, на жесткий, обдирающий лицо до крови наст, напрочь вышибая дыхание и саму жизнь.
* * *Князь, словно пасьянс, раскладывал перед собой на дрянной, давно потерявшей первоначальную расцветку и прорезанной в сотне мест кухонной клеенке добычу.
Собственно, добычей это все можно было назвать с большой натяжкой, скорее, сувенирами — потрепанная бордового цвета книжица с разлапистым, похожим на краба, гербом на обложке, гордо именуемая здесь паспортом, мало отличающаяся по внешнему виду от записной, содержание которой составляли в основном блатные стихи и чьи-то телефоны, складной нож, годный только для открывания бутылок и консервных банок, финка примерно такого же качества (из бочечного обода ее сделали, что ли, — лезвие гнется, как... как не знаю что!) да кастет, легонький, грубый, явно на руку подростка. И с таким вот барахлом эти недоумки пошли на гоп-стоп? Да их бы любой калека без рук без ног разогнал!
Самого-то главного, местных денег, которые были сейчас ох как необходимы Князю, в карманах налетчиков, сейчас уже, наверное, остывших, не оказалось ни гроша. В том смысле, что вообще не было. Ни одной паршивой копейки, на которую здесь, правда, даже коробка спичек не купишь. Конечно, именно от безденежья местная шпана и пошла на дело, чего он хотел? Но чтобы вот так...
Князь в сердцах сгреб весь мусор в ящик стола и прошелся по комнате, прикуривая от спички паршивого вкуса сигарету без фильтра или даже мундштука из мятой ржаво-красной бумажной пачки, найденной в кармане главаря. Надо же, «Прима»! Ну и самомнение у местных табачников! Еще бы каким-нибудь «Люксом» назвали или «Абсолютом»!
Все складывалось как-то наперекосяк, не так, как думалось вначале, в эйфории от удачного избавления из лап ищеек. Слишком поздно, уже разделавшись с этим недоумком Клещом, сообразил Князь, что это последний из тех, к кому он мог здесь обратиться за помощью. Пасечник, кому Клещ толкал золотишко, ценящееся тут необычайно высоко и, как ни странно, запрещенное к обращению в любом виде, кроме ювелирных изделий, давно мертв, на местный криминал выходить опасно — вряд ли они любят чужаков, пасущихся на их территории, — либо сдадут властям, либо... Колун, изучивший тут все ходы-выходы, далеко, за проклятой дверью, никак не желающей отворяться скоро уже месяц... А все проклятый шпик, просочившийся следом за Князем сюда, на эту сторону. Видимо, он каким-то образом и расстроил не понятный никому механизм этой двери...
Князь оперся на холодный (Из мрамора они их тут делают, что ли? Дерева не хватает?) подоконник, уставясь в темноту ночи. Снег, заставший его еще на улице, теперь валил густо, крупными хлопьями, будто стремясь наверстать отыгранные весной очки. Это ему и на руку: к утру покойников, если на них какой-нибудь остолоп еще не наткнулся, заметет так, что ни одна ищейка не найдет. Оттают, когда снег полностью сойдет, а тогда, возможно, его вообще здесь не будет...
Нет, на дверь надеяться нечего. Можно год тут просидеть и ничего не дождаться, а может быть, и больше... Валить нужно из города, добыть денег и валить. Неужели он, Георгий Кавардовский, не найдет чем заняться в этом мире, столь непохожем на прежний? В мире, где нет ни полиции, ни жандармов (местная милиция сосунки по сравнению с волкодавами с «того света»!), где золото — запретная и вожделенная ценность, а наркотики можно найти чуть ли не на каждом шагу... Где в ходу — а это главное — такие вот паспорта...
Князь еще раз презрительно перелистал темно-красную книжечку. Никаких скрытых систем защиты, никакой специальной краски, никаких магнитных вставок. Обычная печать, черно-белая фотография, приклеенная каким-то паршивым клейстером, уже, кстати, наполовину отошедшая, металлические скрепки (не поверите — ржавые!), элементарный водяной знак... Качество даже хуже, чем у местных денег, которые даже сами аборигены презрительно называют деревянными. Что же должно было произойти в этой России, если рубль — крепчайшая валюта мира — выродился до такой степени, что ему предпочитают любые другие цветные бумажки, вплоть до презренных североамериканских долларов и совсем уж невероятных финских марок? Хотя политика-то Князя никогда по-настоящему не интересовала.
Паспорт все не давал покоя. Вспомнить, что ли, прошлое? Рука вроде пока твердая... А краски, а бумага? Нет, до того, как будут установлены необходимые связи, и браться нечего. А пока сойдет и этот, если над ним пару вечеров поколдовать...
Подцепив ногтем отошедший край фотографии, Князь осторожно отодрал квадратик плотной глянцевой бумаги и с усмешкой провел ногтем по тонкой шейке коротко стриженного паренька, испуганно выпучившего глазенки в объектив. Да, удар был все же неплохой!
Куда же подевался этот сыщик? Словно сквозь землю провалился. Это не есть гут, как говаривал один знакомый немчик. Не вернулся же он тогда в родной мир? Он и дороги-то к тому дому не нашел бы — разве чудом каким-то. Не мог жандарм, реалист до мозга костей, как здесь выражаются, въехать в ситуацию, поверить разом в то, что очутился совсем в ином мире. Он, Георгий Кавардовский, в безоблачном детстве зачитывавшийся всякими фантастическими приключениями, и сам-то долго не мог поверить, когда Колун, каторжная шестерка, божась через слово, рассказывал про это чудо. Поверил, лишь увидев самолично и испытав...
В лучшем случае, поди, прячется где-нибудь, а в худшем... В худшем-то получается совсем плохо. Попади он в руки местным — не важно, блатным или легавым, — ниточка может потянуться к нему, Князю. Ну легаши-то, конечно, не поверят — такие же твердолобые, как и везде, — в желтый дом упекут, и все, а урки? Колун-то кое с кем тут связывался и кроме Клеща с Пасечником покойным, упокой, Господи, его еврейскую душу... Да и за Клещом-то кто-то наверняка стоял. Не мог пацан сопливый такие дела проворачивать, никак не мог, не та масть... Надо девку его пощупать. Как там ее — Анютка, что ли? Не в прямом, конечно, смысле — щупать-то там нечего, соплячка худосочная, а вот знать тут кого-нибудь из блатных может вполне... Да вообще-то и как баба сгодится. Он же Князь, а не монах — третью неделю без женщины... Скоро, как Колун, на пацанов начнет заглядываться...
Кстати, о легавых: прикормить бы какого-нибудь пожаднее, смотришь — наладилось бы и с документами, и с деньжатами. Надо это обмозговать на досуге. А пока — спать!
5
Какое-то царство серого цвета... Редкие автомобили невзрачной расцветки, ковыляющие по дрянной мостовой — старомодные, заставляющие вспомнить о золотых семидесятых; малолюдные днем улицы, оживающие только два раза в сутки: утром около восьми и вечером около шести. В эти часы их заполняют огромные толпы серых, однообразно одетых людей. Поутру людской поток понуро бредущих словно на эшафот одинаковых, как близнецы, жителей стремится в одну сторону, туда, где за невысокими кирпичными стенами с колючей проволокой поверху скрываются заводы (прошагав однажды в общем потоке до того места, где толпа вливалась в одноэтажный домик со стеклянными дверями, прилепившийся к кирпичному забору, Петр Андреевич разглядел лаконичную вывеску под стеклом: «Ремонтный завод, г. Хоревск»), вечером, заметно повеселев, — обратно домой... Все как в запрещенных на территории Империи книгах англичанина Оруэлла, читанных еще во время учебы, по специальному допуску. Город всеобщего счастья...
