Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями
А может быть, не было и памятника — забыли его, или вовсе бранили, жалея павших в пути; но жил отныне его народ в той благой земле — и не нужна была герою иная награда.
Э, да ты что, записываешь? Слова мои — зачем? Ну-ка, покажи!
Гелий смутился. Тетрадь была его личным секретом. Но он знал, что у революционера от товарищей не должно быть тайн.
— Я тут с начала похода записываю… — сказал он — как дневник, и вообще… Гонгури про будущее писал — а я про наше, что видел и слышал.
— Зачем?
— Чтобы вспомнить. Когда коммунизм настанет, и спросят те, живущие в светлых городах, как все начиналось… Прочтут — а на страницах мы. Я, вы, ребята — все, кто заслужил. И будет — как если хоть малая частичка нас еще жива. И будет жить — пока нас помнят.
Втайне Гелий мечтал увидеть сам. Хотя бы самое начало. Как сидит он, пусть уже старый и пораненный, совсем заслуженный, в зале Дворца Свободы, а вокруг него — красивые, молодые, совсем другие люди, как в романе Гонгури. Он рассказывает им о революции, о славных боях и походах — как сейчас товарищ комиссар — и его слушают, так же восторженно затаив дыхание. Но об этой мечте он не говорил никому — боясь, что ее тоже признают «ячеством».
— Ладно! — сказал товарищ Итин — а сказку дарю. Жаль, не вышел товарищ тот с каторги Карской — вместе бежали, но не все дошли. Одно утешение всем нам было — в бараке после отбоя истории его слушать. Пусть хоть что-то не только в памяти — и на бумаге останется: красившее запишешь, не моими корявыми словами. Хотя без идеи правильной — кому красивость нужна?
Вернулись посланные на разведку.
— Мальчишки! — доложил старший — жгли костер на вершине холма. Как нас увидели — так в поле все, как зайцы; мы кричали вслед, что не тронем — да куда там! А холмы здесь странные — ровные и одинаковые, как куличи.
— Это курганы — сказал Гелий — здесь граница была. Дикая Степь это место называлось, отсюда веками татары набегали. На вершинах курганов всегда стояли дозоры, даже в мир — чтобы, увидев вдали орду, зажечь огонь. На соседнем кургане, заметив свет или дым, тоже зажигали костер — и так по всей степи. Князья выступали с дружиной, мужчины брали оружие, а женщины, дети и негодные к бою укрывались в городищах за стенами.
— Те князья тоже эксплуататоры были — сказал Итин — феодалы, сами народ грабили, не хуже татар. А кто тебе это рассказал?
— Отец — ответил Гелий — по вечерам вместо сказок он рассказывал мне что-то полезное — из истории, географии, или как делаются вещи. Старался научить меня всему — что сам знал.
— А кто он?
— Профессор университета — ответил Гелий — но он наш, за революцию всей душой. Из старых наших интеллигентов — всегда говорил о долге перед народом, и служении ему.
— А сейчас с ним что?
— Не знаю.
— Это как же? — спросил Итин — глянь, ребята все пишут, чтобы завтра с обозом отправить — на войне вести из дома, первое дело. Это ничего даже, что профессор — если за народ.
— Он мой отец — ответил Гелий — очень хороший и правильный. Всегда был прав, уча как надо. На деле прав — что после подтверждалось. Но выходило — я должен был слушаться, а не решать сам. Вот почему я ушел — чтобы вернуться, уже с ним наравне. С маузером на боку и звездой на фуражке. А до того — пусть он лучше не знает.
— Что ж, дело — сказал Итин — но все же напиши. Просто — чтобы знал, что ты жив. А то — война. Когда никто не ждет, плохо — но когда ждет и не знает, еще хуже.
Костер догорал. Закончил еду, бойцы расходились — пора было подумать о ночлеге, завтра надо было подняться с рассветом — и тем ценен был каждый час сна. Кто-то спускался к реке вымыть котелок, кто-то шел уже в сарай устраиваться спать. Завтра ожидался еще один день похода, такой же как и все. День — для дела революции, без лишних красивых слов.
Взяв гитару и мешок, Гелий ушел в сарай, со всеми. Итин взглянул ему вслед.
— Это хорошо, когда кто-то ждет, там — сказал он, обращаясь сам к себе — если есть, кому ждать.
Он вспомнил, как встретил Ее, в далекие годы подполья. Затем Итин сам попросил Комитет перевести его в другую ячейку — потому что жестокая реальность борьбы была такой, что дом и дети неизбежно вывели бы из строя обоих. Они встретились снова уже на съезде, том самом, перед Июль-Коранью, сидели рядом в президиуме, а после подошли друг к другу — и будто не было многих пройденных лет. Под утро, в холодном гостиничном номере, он предложил оформиться в орготделе, поставив в бумаги штамп.
— Зачем? — спросила она — исторически, семья была нужна лишь для передачи собственности; какое наследство у революционеров? Мы не успеем узнать своих детей — хотя может, так и лучше: как бы воспитывали их мы, не имеющие дома? Довольно, что мы есть, что мы можем встретиться, как сейчас — и пусть нам будет хорошо!
А наутро — был путь на Июль-Корань. Они вместе ехали в поезде — но по прибытии получили направления в разные полки; в приготовлении к битве видеться почти не удавалось. Когда они встретились в последний раз, в ночь перед штурмом, она сказала:
— Не верь, что меня нет, пока не увидишь сам — и я не поверю, пока не увижу тебя убитым. Если мы потеряем друг друга — обещай, что будешь ждать и искать, пока не встретимся снова.
Их было пятьсот двадцать семь — делегатов съезда, лучших а Партии. Они шли впереди строя, с красными знаменами — чтобы вести и воодушевлять. Чтобы враг не мог оставить бойцов в беспорядке — снайперами выбивая командиров. После штурма их осталось восемнадцать. И Ее не было — но не нашли ее и среди павших, кого удалось опознать, и никто из живых не видел, что с ней стало — с женщиной, идущей впереди всех, со знаменем вместо винтовки. На войне случалось всякое — бывало, что в строй возвращались те, кого считали погибшим. И Итин ждал — хотя прошло уже почти полгода. Когда он был в Петрограде, то приходил к строящемуся Дворцу Свободы — где они договорились встретиться, если потеряют друг друга. И надежда теплилась еще — как угли этого, почти уже потухшего костра.
— Поберегись, товарищ комиссар! — сказал подошедший матрос, выливая в костер ведро воды — все ж нехорошо, если пожар пойдет! После победы нашей — будет и в этой деревне комхоз!
Итин поднялся и отправился искать ночлег. Для него бойцы выбрали дом получше, в середине деревни. Разбуженные хозяин с хозяйкой стояли у печки, окруженные детишками. На столе горела свеча.
— Это кто? — спросил Итин, увидев на стене фотографию, на которой был изображен молодой парень в мундире старой армии.
— Старший мой — объяснил хозяин — с довоенных еще лет, как он срочную служил.
— И где он теперь? У нас, или у них?
— Убили его. Прошлой еще весной.
— Наши? Или — с погонами?
— А бог весть! — бросил крестьянин — пришли какие-то, как вы сейчас, с мобилизацией то ли с реквизицией. Он им слово поперек сказал — его насмерть и убили. Работящий был. Думали уж — женится, дом поправит.
— К нашим надо было идти, а не дома отсиживаться — сказал Итин — погиб бы, так за правое дело, счастье общее приблизив. Газеты возьми — правду нашу прочтешь. Грамотный?
— Мы люди темные — развел руками крестьянин — вы идейные, а нам — лишь бы прожить. При любой власти — пахать надо. Помирать собирайся — а хлеб сей. Так еще дед мой говорил — и я скажу…
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов.
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов
Товарищу Итину снились красные знамена. Над огромной толпой, на площади у красной зубчатой стены с островерхими башнями. На башнях горели рубиновые звезды. Только что завершился парад — по площади прошли танки, мощные, низкие и широкие, с длинными пушками, и восьмиколесные броневики, и артиллерия, и какие-то непонятные машины с антеннами и короткими стволами, задранными вверх, и ракеты огромных размеров, на буксире у многоосных тягачей. В небе пролетели самолеты — стремительные, похожие на стрелы, эскадрилья за эскадрильей, оставляя белые следы. А мимо стены, мимо трибуны черного гранита, уже двигались ряды и колонны с флагами и плакатами, под грохот марша. Партии — слава! Коммунизму — слава! Дело Ленина — живет и побеждает! Ура!!!
Сегодня мы не на параде —
А к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде —
С нами Ленин впереди!
Картинка снова сменилась — будто Итин смотрел через стекло ящика, в котором менялось изображение, с цветом и звуком — как через иллюминатор воздушного корабля. Цеха и трубы заводов, плотины гидроэлектростанций, нефтяные вышки, сияние огней, блеск электросварки — где вчера были лишь лес и степи. Новые города, белые, светлые и чистые — среди тайги и пустыни. Рельсы стальной магистрали, от Байкала до Амура. Трактора и комбайны на бескрайних полях освоенной целины. Дома, машины — нового, незнакомого Итину вида.
