Гарри Гаррисон - Кольца анаконды
Потом пошла принести мальчикам еще молока, а когда вернулась, его уже не было, еда на тарелке почти не тронута. Он слишком много трудится и слишком мало ест. И все время тощает. Эта война пожирает его. Наверное, уже сидит в своем кабинете, а свидеться с ним, быть может, до завтра уже не удастся.
— Джон, — сказал Линкольн. — Я хочу продиктовать вам письмо.
Для записи под диктовку Хей разработал собственную систему стенографирования. Последовал очередной меморандум генералу Макклеллану, в котором президент ставил ребром вопросы о возможности продвижения вперед армии на Потомаке. Под конец в голосе Линкольна звучало нескрываемое раздражение.
— Долго ли вам требуется собираться, чтобы перейти к действиям? У вас есть армия, у вас есть новобранцы, и все они хорошо обучены, если верить рапортам. Но чтобы выиграть войну, армию надо использовать в бою. Ричмонд должен быть взят. На этом заканчивайте и телеграфируйте немедленно. А теперь развеселите меня, Джон. Поведайте какие–нибудь добрые вести, принесенные утренними докладами.
— Добрые вести и в самом деле есть, сэр. Мы уже заняли Шип‑Айленд, сопротивление полностью подавлено. Устье Миссисипи довольно близко к этом острову, так что тамошняя часть флота, ведущего блокаду, теперь хорошо обеспечивается. Новые вести с моря. Военный корабль США «Сантьяго–де‑Куба» остановил британскую шхуну «Эжени Смит» близ устья реки Рио‑Гранде.
— Причины приводятся?
— Разумеется. Капитан Дэниел Риджли объясняет, что британское судно останавливалось в техасском порту. Его подозрения подтвердились, когда на борту судна был обнаружен хорошо известный торговый агент конфедератов — Дж. У. Захари, купец из Нового Орлеана. Его сняли со шхуны, после чего позволили ей следовать дальше.
— Это лишь подольет масла в огонь, разгоравшийся из–за «Трента», — утомленно покачал головой Линкольн. — Это все?
— Нет, сэр. Мятежники настолько уверены в скором падении Саванны, что жгут весь хлопок на пристанях и в полях. На море канонерская лодка «Пингвин» перехватила контрабандное судно, пытавшееся проскочить в Чарльстон. Груз весьма богатый. В декларации упоминаются ручное оружие, боеприпасы, соль, провизия всякого рода. Не только модная мануфактура из Франции, но и седла, упряжь и кавалерийское снаряжение на сумму около ста тысяч долларов.
— Превосходно. Они потеряли, мы нашли. Министр юстиции еще не пришел?
— Сейчас схожу поглядеть.
Как только Эдуард Бэйтс вошел, Линкольн поднял глаза от разложенных на столе бумаг и сказал:
— Я хочу занять минутку вашего времени. Завтра я должен выступить перед Конгрессом с отчетом о состоянии дел Союза. О том, что Союз в опасности, им должно быть известно, но я должен посулить им какую–то надежду на будущее. Вы позволите зачитать вам выдержки из намеченной речи и выслушать ваше мнение?
— С удовольствием приму на себя эту обязанность.
Слегка откашлявшись, президент начал:
— Союз должен быть сохранен, и посему в ход должны идти все необходимые средства. Но не следует поспешно решать, что столь уж необходимыми являются радикальные и крайние меры, каковые могут обрушиться и на лояльных, и на вероломных. Сбор средств для продолжения войны и победы в ней настолько же неизбежен, насколько необходим. — Линкольн поднял глаза, и Бэйтс кивнул.
— Согласен. Полагаю, речь о налогах. Для финансирования боевых действий они вновь должны быть повышены. И нужно объявить новый набор в армию. Вы обязаны идти вперед, невзирая на призывные бунты среди ирландских иммигрантов в Нью‑Йорке.
— Ценю вашу поддержку. Мне придется также остановиться на общественных установлениях, ибо мы поминутно должны осознавать, ради чего ведем эту войну. — Президент перешел к следующей странице. — Труд предшествует капиталу и не зависит от него. Капитал — лишь продукт труда и никогда не возник бы, если бы прежде не возник труд. Но капитал обладает своими правами, ничуть не менее достойными защиты, чем всякие другие.
Бэйтс, и сам проницательный политик, прекрасно понимал, что умиротворить надо все заинтересованные стороны. Рабочие, отдающие свой труд и свои силы во имя войны, несомненно, заслужили признание своего радения. Но в то же время и фабриканты не должны считать, будто они в одиночку несут налоговое бремя военного времени. Но когда Линкольн зачитал отрывок о проблеме негров, Бэйтс отрицательно затряс головой, перебив президента:
— Вам же известно мое мнение на сей счет, господин президент. Я считаю колонии свободных негров весьма отдаленной перспективой.
— А не следовало бы. Место можно найти — скажем, в одной из Америк, где–нибудь южнее, где можно основать независимую колонию. Если негров убрать из уравнения, повод для продолжения войны просто‑напросто исчезнет.
— Но я беседовал со свободными неграми здесь, на Севере, и они считают подобный подход опрометчивым. Они считают себя такими же американцами, как и мы, и отнюдь не питают желания отправляться за тридевять земель. Насколько я понимаю, когда вы примете делегацию свободных негров, они скажут вам то же самое.
Не успел Линкольн ответить, как раздался стук в дверь и вошел Николай.
— Извините, что помешал, но прибыл генерал Рамси. Вы хотели встретиться с ним как можно раньше. Он ждет за дверью.
— Отлично. Пусть войдет, как только мы закончим. — Президент повернулся к министру юстиции: — Позже обсудим это более детально. Я тверд в своем убеждении, что это настоящее решение наших проблем.
— Мне трудно такое говорить, господин президент, но мне кажется, что в этом вопросе вы окажетесь в полнейшем одиночестве. Быть может, идея отыскать подобные колонии мудра — но кто в них отправится? Добровольно негры не согласятся, тут царит почти полное единодушие. Но можем ли мы отправить их туда в кандалах? Прежде всего, такое ничуть не лучше, если не хуже, чем работорговля, из–за которой они оказались здесь. С глубочайшим уважением я прошу вас пересмотреть это решение, приняв к сведению все привходящие аспекты.
Как только Бэйтс удалился, в кабинет пригласили Рамси — рослого, одетого в простой синий мундир, лишенный аксельбантов и прочих украшений, столь обожаемых остальными штабными офицерами. Инженер по складу ума, он явно уделял технике — и войне — гораздо больше внимания, чем блистательному мундиру. Войдя, он вытянулся в струнку и сел лишь после того, как Линкольн указал на стул.
— Этот несчастный случай с Рипли — событие трагическое, весьма трагическое.
Кивнув, Рамси на миг задумался, прежде чем заговорить, будучи человеком решений твердых, но отнюдь не поспешных.
— Он был хорошим офицером, господин президент, и отважным воином. Совсем не так хотелось ему уйти.
— Ничуть не сомневаюсь. Нет ли новостей о его состоянии?
— Только те, что он слабеет и дышит с большим трудом. Доктора считают, что долго ему не продержаться.
— Весьма сожалею. И все же, несмотря на потери, война идет дальше. А жизненно важная работа генерала Рипли должна продолжаться. Вы ведь были некоторое время его помощником?
— Был.
— Значит, не мне рассказывать вам о важности материального снабжения, о том, как оно жизненно важно для нашей страны?
— Совершенно согласен, господин президент. Нам обоим известно, что войну не выиграть без постоянного притока оружия и боеприпасов. Мы всегда снабжались лучше противника и не должны отступать от этого правила, если хотим победить.
— Да будет так всегда, — торжественно кивнул Линкольн. — Я как раз консультировался со своим Кабинетом по этому вопросу. Военный министр Камерон весьма высокого мнения о вас. Он полагает, что вы идеальная кандидатура на пост главы бюро материального снабжения. Что вы думаете по этому поводу?
— Я знаю, что работа мне по плечу, сэр. Но прежде чем будет одобрено какое–либо назначение, полагаю, вам следует знать, что мы с генералом Рипли не находили общего языка по целому ряду вопросов. Но что более существенно, наши воззрения на один весьма весомый предмет расходились диаметрально. Когда я был его подчиненным, честь налагала на мои уста печать молчания касательно этого, но теперь, по‑моему, я обязан открыться. Мной движет не злоба и не зависть. Я убежден, что был хорошим и лояльным помощником генерала Рипли. Когда он был жив, мне даже в голову не приходило вслух высказаться о наших разногласиях. Но теперь все переменилось. Если я займу этот пост, то не смогу не внести перемен, которые считаю необходимыми.
— Я восхищен честностью, побудившей вас открыться. Что являлось яблоком раздора?
Офицер вдруг смешался, и потянулись долгие секунды, пока он пытался взять себя в руки. Сперва потупился, потом устремил взгляд за окно. Наконец сел еще прямей, будто аршин проглотил, и собрался с духом.
— Генерал твердо верил в достоинства стандартных ружей, заряжаемых с дула. Они хорошо зарекомендовали себя, надежны и при соответствующей выучке обеспечивают неплохую скорострельность.
