Дмитрий Шидловский - Орден. Дальняя дорога
Иногда он подумывал податься в края, где идет большая война и наняться в ратники. А там — как судьба сложится. Может, и повезет наверх вылезти. Хотя он понимал, что это не план вовсе, а жест отчаяния. План — это когда знаешь, куда и за что идешь драться, с какой целью. А нырять в омут на авось хорошо, только если на берегу пожар и деваться больше некуда. Для него это была бы попытка хоть как-то выйти из того заколдованного круга, в который его затащил случай. Ему нравилось общаться с отцом Александром. Возможно, привязанность к этому человеку пока была основной причиной, по которой он еще не пристал к каравану одного из купцов, чтобы отправиться в Нюрнберг или Лондон, чтобы наняться в ратники. Но это не компенсировало давящего ощущения потерянности и ненужности.
Он с улыбкой вспоминал, как, бегая по офису и визируя бумажку у пяти разных начальников, мечтал попасть в экстраординарную ситуацию, где бы смог оказаться на коне. Подростком, бывало, представлял себя во главе средневековой или античной армии. Ну вот. Мечты сбываются, как правило, в самой неприятной форме.
Не получится, как думалось иногда, предстать перед предками: весь в белом, великий учитель. А чему он может научить? Умеет работать на компьютере, а может ли сконструировать хоть арифмометр? Офицер запаса армии двадцатого века, а может ли он хоть простенькую пушку сделать? Он был сотрудником уважаемой фирмы. Здесь это приказчик. Человек купца такого-то. Личность чуть выше дворового, но того же плана. Общественное устройство? Он вспомнил ряхи продажных политиков и свинячьи глазки новых русских, демагогию, пронизывающую все и вся. Нет в его мире ничего лучшего — кроме технических достижений, которыми он умеет только пользоваться. Цивилизация двадцатого века сделала из него человека образованного, но изнеженного комфортом, неспособного прокормить себя самостоятельно. И вот, выброшенный из привычной среды, он оказался ни к чему не годным. Здесь любой, попав на необитаемый остров, выживет и еще хоромы отстроит. А он среди здешних людей — убогий. Нет в этом мире для него места. Обидно. Попал бы в будущее, там хоть объяснение — прогресс вперед ушел. А так что? Техника прогрессирует, а человек регрессирует — к немочи и зависимости от этого прогресса? Вот он здесь и убогий. Не от мира сего. В прямом смысле слова. Ох уж эти коридоры времени.
Глава 8
Подстава
Прошло уже пять месяцев с того момента, как Артем попал в этот мир. Наступил ноябрь. В один из вечеров Артем возвращался из порта, где договаривался с судовладельцем о переправке товаров на его кораблях. Уже стемнело. По здешним меркам было страшно поздно. Народ ложился и вставал рано. Пройдя через ворота стены, отделявшей старый город от нового, нырнул в одну из улочек, ведущих к приходу и через несколько сотен метров наткнулся на трех ополченцев магистрата.
— А-а-а, приказчик. Кто таков? — спросил старший из них. От него противно несло перегаром.
— Отца Александра человек, — сказал Артем, пытаясь обойти ополченца.
— А ты постой. Ты, я вижу, пьян, да я слышал, как орден святой поносил. Не хочешь ли плетей за оскорбление Гроссмейстера? Но можно и откупиться, — сказал, преграждая дорогу и противно ухмыляясь, ополченец.
— Врешь, — кротко отрезал Артем, снова обходя ополченца.
— А ты докажи, — тот снова загородил дорогу.
И в этот момент один из ополченцев, оказавшийся у Артема за спиной, обхватил правой рукой его горло. Ну уж нет! Где вас, дураков, так хватать учили? Перехват за пальцы, отвод руки, поворот, отход, и вот уже согнутый охранник с выкрученной набок рукой стоит перед Артемом и отделяет его от двух других патрульных. В переговоры вступать было уже некогда, тот, что говорил с Артемом, потянул из ножен меч. Удар локтем сверху по отведенной в сторону руке ополченца и бегом отсюда. От боли ополченец громко взвыл. В реальной драке — после школьных времен — Артем принимал участие только третий раз в жизни. Правда, на татами работал немало. Но что бы в таких обстоятельствах… Эх, выноси, нелегкая. Сзади топочут башмаки и гремит голос: «Стража, держи вора!»
Еще два десятка метров и поворот вправо на улицу Ткачей. По ней можно уйти, чтобы не выходить к воротам, где охраняют немецкие пехотинцы. И тут из-за этого спасительного поворота ему навстречу вылетели пять ополченцев. Силы не равны. Сзади бежит один ополченец с мечом. Туда. При виде безоружного противника ополченец приободрился. Рубанул. Артем выскочил из-под удара, нырнул под атакующую руку и нанес противнику удар в челюсть. Готов! Снова сзади гремят башмаки. Крики: «Стой!» Кажется, начали отставать. Да куда им с их амуницией. Впереди ополченец, склонившийся над орущим благим матом товарищем. Кажется, у того перелом руки. Вот ты где. Увидев бегущего на него Артема, вытащил меч, шагнул вперед. Махнул — раз. Артем уклонился, но пришлось остановиться. Сразу, слева направо, рубанул — два. Артему удалось перехватить его руку в конечной точке удара. Захватил другую руку, рванул на себя, ударил головой в переносицу. Ополченец отлетел, выронив меч.
И тут на Артема налетели сзади. Сбили. Начали пинать ногами. Среди бранных слов послышалось: «Не убейте его. Пусть в магистрате разберут». И тут его ударили по голове так, что свет померк.
Глава 9
Арестант
Он очнулся на охапке соломы в каком-то каменном помещении. Сверху, под самым потолком, тускнело маленькое зарешеченное окно. Через него виднелось звездное небо. Полушубка, сапог и шапки, в которых был Артем во время драки с ополченцами, на нем теперь не было. Голова гудела, тело болело от многочисленных ударов. Артем ощупал себя. Вроде ничего не сломано. Полушубок, похоже, гасил удары. Нащупал дверь. Само собой, она была заперта. Где он? Скорее всего, в подвалах ратуши. Сюда приводят мелких преступников. Неприятный поворот. Он решил, что попробует добиться оправдания в ходе разбирательства — ведь явный же подлог. Артем лег на сено, постарался уснуть, но долго ворочался, потирая ушибы и продолжая обдумывать свое положение.
…Разбудил его, ударом ноги, один из ополченцев. В оконце уже пробивался утренний свет.
— Пошли на дознание.
Артема провели по каменной винтовой лесенке. Было морозно. Холодный камень обжигал босые ступни. В маленькой комнатке с узкими оконцами, освещаемой факелами, его поставили перед столом, за которым сидел толстый, лоснящийся маленький монах. Секретарь магистрата, догадался Артем. Грамотных среди немцев были единицы. Новгородцев на службу брать не любили. Неблагонадежные. Поэтому все работы подобного рода выполняли католические монахи. Сбоку стоял неопределенного вида худощавый бритый тип в одежде, в какой ходят немецкие приказчики.
Монах что-то противно запищал по-немецки. Артем не понял, но худощавый начал переводить.
— Имя, вера, сословие, род занятий.
— Артем. Православный. Слуга отца Александра.
Худощавый перевел. На лице монаха появилось какое-то мерзкое выражение. Записав что-то, он снова запищал, а худощавый перевел:
— Признаешь ли ты, что громогласно поносил Ингерманландский орден, Гроссмейстера и Святую Церковь? Признаешь ли, что, когда верные слуги магистрата попробовали обуздать тебя, напал на них с намерением убить?
— Нет, — только и успел вымолвить Артем, как монах хлопнул ладонью по столу. Заорал, как резаный, а худощавый спокойно продолжал переводить:
— Лжешь, проклятый еретик. Ты и все отродье ваше будете гореть в геенне огненной. Вина твоя доказана, и свидетельством тому слова слуг магистрата. Судьба твоя будет решена сегодня же.
Монах ухватился за колокольчик. Громко заорал по-немецки. Артем распознал слова: «Уведите его».
— Но позвольте же мне сказать… — только и произнес он.
Худощавый отвернулся и даже не стал переводить.
Дверь в камеру скрипнула, и вошел худощавый человек в форме ополченца. На нем была такая же кожаная куртка, как на всех ополченцах, только более добротно выделанная. Сапоги и штаны были весьма недешевы. На шее висел знак ополчения, только не медный, а серебряный. Под курткой угадывалась легкая кольчуга. Роскошь, недоступная местным ополченцам. Меч на боку у него висел более длинный, чем у ополченцев. Такой, как носят ландскнехты. На вид ему было за сорок. Светловолос, брит. Держался чрезвычайно прямо с явным чувством превосходства. За ним встали в дверях два ополченца. Только менее брюхатые и поосанистей, чем те, что патрулировали улицы. Без алебард, но при коротких ополченческих мечах.
— Меня зовут Клаус Цильх, — медленно, с сильным немецким акцентом, но по-русски начал вошедший. Говорил он, как актеры, игравшие немецких оккупантов в советских фильмах сороковых годов. — Я командир ополчения. Ты дрался с моими людьми. За это полагаются галеры или каторжные работы. И ты попадешь на галеры. Но ты побил троих моих людей без оружия, и мне это интересно. Я хочу увидеть.
