Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
Обогнув кого-то из младших, я неожиданно возник у девушек с фланга и радостно воскликнул:
- Привет, красавицы!
Реакция оказалась неожиданной: увидев меня, Тома шарахнулась за Ясю, и в глазах ее заплескала откровенная паника.
Вот не понял... Я недоуменно моргнул, и моя восторженная улыбка померкла. А где бурная встреча после долгой разлуки?
- Здравствуй, Андрей, - настороженно глядя на меня, кивнула Яся.
Тома покусала уголок губы и повторила ломким эхом из-за ее плеча:
- Здравствуй, Андрей.
Во мне что-то хрустнуло, надломившись, и я непроизвольно сделал полшага назад. Между нами повисло глухое молчание.
Я приподнял бровь и попытался заглянуть в зелень глаз напротив, но Тома тут же начала коситься куда-то вбок, деланно не замечая немого вопроса. Ветер прошелся по ней, теребя на виске прядку осеннего цвета, и улетел, а тишина на нашем пяточке осталась, став оглушительной.
Сглотнул, безуспешно пытаясь смочить внезапно пересохший рот, и перевел вопрошающий взгляд на Ясю. Та заломила брови домиком и беззвучно шевельнула губами.
Что?
Я напрягся, пытаясь разобрать.
"Потом"?
Еще раз неверяще посмотрел на Тому и, неловко кивнув, шагнул вбок. Вслед мне полетел отчетливый вздох облегчения.
Линейку я провел в странном оцепенении. Нет, я здоровался с ребятами, кивал и что-то отвечал, кривился в нужных местах улыбкой. Но мы были порознь - мир и я.
"Да, здоров! Сергея Захарова на химию послали? Угу, слышал. Да, скоропортящийся талант. Зорь, а ты еще больше похорошела. Не, ну правда же! И ты, Кузь, и ты, куда ж без тебя... В каком месте похорошела? А коленки у тебя красивые. Нет, и раньше нравились. Да точно говорю. Что значит "негодяй"? Почему раньше не говорил? Так, это... Молчал, глубоко изумленный..."
Но все это я выдавал на автомате, почти без участия сознания. Между мной и миром словно опустилось толстое стекло, истребив оттенки и приглушив звуки. Пашка, чутко уловив мое состояние, переводил разговоры на себя. Впрочем, новый класс, слепленный из двух половинок, деловито принюхивался и притирался, и ему было не до одного выпавшего в астрал одноклассника.
Мелькнул вдали вглядывающийся в меня Гадкий Утенок. Я кинул ей в просвет между головами улыбку, и она вспыхнула в ответ искренней радостью. Я смущенно отвел глаза.
"Хм... А не такой уже и гадкий", - мой взгляд, невольно став оценивающим, вильнул в ее сторону еще раз. - "Тоже вытянулась. Пожалуй, уже больше девушка, чем девочка".
Энергично потрясая букетом, толкнула короткую речь загорелая Тыблоко, под умильными взглядами родителей пробежала с колокольчиком вдоль шеренги сияющая от радости первоклашка, вырвался из распахнутой двери школы на свободу и разлился в прозрачном сентябрьском воздухе первый звонок... Год начался.
День прошел как кинолента, прокрученная в дымину пьяным механиком. Некоторые события напрочь проскочили мимо меня, другие же запомнились в мельчайших и совершенно ненужных подробностях. От первого урока, вместившего в себе классный час и комсомольское собрание одновременно, память удержала лишь фрагменты Зиночкиной речи про всенародное обсуждение новой конституции. На химии начали электролитическое равновесие, но на слове "диссоциация" мой мозг забуксовал и впал в кому до перемены. Третьим уроком шла литература. Что там было - убей, не помню. Что-то ел на большой перемене, но что? Лишь к английскому я собрался и вышел из состояния грогги - Эльвиру лучше не злить. Впрочем, ее сарказм был еще по-летнему благожелателен, и часть урока я просто медитировал, разглядывая уходящие вдаль ленинградские крыши и купола Исакия на горизонте.
Тома на весь день прилепилась к Яське и выглядывала из-за ее плеча как осторожный солдат из-за бруствера отрытого в полный рост окопа. Даже домой они пошли вместе, хотя вообще-то им в разные стороны. Отходя от школы, Яся коротко обернулась. Я крутанул пальцем воображаемый телефонный диск и, получив ответный кивок, побрел домой.
Серия отжиманий прочистила мозги и вернула способность связно мыслить. И что это было?
- Вдруг повеяло холодом от любимой души... - немузыкально провыл я, умудрившись сфальшивить на каждой ноте.
"Не обида. Нет, точно не обида. И не как с чужим, было бы безразличие. Она боялась. Не меня, нашей встречи. А, значит..." - моя мысль замерла, отказываясь делать еще один шаг вперед.
Кляня Тому, Ясю, себя и весь белый свет, схватил трубку.
- Алло? Ясь? Привет. Ну?!
- Что ну?! Баранки гну! - взорвалась вдруг обычно безукоризненно выдержанная Яся и резко замолкла.
Я тоже помолчал, потом уточнил:
- Что случилось? Можешь сказать-то?
Она чуть слышно вздохнула, и от наступившей после этого тишины у меня по спине промаршировали мурашки.
Я кашлянул и скорректировал позицию:
- Или намекнуть?
- А сам не понял?
- Лучше знать, чем подозревать. У реальности есть границы, а у воображения - нет. Я тут себе уже такого напридумывал...
- Лето у Томы прошло насыщенно, - сухо констатировала Яся, - под его конец она влюбилась. И не в тебя.
Мое сердце пропустило удар, а где-то под ложечкой поселился злой комок, такой, что, казалось, плюнь на пол и от дерева вверх потянется едкий дымок.
- Ей показалось... - сказал я неожиданно охрипшим голосом и, прокашлявшись, повторил, пытаясь убедить скорей себя, - ей показалось. Затменье сердца какое-то нашло.
Трубка с сочувствием промолчала.
Я собрался с силами и уточнил:
- Ленинградец?
- Нет. Местный, крымский.
- И... - я запнулся, формулируя, - и как далеко все зашло?
- Далеко, - подтвердила мои худшие опасения Яся, а затем уточнила, охотно закладывая подругу, - даже целовались.
Я смог кривовато усмехнуться, услышав в Яськином голосе легкую зависть.
Могло было быть и хуже, да, могло...
- По-ня-тно... - протянул я.
Хотелось бы сказать, что задумался, но это было бы неправдой. Голова моя была бесподобно свободна от любых мыслей. Я бездумно парил над миром, связанный с ним только тоненьким телефонным шнуром.
- Ну? Что делать будешь? - нетерпеливый голос Яси вырвал меня из этого по-своему сладостного состояния.
- Страдать и думать, - бросил я первое пришедшее в голову, - хотя... Все уже придумано до нас. Поэтому так: бороться, искать, найти и не сдаваться. Три четверти я уже сделал, неужели на последней четверти сломаюсь? Не... Не дождетесь!
- Молодец, - серьезно похвалила меня Яся, - борись. Я буду за тебя болеть.
- Болеть и немного подсуживать?
Яся хихикнула:
- Это ж неспортивно, как можно?
- Не можно, а нужно, - решительно сказал я, - всем нам нужно. И мне, и тебе, и, главное, Томе. Ты же Томе настоящая подруга, да? Целоваться-то любой дурак может, а вот картошку посадить на даче... Да, блин, не на одной сотке... Вот где по-настоящему испытывается сила чувства!
Она засмеялась в голос:
- Да, семья чтит твой подвиг. Мы с Томкой вчера как раз картошку жарили с грибами, так мама Люба напомнила нам, кто ее по весне сажал.
- Вот! - от этого известия я немного воспрял духом. - Ее тоже в судейскую бригаду надо включить, она дочке плохого не пожелает.
Мы еще немного пошутили, затем я закруглил разговор. Бросил в сердцах трубку и поморщился, сгоняя с лица походящую на оскал улыбку.
"О, боже... Ну почему?! Почему, несмотря на весь опыт, это опять так тяжело?! Как в первый раз", - эта мысль тяжело ворочалась в голове до самого вечера. И глубокой ночью, измученный злой бессонницей, я продолжал думать о том же, - "о женщина, порождение крокодила, имя тебе - коварство! Вроде как понарошку проскользнет в твою жизнь, как кошка мягким шагом сквозь чуть приоткрытую дверь, поначалу незаметная, как легкий утренний туман, и вот, не успеешь понять как, а она уже стала той частью реальности, без которой эта реальность перестает существовать. Как им это удается?! Кто дал им такой злой талант? Зачем?! И мир уже не сладок, а ты - лишь жалкая муха, ворохающая опаленными крылами в паутине жизни..."
Глава 3
Понедельник, 05 сентября 1977, утро
Ленинград, ул. Чернышевского.
День не задался с самого утра. Да что там день! Жизнь не задалась! Что по сравнению с этим предательски скисшее молоко и завтрак сухими хлопьями? Синти мрачно толкнула дверь консульства и, зайдя на территорию США, привычно огляделась. Увы, но пальм за ночь опять не появилось. Шороха теплого моря вдали - тоже. А ведь так хочется!
Она сто раз прокляла тот день, когда, выпучив глаза, побежала впереди собственного визга докладывать Фреду о странном иероглифе. Был бы ум - промолчала. Ну не заметила я, имела право! И грелась бы сейчас на Тайване. Но нет, захотелось отличиться... И теперь эта подвисшая операция держит ее здесь как цепь каторжника. Дура, о боже, какая дура!
В коридоре столкнулась с новичками - сладкой парочкой недавно приехавших архивариусов. Вот понаберут же таких уродов в консульство! Отойдя, украдкой вытерла руку о юбку. Брезгует она такими. Да все тут брезгуют.
