Юрий Никитин - Империя Зла
Яузов хмыкнул, его красная рожа выражала презрение ко всему, что не покрыто погонами, только глаза были внимательными:
– И что же, Америка... то есть, Штаты, это вроде татар?
– Для них это было бы комплиментом!.. Не для татар, конечно. Для неграмотных повторяю: нет ни России, ни Америки. Есть биологический род людской, который быстро растет, размножается, мужает... В каких-то местах возникают опасные болезни, вроде Золотой Орды, цивилизации ацтеков, племен каннибалов, но остальная масса вполне здорова, берет верх, а эти болезни рассасываются... за исключением последней опасной болезни, что не осталась на своем континенте, а расползается по свету, опасно заразив уже почти половину человеческого вида. Эта болезнь страшна тем, что в первую очередь поражает психику: люди не понимают, что опасно заражены. В сознании укрепляется иллюзия, что как раз вот теперь начали жить хорошо, безопасно, сыто...
Он слушал с самым скептическим видом. Я начал злиться, наконец Яузов буркнул снисходительно:
– Бред какой-то. Но как обоснование некой новой военной доктрины – в самую точку. Мы вроде хирургов? А танковая армия вместо скальпеля?
– Мы фагоциты, – поправил я. – Есть в крови такое белые кровяные тельца, что бросаются к месту инфекции, дерутся, гибнут, а когда врага побеждают – их трупы либо выходят в виде гноя, либо растворяются в человеческом теле.
– А если не побеждают?
– Человек мрет, – ответил я зло. – Как помрет весь род людской, если не остановим болезнь штатовщины! США в тупике еще потому, что средние американецы... назвать их средними – это комплимент! – убеждены, что все лучшее создается у них в США. В том числе и культура, как они ее понимают. Из-за этого они отделены от европейской культуры Та хоть и почти рухнула под победным натиском американского хамства, но все же какие-то остатки сохранились!
Коломиец вдруг сорвался из-за стола, выпученными глазами смотрел на один из дальних мониторов, его ладонь вслепую шлепала по столу, словно ловил прыгающего кузнечика. Наконец ижящные как у музыканта пальцы нащупали пульт, он резко ткнул им в сторону главного экрана, словно выстрелил. Там вместо митинга на Красной площади появились люди в одинаковых одеждах, с одинаково угрюмыми лицами.
– Опять катастрофа? – спросил Коган, не поднимая головы.
Коломиец сказал счастливо:
– Патриарх Борис собирает под свои знамена молодежь!
Бумаги перестали шелестеть, на министра культуры воззрились с удивлением. Даже Кречет оторвался от чтения указов, которые вроде бы он сам составляет, переспросил:
– Борис?.. Мне казалось, его зовут... зовут...
– Как зовут по паспорту, – переспросил Коган живо, – или как его назвали вы? В минуту, так сказать, вдохновения. Образно очень...
Кречет поморщился, Коломиец оскорбленно разводил руками, не находил слов, а на выручку культуре пришел Сказбуш:
– Это новый. Прежний создал три банка, один на свое имя, два на подставных лиц, теперь ворочает миллиардами открыто... Миллиардами долларов, не рубликов! А новый, как ни странно, вместо того, чтобы торопливо подбирать крохи, доворовывать мелочи, которые в спешке растеряли акулы... взялся за реконструкцию православия! По крайней мере так заявил. Правда, вряд ли сам знает, что с ним делать, но сила в нем звериная, спит по четыре часа в сутки, пашет, как стадо волов, вокруг него уже начала собираться ярая молодежь. Кто-то из священников, а кто-то из тех, кто не мыслит Русь вне православия...
Кречет развел руками:
– Бог им в помощь. Дело их гиблое, но я им сочувствую. Если честно, у меня к исламу все-таки враждебного чувства больше, чем любви... той вовсе нет, все с молоком матери впитывается, это уже мои внуки-правнуки воспримут ислам как родное... Да и вообще, я всегда сочувствую искренним людям. Если конечно, этот новый патриарх не просто более ловкий политик, что на изломе попытается сорвать куш побольше, чем его предшественник. Тот, кстати, не три банка открыл, а четыре. Четвертый как раз сегодня скупил акции самого крупного алмазного рудника.
– А этот, новый?
– Опирается на старообрядцев. Так что у нас есть не только «Молодежь ислама», то и «Молодое православие».
– Бравые ребята, – согласился Сказбуш. – Я знаю эту породу. Сам из такой.
– Вы? – удивился Коган.
Сказбуш холодно посмотрел на финансового гения:
– Когда в шестидесятые наша пропаганда кричала, что могучие США вот-вот нападут на бедную маленькую Кубу, гордую и до задницы революционную, я написал, как и тысячи других парней, письмо в кубинское посольство, просил допустить меня воевать на стороне Кубы добровольцем. На самом же деле, если честно, мне было все равно за кого там воевать: за Фиделя или за Батисту. Как и пару лет спустя мечтал как-нибудь попасть в Иностранный легион, чтобы воевать среди пальм, по которым скачут обезьяны, а на головой летают настоящие попугаи, воевать в расстегнутом по пупа мундире, с закатанными рукавами... Эти ребята из «Молодого православия» просто рады возможности подраться. Не просто в подворотне с такими же идиотами, а как бы за правое дело!
Он протянул Кречету листок. Тот отставил на вытянутую руку, дальнозоркость прогрессирует и у президента, прочел задумчиво:
– Кириллов Борис Павлович... Гм... ладно. Получится, так получится! Если сумеет создать сильную и злую старообрядческую церковь, то будет у нас православие. Если не удастся, будет ислам. Мне, как президенту, положено не вмешиваться, а взирать с высоты своего полета. Кречеты же залетают высоко.
Он сунул листок Сказбушу, тут же забыв о молодых старообрядцах. Краснохарев развернул перед президентом толстую папку с листами размером с кровельные листы, все в гербах и печатях. Сказбуш вздохнул, тщательно упрятал бумажку, перегибая так, чтобы не стерся на сгибе номер телефона.
Я помнил по новостям, что на руинах православной церкви быстро возникла церковь старообрядцев. Собственно, не возникла, а вышла из подполья, куда ее загнала еще при никоновском расколе официальная церковь.
Во главе стоял умный и энергичный Борис Кириллов, который руководил общиной старообрядцев под Пермью, затем в самой Перми, в начале перестройки сумел сплотить разрозненные общины... точнее, координировать их жизнь, а когда начался развал самой системы официального православия, быстро прибрал растерянные души под свое крыло.
Христианская мораль прижилась, подумал я мрачно, потому что ориентируется на слабых, убогих, немощных, оправдывает трусость и ничегонеделанье. Если честно, каждый из нас в какие-то минуты чувствует себя слабым, неспособным постоять за себя, дать в зубы обидчику... И тогда на помощь приходит спасительная формула, что надо прощать врагов, что надо смиренно переносить удары судьбы, не роптать, ибо кто страдал в этой жизни, тот будет вознагражден.. ха-ха!... в загробной. А кто вас пинал в этой жизни, тому уж как дадут черти вилами на том свете!
Если Христос и ориентировался на слабых, в самом деле жаждал дать им утешение, то его учение быстро сумели взять на вооружение сильные. С хохотом насилуя слабых, приговаривали: терпите, да вознаграждены будете там, за гробом. А нас за гробом ох как бить будут!
В невеселые мысли проник, как отмычка кэгэбиста, задумчивый голос Сказбуша:
– А что, если как-то помочь этим ребятам?.. Все-таки пытаются спасти православие! А оно, как ни крути, все-таки наше. Мы столько веков с ним прожили, стало совсем русским. И когда сербы задрались с мусульманами, мы сочувствовали сербам только потому, что православные, а мусульмане для нас враги, хотя те же самые сербы, только принявшие ислам...
Кречет смолчал, перевел взгляд на меня. Я понял, что к ответу принуждают футуролога, ответил раздраженно:
– Господин президент! Вы знаете, что меня больше всего возмутило в когда-то еще совсем молодой и растущей фирме МММ? Задолго до того, как они начали выпускать всякие там липовые бумажки?.. Та знаменитая их акция с оплатой проезда в метро!.. Ах, да вы ж в метро не ездите, все на бронированном автомобиле...
– Я тогда ездил на бронетранспортере, – прорычал Кречет, – но вы продолжайте, продолжайте!
– Говорю, они однажды оплатили сутки работы метрополитена, и все жители Москвы ездили бесплатно, за счет МММ. Меня это взбесило тогда до свинячьего визга. Хотя все турникеты были отключены, я все равно упрямо бросал пятачок, тогда еще были пятачки... кругленькие такие, медные, в щель автомата. Я не желал, чтобы за меня кто-то платил!.. Я могу позволить бросить пятачок за меня или пробить талончик в троллейбусе своему другу или подруге, но никак не незнакомому человеку. Я не хочу быть обязанным кому-то. Я не хотел быть благодарным какой-то там МММ. Я возненавидел за эту дурацкую купеческую замашку.
Кречет сказал с усмешкой:
– Виктор Александрович! Пожалуй, вы были единственным в стране человеком, кого возмутила эта акция. Остальные были рады халяве.
