Анатолий Дроздов - Рыцари плащаницы
Обзор книги Анатолий Дроздов - Рыцари плащаницы
Анатолий Дроздов
Рыцари плащаницы
Пролог
Золотой полумесяц на розовом куполе бывшего храма Соломона проступил в синем небе и засиял, освещенный первыми лучами мягкого декабрьского солнца. Полумесяц установили недавно, Имад все не мог привыкнуть к торжественному виду мечети Аль-Акса, возносившейся над притихшим Эль-Кудсом в знак торжества истинной веры, и смотрел во все глаза. Солнечный свет тем временем скользнул по белым стенам домов, окрашивая их в золото, воздух тихих площадей и улиц наполнился мягким свечением — золото легло на белый шелковый полог, скрывающий вход в зал, широкие каменные перила балкона, руки Имада, расслабленно лежащие поверх прохладного камня.
«Слава тебе, Милостивый и Милосердный! — мысленно воскликнул эмир, любуясь на открывавшуюся глаза панораму. — За то, что изгнал нечестивых многобожников и возвратил город верным слугам своим! Слава тебе! Да усохнут уста, хулящие Всевышнего, сгниют нечестивые языки, поразят неверных мор и проказа! Алла акбар!»
Муэдзин на минарете затянул призыв, и Имад послушно опустился на колени. Голени его тонули в мягком ворсе багдадского ковра, заботливо расстеленного на балконе евнухом, упругие шерстинки щекотали пальцы босых ног, но эмир не чувствовал этого — исступленно творил молитву, прося Вездесущего не оставлять его своими милостями. Защитить от врагов и бед, ниспослать расположение Несравненного, умножить потомство и, о милостивый! спасти одну страдающую душу. Иншалла, на все воля твоя, но помоги, Милосердный!..
Когда Имад, резко отдернув полог, вошел в зал, Ярукташ уже ждал его. Склонился в глубоком поклоне.
«Когда успевает молиться?! — сердито подумал эмир. — И молится ли? Эти христиане, принявшие ислам…»
Но он тут же забыл гнев, впившись вопросительным взглядом в круглое лицо евнуха. Тот поежился и прикрыл жирными веками бесстыжие глаза. И только потом еле заметно покрутил головой в чалме.
— Что говорят лекари? — хрипло спросил Имад, хрустя пальцами.
— Не доживет до полудня, — промолвил Ярукташ, не поднимая взора. — Прости, господин. Будь мы в Каире или Дамаске…
— Неужели в округе нет ни одного доброго лекаря?! — в отчаянии воскликнул эмир. — Ты хорошо искал?
— Конные отряды обшарили все окрест. Страна разорена, лучшие лекари ушли с войском Несравненного, а он далеко на побережье — изгоняет неверных из Тира. Не менее трех дней пути в одну сторону. Султан не откажет тебе, верному своему рабу, в такой ничтожной просьбе, но пока лекарь прискачет… Прости, господин.
Голос евнуха дрогнул, и Имад насторожился. Неслышно ступая сафьяновыми туфлями по каменному полу, подошел и жестко взял слугу за жирный подбородок. Вздернул кверху. Глаза Ярукташа быстро заморгали.
— Армянин! Ты хочешь, чтоб я зарезал тебя, как овцу на базаре?!
Взгляд евнуха стал осмысленным и твердым. Имад в который уже раз поразился умению наперсника сохранять присутствие духа.
— Земли за Кедроном, жирные и плодородные, — прошипел Имад, старательно сдерживая гнев, — сколько глаз видит вокруг. Твои родственники-христиане будут молиться за тебя пока не перейдет этот мир!
— Не надо! — решительно сказал евнух, и Имад отступил в удивлении. — Я не меньше тебя люблю Мариам!
Осознав, что забылся, Ярукташ склонился в поклоне.
— Прости, господин! Ты хозяин и повелитель, а я…
Имад только махнул рукой:
— Говори!
— Есть один лекарь…
— Почему он до сих пор не здесь?! — глаза эмира закрыло черным.
— Он христианин. И я думал…
— Армянин? Грек?
— Франк.
— Лекарь?.. Когда франки пришли сюда, на землю Аллаха, они не умели ничего. Они и сейчас не умеют. Грязные животные! Дикие звери, способные только отчаянно драться!
«Дерутся они хорошо!» — вздохнул про себя эмир и продолжил:
— Их раненые и больные мерли в то время тысячами! Если они и научились лечить, то у нас! Как фрак может знать более правоверного?
— Прости, повелитель! — снова склонился евнух.
Но Имад уже понял, что Ярукташ говорит не зря. Безумная надежда перехватила ему горло, и он ничего не сказал. Сделал знак. Евнух понял.
— Позволь, я позову Ахмеда?
Не дожидаясь разрешения, Ярукташ побежал к входу и через несколько мгновений вернулся с дюжим воином в цветной чалме. Не дойдя двух шагов до эмира, воин упал на колени и стащил с головы чалму. На гладко выбритом черепе, справа от темени, розовел большой подковообразный шрам.
— Потрогай, господин! — евнух коснулся пальцами шрама, приглашая. Имад пожал плечами и шагнул ближе. Возложил ладонь. И сразу же ощутил прохладу. Внутри подковы на голове Ахмеда, под тонкой кожей, явственно ощущалось что-то твердое и холодное. Вопросительно взглянул на евнуха.
— Ахмеду проломили голову в схватке с франками месяц назад, — пояснил тот. — Наш лекарь сказал, что он не доживет до заката и лучше его добить, чтобы успеть с похоронами к ночи, как надлежит правоверным. Ахмед еле дышал. Тогда вызвался этот франк…
— И что? — голос Имада стал хриплым.
— Он содрал кожу с раны, выбрал ложечкой из мозгов Ахмеда костяные осколки. Затем расклепал на наковальне серебряную монету, обрезал ее по форме дырки, расщепил края и закрепил на кости. Пришил кожу на место. Не знаю, может ли кто из наших лекарей в Каире сделать подобное, но я слышу впервые. Ахмед очнулся к вечеру, а через неделю встал. Сейчас он несет службу в твоем дворце, как остальные воины. Только не любит облака.
— Облака? — удивился эмир.
— Когда небо затягивает туча, у него болит голова.
Воин, не вставая с колен, закивал, подтверждая.
— Поэтому в пасмурную погоду я освобождаю его от службы. Он идет к себе и лежит на ковре, пока боль не пройдет. Но не жалуется. Дождь здесь бывает редко, и голова лучше пусть болит, чем ее не будет совсем.
Воин снова закивал.
— Пусть облака! — с тоской в голосе сказал эмир, и евнух понимающе моргнул жирными веками. Легким толчком подняв Ахмеда на ноги, увел его к двери…
* * *Франк оказался немолодым, с заметной проседью в бороде и серебристыми нитями волнистых черных кудрях. Он вежливо поклонился и встал прямо, смело глядя в глаза эмиру.
«Не боится», — понял Имад и почему-то обрадовался.
— Где учился лечить? — спросил, придавая голову суровость.
Подскочивший евнух, быстро перевел. Франк ответил.
— В своей земле, — пояснил Ярукташ. — Но я не понимаю, где она. Это не Аквитания и не Окситания, не земля англов или франков, не Германия, не Венеция и не Латиния. Говорит, что земля его за морем, которое греки называют Понтом Эвксинским.
— Там живут номады, дикие кочевники, — удивился Имад. — Я видел их. Язычники… Он не похож.
Евнух облизал губы. Переспросил лекаря.
— Говорит, что возле моря действительно живут кочевники, Но его земля лежит много дальше к холодному морю. Полгода у них лежит снег, да такой, что повозки не могут проехать по дорогам и их ставят на полозья. Хотя лето там жаркое. Не знаю… Он говорит на многих языках: прованском, англов, франков, понимает латынь…
— Что привело его сюда?
— Что и других, — пожал плечами Ярукташ. — Стремление поклониться святыням. Он пришел сюда с другом, но попал в неудачное время. Один из отрядов Несравненного захватил их на дороге к Эль-Кудсу, который они зовут Иерусалимом, далеко отсюда еще перед осадой. Мы знали, что Иерусалим падет, поэтому рабы стоили дешево. Я купил их за пару сапог. И считал, что дал дорого.
— Он может спасти Мариам?
Пленник кивнул.
— Пусть скажет как.
Лекарь заговорил, и Имад обратился в слух.
— Он знает, что у твоей любимой жены поперечное положение плода, поэтому он не может выйти наружу. Я сказал ему это, — смущенно пояснил евнух в ответ на взгляд эмира. — Он говорит, что, если не вмешаться, у роженицы разорвутся внутренности, и она умрет в мучениях. Единственное спасение — разрезать живот и достать ребенка. Затем зашить рану.
— Ребенок при этом погибнет?
— Он говорит, что если не поздно, то удастся спасти и плод.
— Он знает, на что идет?
Ярукташ спросил, и пленный кивнул.
— Не боится?
— Говорит, что будет до смерти укорять себя, что мог помочь и не решился. Если ты, господин, откажешь, то он укорять себя не станет. Только просит отослать его на работы в другое место. Мариам так страшно кричала этой ночью, что он не мог спать. Хорошо, что ей дали травы, — добавил евнух поспешно. — Я тоже не спал.
Имад внимательно осмотрел странного лекаря. Одежда его была простой, но на удивление чистой. Руки, маленькие, аккуратные, совсем не похожие на грубые лапы франков, тоже были чисты, даже ногти аккуратно подстрижены. Эмир мысленно представил, как эти руки будут мять живот Мариам… Округлый, мягкий, прохладный, нежный как шелк и так зазывно пахнущий розовым маслом… С глубокой впадиной пупка, куда вместится чашка этого масла… Имад облизал пересохшие губы.
