Ирина Чеснова - Рожаю! Записки сумасшедшей мамочки
Зрелище, братцы, скажу я вам, не для слабонервных. Это нельзя сравнить даже с самым навороченным фильмом ужасов. Это вообще НИ С ЧЕМ сравнить нельзя. Но после ТАКОГО начинаешь понимать всю ценность человеческой жизни.
Сначала о процессе. Весь процесс непосредственно родов проходит в три-четыре потуги (хотя у кого-то и больше). Потуга – это когда женщина выталкивает из себя плод, а врач и акушерка ей в этом помогают. Первая-вторая потуга – показалась головка, третья – вышла головка, четвертая – все остальное (руки, туловище, ноги).
Потуги происходили на раз-два-три – поехали! Моя мужественная жена тужилась, а Олеся Викторовна и акушерка, как бойцы без правил, локтями наваливались на ее живот и со всей дури выдавливали ребенка. Даже подпрыгивали и давили на живот всей массой тела.
Теперь о том, как сами роды выглядят со стороны. «Показалась головка» – это слабо сказано. Посреди кровавого месива появляется некий инородный предмет, похожий на переспевший огурец, только такой же кровавый, как и все остальное, и с заостренным концом, который пульсирует. Оказывается, головка у младенца не круглая, как у взрослых людей, а овальная, а пульсирует на конце мозжечок. В конце второй потуги головка полностью вышла, и я увидел, что это действительно головка. Причем буквально на глазах она стала более-менее круглой, как у всех людей – это кости черепа возвратились на положенные им места.
Овальная голова – это нормально? Это был первый шок.
Во время третьей потуги головка полностью вышла, и пошло остальное тельце. В этот момент отошли остатки околоплодных вод. Выглядело это так, как будто головка отделилась, и фонтаном полилась кровь. Мне поплохело, но не от жуткого вида, а от того, что я, грешным делом, подумал, что ребенку просто оторвали голову.
На четвертой потуге вышло тельце. Правильно говорят – если пролезла голова, все остальное пролезет. Плечи, ручки, туловище и ножки нашей девочки появились на божий свет, как зубная паста из тюбика, по-другому и не описать...
Я не могла поверить, что все позади. Тут же вспомнила свою случайную собеседницу в диагностическом центре перед УЗИ и ее слова, что в момент рождения сына она испытала несказанное счастье. Какое счастье? Несказанное облегчение – вот что я испытала в тот момент. Слава богу, все закончилось.
В боксе было подозрительно тихо.
– Почему она не кричит? – обеспокоившись, спросила я. Тут же мысль: может, это анестетик так повлиял на дочку, и она поэтому заторможенная.
– Сейчас закричит, – ответила акушерка, и в ту же секунду наша девочка разразилась громким воплем.
– Папа, вы не хотите перерезать пуповину? – спросили Диму.
– Нет, нет, вы сами, – было видно, что мужу немного дурно. Он еще не пришел в себя после всего увиденного.
(Мужской взгляд. Пуповину протягивали к моему лицу двумя кровавыми ножницами-щипцами. Я сказал, что для меня впечатлений достаточно).
Олеся Викторовна осторожно вытянула из меня плаценту. Послед мягко выскользнул и шлепнулся на стол. Врач изучила его. Вроде целый.
Дочку положили на пеленальный столик, она недовольно кричала. Я с любопытством разглядывала ее личико (надо бы запомнить, чтобы ни с кем не спутать!). Боже мой! Откуда в нашей славянской семье такой «татаро-монгол»? Волосики темные, глазки узенькие, скулы широкие, носик приплюснут, на лбу и на веках красные пятна, ресницы реденькие-реденькие. Зато пальчики красивые, с длинными заостренными ноготками. Но главное – никакого сходства ни с одним членом нашей семьи.
Тут мы вспомнили про фотоаппарат, и Дима запечатлел для истории нашу девочку. В тот момент ей было 5 минут отроду. Совместную фотографию счастливого семейства мы сделать не догадались. И, наверное, правильно. Потому что спустя годы мне бы не хотелось лицезреть свой «видос» после родов. От пережитого напряжения главное украшение моего лица, филированная челка, буквально стояла дыбом. И я потом никак не могла опустить ее обратно на лоб – она упрямо поднималась к небу. Так и жила я полтора дня с всклокоченными волосами, пока муж не передал мне фен.
– 53 сантиметра, вес – три семьсот, восемь-девять баллов по шкале Апгар, – объявила нам неонатолог параметры нашего ребенка. Мы с Димой удовлетворенно закивали. Неплохо! Но выяснилась одна не очень приятная вещь: у девочки перелом ключицы. Но неонатолог заверила нас, что у новорожденных все срастается просто мгновенно, так что через неделю о переломе мы и не вспомним. Я восприняла это известие спокойно.
Мужской взгляд. Неонатолог обтерла нашу дочку и ее параметры объявила громким поставленным голосом, чтобы все слышали (и не переспрашивали), а главное – чтобы это записали в карту. 53 сантиметра – это рост, если вытянуть ножки, а Даша (как и все дети) после рождения свернулась калачиком (все мышцы еще в тонусе и в том положении, в каком были в утробе). Поэтому она казалась и была такой крохотной и хрупкой, что я даже побоялся взять ее на руки. Пока неонатолог приводила девочку в порядок, я подошел к Иринке и спросил, как назовем. Глядя на дочку, мы сразу поняли, что быть ей Дашей, уж больно она под это имя подходила.
Дочку положили мне на живот. Это, конечно, непередаваемые ощущения. В такие минуты и начинаешь осознавать, что роды – это уже история, а ты стала мамой. Что на тебе лежит главное сокровище мира. Крохотная частичка тебя. Маленький скрюченный человечек, которому с этой поры принадлежит твое сердце и твоя жизнь.
Из моей груди акушерка выдавила капельку молозива и дала слизнуть дочке. Та немного почмокала и перестала. Я была удовлетворена – первый телесный контакт состоялся. Все, как советуют в мудрых книжках.
Потом Дима стал звонить родителям. Сначала моим, потом своим. Мои мама с папой, весь вечер не находившие себе места, совершенно не ожидали, что радостное известие придет так скоро. Мама тут же попыталась выяснить ВСЕ подробности, но на них сил у нас уже не было, и Дима отрезал:
– Все, перезвоним завтра, тогда и расскажем.
Акушерка, слышавшая этот разговор, потом тихо сказала мне:
– Какой строгий и суровый у тебя муж.
В ответ я рассмеялась. Потому что на самом деле более мягкого, обходительного и вежливого человека, чем Дима, на свете найти трудно.
Дочку нашу унесли. Муж собрался выйти покурить. А я все продолжала лежать на кровати Рахманова с согнутыми в коленях ногами.
– Дим, а что у меня ТАМ творится? – спросила я мужа.
– Как будто бомба разорвалась, – ответил он, улыбаясь.
Мужской взгляд. Я вышел покурить. Мест для курения в родильном отделении, в принципе, не предусмотрено. Поэтому я примостился в ординаторской, быстренько нервно перекурил и вышел в коридор. Тут на меня снова обрушился шум и гам родблока – конвейер по появлению детей на свет не останавливался ни на минуту, а к ночи (видимо, потому, что зачинают, в основном, ночью) даже стал набирать обороты. Одновременно рожало человек восемь, не меньше.
И вот посреди всего этого шума, среди криков рожениц и родившихся детишек, я отчетливо услышал тихий плач СВОЕГО РЕБЕНКА. И доносился он не из бокса, где мы рожали, а из бокса, который был на другой стороне коридора и метров на пять ближе.
Еще не до конца поняв, почему я иду именно в этот бокс, я зашел туда и увидел свою дочку, которую уже запеленали и положили под кислородную маску для детишек (такая же, как у летчиков сверхзвуковой авиации, только крохотная). Я стоял перед ней и понимал, что это часть меня, это моя кровь. Вот ради кого стоит жить!
Сзади тихонько подошла акушерка и сказала:
– Вы не переживайте, это у нее легкие расправляются, вот она и кричит.
Побыв немного с Дашей, я зашел к Иринке, которую Олеся Викторовна уже почти «заштопала».
На потугах меня таки разрезали – т. е. сделали эпизиотомию. Но я ее не почувствовала. Самое интересное то, что и Дима ничего не заметил, хотя наблюдал за всем происходящим, так сказать, из первого ряда. Так что мне предстояло пережить еще и «латание дыр». По проводкам вновь пустили анестетик (какая же все-таки удобная вещь – эпидуральная анестезия!). Через некоторое время чувствительность промежности притупилась, и Олеся Викторовна приступила к наложению швов. Где-то я читала, что на Западе используют «саморастворяющийся» шовный материал. Это, наверное, здорово. Но в моем случае использовались обычные медицинские нитки черного (!) цвета. Ужас! Их через несколько дней надо было снимать.
Никаких неприятных ощущений я не почувствовала, хотя была безумно напряжена – все-таки зашивают такое нежное место. После процедуры ко мне пришел анестезиолог. Не Борис Борисович, а другой – помоложе.
