Рудигер Дальке - Через испытания – к новой жизни. Причины наших заболеваний
Признать заслуги молодых или даже очень молодых своих современников, если они занимаются тем же, что и он, ему гораздо тяжелее, чем тому, „кто уже отмечен“. Он ловит себя на мысли, что все, что бы ни исходило от молодых, называет модой, хотя это понятие начинается для него там, где он, несмотря на усилия, не способен угнаться за другими.
P.S: „Тот, кто уже отмечен“, склонен к противоположному: он хватается за что-то, что является модным, и в роли застрельщика сам себе очень нравится».
«„Того, кто уже отмечен“, можно узнать по тому, что ему никто не завидует, – даже если он очень авторитетен или богат. Несмотря ни на что, никто не хотел бы оказаться на его месте… Он начинает завидовать не успехам молодых, а тому, что у них впереди гораздо больше времени.
Он замечает или не замечает, что его присутствие смущает других; если он приходит, ему тут же подают руку, вечер не будет потерянным, но это будет уже другой вечер; присутствие такого человека оказывает воздействие буквально на все. Появляется некоторое напряжение. Он не хочет снисхождения, но все время на него натыкается… Видимое изменение, которое вводит в заблуждение: везде, куда бы он ни пришел, большинство присутствующих моложе его.
„Того, кто уже отмечен“, можно узнать по новой манере скучать. Если раньше иногда ему и бывало скучно, то исключительно из-за обстоятельств: в школе, на работе, в армии и т. д. Но теперь все по-другому: ему скучно, когда исполняются его желания…
Он все чаще просыпается до рассвета – „час казни“, он просыпается от того, что абсолютно не чувствует усталости. Он становится ранней пташкой – для чего?
Он начинает капризничать, чтобы доказать хотя бы самому себе, что он личность. То, что не сможет убедить окружающих, он делает все равно – из вредности.
И как вы только можете, – думает он с укором, – целыми днями шататься без дела?! „Тот, кто уже отмечен“ сам на это уже не способен: он не может себе позволить делать что-либо из одного удовольствия – на это его способности радоваться уже не хватает».
О третьей, последней ступени развития старости Фриш пишет следующее:
«Всем известны внешние признаки старика: он шаркает ногами, потому что пятки уже не отрываются от земли, он делает крошечные шаги, как будто идет по льду. Садясь в кресло, он широко расставляет ноги, что выглядит несколько неприлично. Все его движения, случайные и намеренные, совершаются в одинаковом темпе. Выпив пиво, он сразу же идет в туалет. Если он не слышит, о чем говорят за обедом, то его это не волнует. Окружающим приходится не только говорить громко, чтобы он услышал, но и предельно упрощать свою речь, чтобы сделать ее доступной, поэтому то, что он, наконец, услышит, только укрепит его во мнении, что ничего интересного он не пропустил. Если он начинает жевать, то у нас сразу же пропадает аппетит…
Если вместе собирается несколько таких стариков, то поневоле приходят на ум земноводные: у них нет с нами ничего общего. Если мы помогаем старику на улице или на лестнице, то поневоле смущаемся: нам неприятно прикасаться к его телу. Во сне он похож на покойника, но нам его не жалко. На скамеечке в парке он никому не мешает. Если вы знали его раньше, то на разговоре вам никак не сосредоточиться: вы видите только вены на его руках, водянистые глаза, губы…»
Из этих колких зарисовок Фриша становится понятно: половина нашей жизни крутится вокруг старости. Причем (и это самое неприятное) страдания начинаются задолго до прихода настоящей старости.
А теперь поговорим о классических архетипах старости в их проработанном и не проработанном виде.
Самые известные и популярные архетипы – старик-мудрец и старая мудрая женщина. В мандале жизненный путь сводится к мудрой старости. Речь при этом идет о таком человеке, который выполнил стоящие перед ним задачи, осознанно вышел из полярности и сконцентрировал свои силы для обратного пути к центру. Он внутренне освободился от материальных благ и всего суетного, его волнует сущность бытия. Вслед за Сократом он понимает, что, несмотря на все свои знания, не знает ничего, а мудрость его – в простоте. Его мышление покидает поверхностный уровень и устремляется к тем глубинам, где ткутся из самых древних принципов образцы мира, где из-за полярных структур проглядывает единство. О сути вещей он знает главным образом благодаря опыту, который пребывает по ту сторону полярности и познается как ясность и чистота. Он живет в той духовной позиции, которую буддист назовет Упекха (невозмутимость, хладнокровие). Старый мудрец созерцает мир, ничему не давая оценок. Ощущая внутренний покой, он глядит на него благосклонно.
Восток, разработав многочисленные практики медитации, ушел в этом смысле далеко вперед по отношению к узколобо-прагматичному Западу. Поэтому многие европейцы в поисках мудрости обращаются к Востоку. Старый мудрец – это человек, снова ставший ребенком, но уже на новом уровне. Ему очевидна иллюзорность мира, поэтому сам он живет в единстве. Он достиг середины мандалы и покинул полярность, хотя физически еще и пребывает в ней.
Если попытка стать старым и мудрым удается лишь частично, если цель утрачена преждевременно, возникает карикатура – придурковатый старик, «рассеянный профессор», который, накопив массу знаний, не стал от этого мудрым, а, напротив, потерял способность адекватного восприятия мира. Другой вариант – вечно недовольный старик, застрявший в собственных проекциях. Он не замечает собственных ухищрений и цепляется за все материальное, не отдавая себе в этом отчета.
В распространенных и типичных симптомах «рассеянного профессора» ясно просматривается основная задача. Когда-то давно он был близорук, но вот уже добрый десяток лет страдает дальнозоркостью. Поэтому он должен научиться видеть все и вблизи, и вдали, найти цельность и в себе, и во внешнем мире.
Еще один аспект проработанного архетипа – это старый дурак, который нашел свободу в самом себе и не должен больше ничего доказывать. В историях дзен много раз описан момент просветления, когда человек, выполняющий упражнения, получает освобождение от полярности мира и становится Мастером. Нередко в такие моменты он содрогается от хохота, глядя назад и понимая, как все на самом деле просто и каким смешным он выставил сам себя.
В средние века существовали придворные шуты, которым, как дуракам, позволялось говорить все, что придет в голову. Выбрав забавную форму, шут мог сказать правду прямо в лицо господину. У индейцев существовали хейоки – что-то вроде юродивых – которым был открыт доступ на совет старейшин. Как правило, они занимали самые невообразимые и дерзкие позиции. Их правом (и обязанностью!) было говорить наперекор всем, отстаивая свое мнение самыми «сумасшедшими» аргументами. Шуты и хейоки в каждой ситуации видели глубокие истины и постоянно игнорировали бытовые позиции и преимущества.
Безусловно, только умные и бодрые пожилые люди умеют отстаивать свои позиции с достаточной глубиной, облекая их в форму шутки. И в наше время такая фигура дороже золота. Такого человека можно представить политиком, независимым от интриг и денежных склок. Он мог бы иметь возможность облекать в шутку самые неприятные для собеседника мысли, нарушать все табу и смеяться над собой и над миром. Тогда и политика могла бы стать интересной и доставлять удовольствие. Свежую струю такой человек мог бы внести и в экономику: в то время как все остальные подсчитывали бы дивиденды, он мог бы размышлять о перспективах развития на следующее тысячелетие, расшатывая своими шутками существовавшие десятилетиями устои. Может быть, это помогло бы снова привести в порядок дела какого-нибудь крупного концерна. В то время как старые властолюбцы, представляющие собой в нашем обществе достаточно распространенный архетип, борются за место под солнцем, он, попивая какао, составил бы годовой отчет и заставил привлечь на ответственные посты молодежь. И все это с юмором и шутками.
Если развитие останавливается и из человека не получается полноценный шут, он может превратиться в чудаковатого старика, который живет в своем собственном маленьком мирке, не понимаемый никем, запутавшийся и потерявший дорогу. Таковы, например, чудаки-филателисты, полностью погрузившиеся в свою коллекцию и забывшие, что на свете существует настоящая жизнь.
Также малосимпатична и другая карикатура: старый склочник, который знает все лучше других, но ничего не умеет. Если бы он хоть раз в жизни сделал что-то лучше других, ему бы не пришлось ощущать хроническое неудовлетворение. Он постоянно всех раздражает и «мотает нервы». Он пилит всех и вся, по любому поводу у него «есть что сказать». Самого себя этот человек воспринимает крайне серьезно, в этом ему просто нет равных. Такая фигура могла бы вызывать смех, если бы не была такой жалкой. В отличие от придворного шута или юродивого, изображающих дурачков, склочник превращает себя в шута в самом что ни на есть горьком и серьезном смысле.
