Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни - Шеперд Ричард

Итак, на работу. Я включил радио — снова эта песенка. Только не она. Но выключать я не стал. И хоть уже слышал ее этим утром раз десять, не меньше, все равно невольно улыбнулся. Какие же смешные рожицы корчили мои дети, когда ее пели!

Добравшись до морга, я увидел припаркованные рядом полицейские машины. Пришла пора погрузиться в другую вселенную.

Через полчаса я встретил группу детективов и помощника коронера [2] — они уже переоделись для вскрытия и стояли у входа в секционную, их резиновые сапоги все еще блестели после мытья. Не то чтобы они ждали меня — им просто не хотелось заходить внутрь. На самом деле мне тоже, хоть смерть уже давно и стала неотъемлемой частью моей жизни.

Мы показываем маленьким детям мир добрым и безобидным, защищаем от жестокости и несправедливости жизни, окружая всем мягким — шерстяными одеялами, пушистыми игрушками, удобной одеждой нежных пастельных цветов. Здесь всего этого нет. Поэтому, войдя и увидев младенца, его круглые щечки и крошечные пальчики, такого крохотного на фоне стола, тележек, холодильников, посреди этого пустого блестящего металлического пространства… Что ж, даже подготовленному человеку требуется какое-то время, чтобы в полной мере осознать увиденное.

Это продлилось лишь мгновение. Затем все молча заняли свои места вокруг тележки.

Детектив-инспектор [3] перевела взгляд с младенца на мягкую игрушку, которую кто-то из сотрудников положил рядом. Погребальное подношение, оставленное родителями в качестве друга, который будет его любить и заботиться о нем в незнакомом странном месте. Наверняка вместе с ним похоронят и другие его игрушки. Люди делали такие подношения покойникам на протяжении всей истории, но потрепанный плюшевый мишка выглядит куда трогательнее, чем все золото в гробнице Тутанхамона.

— Все в порядке, босс? — спросил у инспектора один из детективов. У нее дрожал уголок рта. Она кивнула.

— Мы здесь, чтобы поработать ради этого ребенка во имя сострадания и научного исследования, — сказал я твердым голосом, надеясь, что прозвучал достаточно бодро, чтобы не дать пролиться ни одной слезинке на безупречно чистый пол секционной. Здесь нет места эмоциям. Иначе чем это все закончится?

Инспектор сглотнула.

— Родители…

— У босса в прошлом году родился ребенок, — сообщил один из коллег, пытаясь оправдать ее невероятно печальный вид, но она не нуждалась в оправдании.

— У меня самого двое детей, и мне очень сложно не думать о них, видя в секционной детский труп, — сказал я. — Тем не менее ваш ребенок жив и здоров, а лучшее, что мы можем сделать для родителей, эм-м… — я стал копаться в своих бумагах, — Фергюссон, Фергюссон Белл [4], так это выяснить, от чего именно он скончался.

Инспектор мрачно кивнула и осмотрела тело Фергюссона.

Ему было шесть месяцев.

— Какие щечки, — сказал молоденький детектив.

— Ага, совсем карапуз, — кивнул помощник коронера. — Вы только гляньте на его живот.

— Приличный размер для шести месяцев, — согласился я. — Только вот мне кажется, что его руки и ноги успели опухнуть, что же касается живота…

Я положил два пальца ему на живот и постучал. Все прислушались — звук был глухим. Я переместил пальцы и снова постучал. А потом еще раз. И еще. Каждый раз слышался глухой звук.

— Это газ, — сказал я. — Внутри пусто. А теперь и его лицо кажется мне немного странным.

— А что с ним не так?

Я не был до конца уверен, что именно.

— Возможно, тоже опухшее.

Сфотографировав ребенка, мы срезали [5] с него одежду, которую не сняли фельдшеры скорой, пытаясь его реанимировать. Мы сделали это максимально осторожно.

Родители часто просят вернуть одежду, в которой умерли их дети.

Затем я снял с него подгузник.

— Господи! — ахнул суперинтендант [6].

— Вы только гляньте! — сказал помощник коронера.

— Жесть! — пробормотал детектив.

За годы работы я показывал многие ужасные раны полицейским — нанесенные всевозможными видами оружия, по самым разным причинам, от слепой страсти до роковой ошибки, но их редко встречали подобными возгласами. Что же сегодня вызвало такую реакцию?

Опрелость.

С живота ребенка она распространилась на бедра, и бо́льшая часть кожи под подгузником была раздраженной, красной и кровоточила.

Фотограф молча сделал снимки. Полицейские между тем говорили без умолку.

— Нужно же просто кремом помазать, и все, — сказала инспектор. — Почему никто не удосужился этого сделать?

— Этому не может быть оправданий, — согласился помощник коронера.

— Нет, в самом деле, что может быть проще. Он же такой дешевый… и все сразу же проходит.

— В бумагах говорится, что ребенок много плакал, прежде чем умер, — сообщил детектив.

— И сколько же это длилось? — спросил я.

— Эм-м… три недели.

— Три недели! — воскликнула инспектор. — Он плакал целых три недели!

— От опрелости пока еще никто не умирал, но она может объяснить газы в кишечнике. Если ему было больно и он все время плакал, наверняка отказывался есть и постоянно глотал воздух… С другой стороны, мне, может, удастся найти и какое-то другое объяснение такому количеству газа, — ответил я.

Детектив сказал:

— В больнице в качестве причины смерти предположили СВДС [7].

Может, это действительно был СВДС. В неблагополучных семьях дети чаще умирают внезапно, безо всякой видимой причины, и если эта опрелость о чем-то и говорила, так это о том, что ребенок не получал должного ухода.

Люди могут плохо заботиться о своих детях по многим причинам, порой совсем непростым. Хотелось бы мне больше узнать об этом деле, о родителях, обстоятельствах их жизни, но, как это обычно бывает на ранней стадии расследования, толком ничего известно не было.

— Вы были у них дома? — спросил я у детектива.

— Да, самая ненавистная часть моей работы.

— И?

— И ничего. Миленький сблокированный дом. Обеспеченные. Район для среднего класса.

— А дома у них как, бардак?

Не то чтобы у нас дом сиял чистотой и порядком, когда родились дети, однако у пьяниц, например, дома царит особый беспорядок. Пыльные тренажеры соперничают за место с выброшенными детскими игрушками, пакетами с подгузниками, грудами грязного белья и многочисленными пустыми бутылками.

— Не. Очень чисто.

— Ни выпивки, ни наркотиков?

— Даже намека, и, раз уж на то пошло, не думаю, что они из этих. Ребенок перестал плакать, и они положили его в кроватку. Мать подошла к нему час спустя — он был уже мертв. Вызвала скорую, но было слишком поздно. Больше мы ничего не знаем.

— Родители работают?

— Да… Она то ли секретарем, то ли администратором, а он… Думаю, он врач.

— Врач? — переспросила инспектор. — Врач! Как мог он допустить такую ужасную опрелость у своего маленького ребенка?

— Ох, не думаю, что из врачей всегда получаются хорошие родители, — сказал я, стараясь не слишком думать об этом, пока провожу вскрытие Фергюссона.

— Мне не очень понравилось, как вел себя отец, когда я его допрашивал, — сказал детектив. — Я бы сказал, что он был… настроен враждебно.

— Это ровным счетом ничего не значит, — отозвался помощник коронера. — Как только не ведут себя люди, когда в их жизни случается трагедия и к ним приходит полиция, задавая такие вопросы, словно это их вина.