Василий Панов - Рыцарь бедный
Даже знаменитые наши шахматисты и те покинули славное для них поприще: Яниш весь поглощен математическими вычислениями и неумеренным чтением политических журналов; Урусовых почти никогда нет в Петербурге. Шумов, увы, играет в ералаш и ездит по маскарадам».
Чигорин засмеялся:
– Что такое «ералаш»?
– Это такая карточная игра вроде преферанса или виста.
– И вы вправду ездили по маскарадам?
Шумов пожал плечами:
– Тогда такая мода была. Повальное увлечение маскарадами. Чувствовал, что молодость уходит навсегда, и хотелось окончательно перебеситься. Да я не оправдываюсь перед вами и Михайловым. Шахматы – шахматами, но нельзя в них замыкаться.
– Расскажите о втором клубе, Илья Степанович.
– В 1862 году открыли второе Общество любителей шахматной игры. Старшинами были молодой граф Кушелев-Безбородко, профессор Вернадский и публицист Лавров.
– Лавров? – воскликнул Чигорин. – Тот самый? Известный народник? Помню. Читал. Он считает прогресс человечества результатом деятельности «критически мыслящих личностей». И я так думаю. И в шахматах так же обстоит.
– Не знаю, не читал и вам советую подальше держаться от всяких народников и социалистов, до добра не доведут, – продолжал Шумов. – Они вот все дело со вторым шахматным клубом испортили. Началось блестяще. На гастроли пригласили венгерского маэстро барона Колиша – играть матчи со мною и с князем Сергеем Урусовым. У меня Колиш выиграл шесть, а проиграл только две партии. Везло ему дьявольски, да и нездоровилось мне, ох, уж наш петербургский климат! С Урусовым Колиш сыграл хуже: две выиграл, две проиграл, две вничью. Народу в клубе было – хоть отбавляй! Но, к несчастью, стали приходить не только для игры, но и для разговоров на политические темы. И все люди, которые давно были на плохом счету у тайной полиции. Например, журналист Чернышевский, тот, что вскоре был арестован, подвергнут гражданской казни и сослан в Сибирь. Чернышевский, как придет в клуб, сядет за шахматный столик, расставит фигуры для отвода глаз и начнет с другим социалистом разговоры разговаривать, а не играть. Постоянно у нас бывали Некрасов, Писемский, Писарев, карикатурист Степанов, сатирики братья Курочкины, журналист Благосветлов – все, кроме Писемского, – народ аховый, люди неблагонамеренные…
– Но это и есть «критически мыслящие личности», лучшие люди России! – воскликнул Чигорин. – Их знает и любит вся интеллигентная публика.
Шумов сурово посмотрел на него.
– Молодой человек, если я, действительный статский советник, верноподданный государя моего, говорю, что это – люди вредные, не вам, коллежскому регистратору, мне перечить!
– Прошу извинения, ваше превосходительство, – холодно поклонился Чигорин, встав со стула, – разрешите распрощаться?
– Что с вами? Куда вы, Михаил Иванович?
– Вначале вы сами, милостивый государь, изволили подчеркнуть, – с холодным достоинством продолжал Чигорин, – что здесь беседуют не генерал с мелким чиновником, а два собрата по шахматному оружию. А сейчас вы меня осадили по-генеральски.
Шумов опешил, но, рассмеявшись, взял Чигорина за плечо и ласково усадил на стул.
– Экий вы горячка. Вспыхнули как порох! Что значит на Пороховых родиться! С таким темпераментом, батенька, трудно жить. Ну, ладно, не сердитесь. Выпейте вот рюмочку мадеры. Все это прошло и быльем поросло. Я к тому сказал о вредности этих писателей, что они не умели держать язык за зубами и в шахматном клубе нешахматные разговоры вели. Знакомый мой, жандармский полковник, рассказывал мне по секрету, что был донос, будто идея создания политического клуба под маркой шахматного пришла из-за границы от Герцена (знаете, что за птица?!), и что «на вечерах этого клуба собирались люди всех оттенков революционной партии. Главные члены шахматного клуба были крайней партии». Подлинные слова доноса! Вот! А потом начались пресловутые петербургские поджоги. Общее смятение умов! Правительство использовало обстановку и прихлопнуло клуб. 8 июня 1862 года в газете «Русский инвалид» появилось объявление санкт-петербургского военного губернатора, который признал необходимым закрыть, впредь до усмотрения, шахматный клуб, в котором происходят и из которого распространяются неосновательные суждения. Итого, жития клубу было всего пять месяцев!
Чигорин вздохнул, но решил вслух не высказывать свои мысли.
– Я и другие люди, которым дороги шахматы, а не якобинские словопрения, были недовольны писателями, – продолжал Шумов. – Спустя несколько лет я начал действовать сам. Нашел человека благонамеренного, сильного любителя Брандта, помещавшего в немецком шахматном журнале статьи по теории дебютов, игравшего много по переписке, составлявшего задачи, а главное – имевшего хорошие связи в министерстве внутренних дел. Он быстро провернул разрешение, и в 1869 году возникло теперешнее Общество любителей шахматной игры. Секретарем его был Брандт, я – президент, а почетным президентом, нашим, так сказать, высоким покровителем, дабы и про нас не подумали чего худого, по моему предложению избран был его императорское высочество государь великий князь Константин Николаевич, изволивший меня помнить по совместной службе в морском ведомстве, – с гордостью закончил Шумов. – Ему я посвятил «с благоговением и преданностью» роскошное издание своих скахографических задач. Да! Уж это-то шахматное общество из-за политики не прихлопнут!
Чигорин взглянул на дверь, ведущую в почти пустое помещение общества, и многозначительно улыбнулся. Шумов прочел его мысли.
– Да-с, немного – одна комната в «Немецком собрании», а все лучше, чем ничего. По одежке протягивай ножки. Мы, старики, сделали, что могли. Посмотрим, как вы – молодые. «Вы, нынешние, ну-тка!» Хвалится синица море зажечь, да…
– Вот и я говорю, – миролюбиво сказал Чигорин, – что одному человеку это не по силам. Нет множества, на которое можно опереться. Потому клубы и распадаются. А будь журнал, духовно объединяющий любителей всей империи, он бы помог сохранению и созданию клубов и положил бы начало Всероссийскому шахматному союзу. Журнал необходим! Был же «Шахматный листок», выходил аккуратно пять лет. И деньги на издание нашлись.
– «Деньги нашлись», – иронически улыбаясь, повторил Шумов. – Да, именно «нашлись»! Если вы, Михаил Иванович, где-нибудь в таинственном подземелье найдете золотой слиток с голову величиною, сможете хоть десяток шахматных журналов издавать – не прогорите!
– Кто же нашел золотой слиток?
– Бывает золотой самородок и в образе человека. Я уже упоминал имя графа Григория Александровича Кушелева-Безбородко. Потомок екатерининского фаворита, несметный богач, миллионщик и очень добрый и культурный человек. Но цену деньгам не знал – они текли у него, как вода! У него был роскошный дворец в Петербурге, где сначала устраивались шахматные вечера, а потом открылся шахматный клуб. А лето граф проводил в старинной дедовской усадьбе в Полюстрове, выходящей на Неву и окруженной огромным парком. Кушелев-Безбородко приглашал туда духовой оркестр и разрешал окрестным дачникам гулять в своем парке. Мало того! Он к ним высылал лакеев с подносами, уставленными блюдечками с мороженым, чашками шоколада, прохладительным питьем: лимонадом, оршадом, клюквенным морсом. Все это, конечно, бесплатно и буквально навязывалось всем желающим.
Иногда к публике в сопровождении целой свиты выходил и сам Кушелев-Безбородко – высокий, стройный, холеный человек с русой бородкой и добрыми голубыми глазами. Помню, как-то раз вслед за компанией на веранду вышел, пошатываясь, известный поэт Мей с графином вина в руке и, обращаясь к графу, окруженному цветником разряженных дам и кавалеров, произнес такой экспромт:
Графы и графини!
Счастье вам во всем,
Мне же – лишь в графине
И притом – в большом!
Кушелев-Безбородко не довольствовался избранным кругом друзей – светских знакомых или любителей искусств, а допускал к себе случайных, порою даже вовсе не знакомых людей. Графский дворец всегда был переполнен и напоминал восточный караван-сарай. Много о жизни графа мне рассказывал Афанасий Афанасьевич Шеншин. Был такой кавалерист – не то кирасир, не то лейб-улан, который увлекся писаньем стихов и стал известен как поэт Фет. Потом женился на миллионщице, и дурь из головы вылетела. Сейчас – богатый помещик.
Так вот, говорил Фет, к Кушелеву-Безбородко приезжал и даже ночевал, кто хотел, из многочисленной петербургской богемы. Даже не одни, а с любовницами. Можно было встретить наряду с известными писателями, поэтами, художниками, журналистами, шахматистами всякого рода темных личностей, включая спиритов, шулеров и прочую шушеру. Все это размещалось в огромном барском доме, бесплатно жило, ело, пило, играло в карты, каталось в экипажах графа, сидело, никем не звано, за его роскошным столом, объедаясь изысканными яствами и упиваясь редкими винами.
