Юрий Власов - Соленые радости
В помещении, куда меня бросили, находилось сто сорок три человека, хотя оно было рассчитано на тридцать. Первые дни нам не давали есть. Заключенные страдали от переломов костей, ран и голода. Ночами люди громко стонали. Там я видел одного из видных деятелей чилийского Союза журналистов Хорхе Факулла и директора газеты «Пунто финаль» Мануэля Кабьесеса. Изощренным издевательствам фашисты подвергали иностранцев, особенно негров и кубинцев.
Мы слышали, как солдаты избивали чилийских министров и парламентариев. Их бросали прямо на металлические стенки. Мы слышали стоны и крики, удары прикладами.
Я узнал также о пытках, которым подвергли одного из руководителей Технического университета Уильяма Бодуэлла и других профессоров и преподавателей. Особенно мучительно пытали преподавателя западноевропейской поэзии финского гражданина Макса Цорна. Один офицер пытался добиться, чтобы он назвал имя какого-то человека, который якобы принимал участие в заговоре против вооруженных сил Чили. Он дробил ему пальцы на руках и при этом запрещал стонать. Я также видел, как заключенных буквально раздирали на части кольями и пытали иными жуткими способами, о которых невозможно рассказать. Ежеминутно на наших глазах совершались пытки, избиения, оскорбления, провокации со стороны офицеров охраны. Кроме того, там очень многие умирали от голода, а сотни заключенных страдали от ран и холода.
На стадионе я узнал, что половина жителей столичного района Ла-Легуа была уничтожена, под бомбами погибли дети, старики, женщины. То же самое было в районе Эрмида. Об этом, в частности, сообщили арестованным студентам Технического университета сами солдаты охраны.
Я не могу назвать точное число людей, которые погибли на стадионе Чили. Вокруг постоянно слышались выстрелы, забирали и уводили людей.
Я отлично помню юношу, который пытался бежать. Его расстреляли в упор. Вместе с ним убили еще двоих, одного выстрелом в живот, другого забили до смерти прикладами. До сих пор у меня в ушах звучит его крик: «Я тоже чилиец, убивайте и меня!»
Студенты сообщили, что в преступлениях на стадионе Чили участвовали агенты ЦРУ, одетые в гражданскую одежду. Однако видно было, что некоторые из них американцы. Они не разговаривали, но участвовали в применении пыток, в частности электрическим током.
Однажды я увидел, как открыли кузов одного из грузовиков. Там была буквально гора трупов, наваленных один на другой. Один из карабинеров не выдержал, с ним случилась истерика.
Затем нас перевели в концлагерь. Там я вновь увидел Макса Цорна. Его продолжали подвергать пыткам, в том числе и электрическим током. Если он падал от изнеможения, его избивали до потери сознания. У него было обезображено лицо, почти не видно опухших от побоев глаз, а руки замотаны в тряпки. Он не мог ходить. Но дух товарища Цорна не был сломлен. При малейшей возможности фразами, которые прерывались стонами, он стремился поддержать в товарищах волю к сопротивлению, выражал твердую веру в победу борьбы против фашизма. Пример Цорна вдохновлял нас. Его убили через три недели на перекличке. «Ну, кто из вас теперь заявит, что он демократ и любит свободу?» – спрашивал комендант. Мы молчали. Офицеры, и охрана хохотали, а комендант повторял свой вопрос. Мы молчали, а они веселились. Неожиданно вышел товарищ Цорн. Он долго, задыхаясь, шел к коменданту. Стояла мертвая тишина. Он плюнул коменданту в лицо.
Охрана буквально изрешетила его пулями. Они и мертвого продолжали его топтать…»
Глава VII
Скверно, когда публика против тебя.
Свист, гвалт не смолкали с того момента, как я появился на сцене. Враждебный рев не давал возможности даже услышать команды судьи-фиксатора. И я полагался только на его жесты. Но публика буквально обезумела, когда я не взял в рывке второй вес и Зоммер оказался на десять килограммов впереди. Я не слышал своих шагов – этот рев сопровождал каждое мое движение. Он распался на топот, вой, свист, когда я срезался и в третьей попытке. Я зацепил штангу высоко, но не вошел под нее.
Я почувствовал, как штанга зависла. Я сидел на корточках и не мог поймать равновесие. Штанга медленно заваливалась. Она падала в черный зев зала. Положением по отношению к штанге я был выведен из борьбы. Мне не во что было упереться, и любые усилия не имели смысла. Я только провожал гриф руками. За ревом я не услышал лязга дисков. Падение отозвалось встряской помоста.
Я нарочито спокойно выполнял все движения. Я выкатил штангу на красный круг – центр помоста. Выпрямился. Топот гнал меня со сцены. Я следил за каждым своим шагом. Не позволял ускориться ни одному шагу. Я лишь несколько раз оглянулся. Я старался запомнить зал, чтобы сравнить с тем, каким он станет после. Я не сомневался в своей победе. Вся эта суета и вопли не могли сказаться на моем результате. Я приучил себя подчиняться только нужным командам – командам борьбы. Я знал эти команды.
Жарков был бледен и заикался больше обычного. Врач старался не смотреть на меня. Массажист материл вполголоса публику и вытирал полотенцем лицо. Он потел не меньше меня. Ребята жались ко мне и исподлобья поглядывали на стену, за которой был зал. Я услышал, как он снова взревел, когда Стейтмейер объявил, что теперь ван дер Воорта отделяют от меня всего пять килограммов. Мы были одни, потому что все ушли к Зоммеру. Репортеры поднимали над головами свои камеры и фотографировали немца.
Надо было говорить. Безразлично что. Я не должен был казаться подавленным. Даже если бы я сейчас в самом деле проиграл, никто не должен увидеть, что это для меня значит. Я встал. Пригладил волосы. Велел массажисту собрать мои вещи.
Впрочем, мне и не надо было играть. Я был утомлен, но не подавлен. Если я и был недоволен собой, то по совсем другим причинам. Я разгладил складки трико, аккуратно завернул носки над штангетками.
– Не хватает скорости, – сказал я ребятам. – Силы больше, чем достаточно. Все время опаздываю с уходом.
Я не уточнил, что скорости ухода не хватает из-за моего возраста. Уже с год, как я заметил это.
– Пойдем, – сказал Жарков. И мы пошли в раздевалку. До разминки к толчку оставалось минут сорок.
Я слышал зал в динамиках трансляции. Там было тихо. Лишь изредка раздавались вялые аплодисменты. Но я знал, что будет там через сорок минут.
В раздевалке я велел массажисту протереть мне спину и грудь одеколоном.
Да, Зоммер был хорош как никогда. Все подходы ему удавались. Пирсон, однако, мне уже больше не угрожал, оставшись, как и я, в рывке на первом подходе, но на весе, меньше моего на семь с половиной килограммов, а в толчковом движении он никогда не был силен. Ложье получил в рывке нулевую оценку и вообще выбыл из соревнований. Ван дер Воорт в толчковом упражнении был слишком слаб, чтобы принимать его в расчет. В этой компании не было Гарри Альварадо, он не приехал на чемпионат.
Да, Зоммер и публика считают, что я уже потерял свою золотую медаль. Посмотрим, посмотрим…
Я чувствовал свои мышцы. Они были в большом порядке.
Одеколон отнимал лишний жар у тела. Было приятно.
Лешка Булыгин рассказывал что-то смешное о Мэгсоне. Я улыбался и молчал. Мышцы расслаблялись под руками массажиста. Я закрыл глаза, чтобы не принимать участие в разговоре. Я слышал голос Лешки. Четыре дня назад он в первый раз выиграл золотую медаль в полусреднем весе. Голос у него был беззаботный. Я вспомнил Семена Карева, потом Сашку Каменева…
– Сядь поудобнее, – услышал я голос Жаркова и открыл глаза. Он сидел на корточках. Я вытянул ноги. Жарков начал встряхивать бедра.
– Дайте-ка я, – оказал массажист и отстранил Жаркова. Жарков встал и накинул мне на плечи плед.
– Ступайте, – сказал Жарков ребятам, и все ушли. Только Булыгин встал на стул и открыл форточку. Он рассказывал что-то смешное. Массажист фыркал, и я чувствовал по рукам, что он смеется.
Ворвался какой-то репортер и попытался меня снять, но Жарков взял его за руку и вывел из раздевалки. Тогда репортер распахнул дверь и сфотографировал меня из коридора. Жарков выругался и запер дверь. Мы слышали, как дверь дергали, но не отпирали.
Все было так же, как много лет назад. И эта раздевалка, и голос в трансляции, и ожидание, и необходимость работать без срывов, и умение вызвать в себе наибольшую силу, и необратимое значение каждого подхода, когда уже ничего нельзя изменить…
Я старался как можно более точно определить вес, который возьму в последнем упражнении. Судя по выступлению, я «подвел» себя правильно. Я мог полагаться на результат прикидки. Я дал Зоммеру лучший вес, который он способен взять. Я даже завысил этот вес. В этом оптимальном для Зоммера варианте у нас выходили равные суммы в троеборье. Я был легче и при таком исходе поединка получал золотую медаль.
Я назвал Жаркову цифры подходов в толчке. Он согласился.
Ночь за окном высветляли зарницы огней. Когда у светофоров стихали машины, я слышал, как в стекла постукивает дождь. Озноб опалил грудь. «Неужели прошло столько лет? – подумал я. – Но где же эти годы? Я их не помню. Я все собирался жить, а уже нет стольких лет!..» Я лежал и смотрел на окно. Вот такой же была ночь десять лет назад. Я выступал на своем первом чемпионате в Сан-Франциско. И вот так же накрапывал дождь. И рекламы малевали мглу во все цвета. И усталость точно так же лгала мне. Так же тяжелы и сонливы были мои мышцы…
