Питер Бодо - Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни
Весна выдалась исключительно неудачной. В Индиан-Уэллс я проиграл Лейтону Хьюитту, не взяв ни одного сета, а в Майами — Фернандо Гонсалесу, причем с таким же результатом. Через неделю после Майами я сыграл в матче Кубка Дэвиса на открытом травяном корте в Палм-Спрингс и уступил в пяти сетах мастеру грунта Алексу Корретхе. А ведь счет его побед и поражений на Уимблдоне за те годы, когда он действительно мог доставить там кому-нибудь неприятности, был 2:3.
Год внезапно начал оборачиваться сущим кошмаром. Я запаниковал. Но затем картина немного изменилась. В Хьюстоне я победил на грунте Андре Агасси и Тодда Мартина, хотя отдал финал Энди Роддику.
Однако моя хьюстонская «карма» на Европу не распространялась. В четырех турнирах я выиграл всего один матч и даже не попал в основную сетку Открытого чемпионата Франции.
В дополнение к спортивным неудачам я столкнулся с переменой ситуации в компании Nike. Мой агент Джефф Шварц предполагал, что компания заинтересована в заключении со мной долгосрочного контракта. Казалось бы, как абсолютный рекордсмен по числу титулов «Большого шлема» в одиночном разряде, игрок, воплощающий в себе традиционные ценности, близкие старшей, более консервативной части публики, я еще долго буду «пользоваться спросом». Я и сам так считал.
Однако тенденции начали меняться. Теннис — любимый вид спорта основателя и руководителя Nike Фила Найта — терял привлекательность для компании. Каким бы великим чемпионом я ни был раньше, теперь продукт предстояло продвигать другим ведущим спортсменам, в первую очередь — молодым и честолюбивым.
За прошедшие годы Nike выплатила мне немало денег, мои тамошние заработки достигали максимума, но если сейчас я не способен бороться за победу на турнирах «Большого шлема», моя ценность резко падает, будь я хоть чемпион из чемпионов. Nike предложила мне новые условия, сводившиеся, по сути дела, к значительному сокращению гонораров.
Я был так раздосадован, что позвонил Филу Найту и заявил, что считаю себя идеалом спортсмена для Nike. Кроме того, я был неизменно предан компании и никогда не рыскал по сторонам в поисках более выгодных контрактов. Я верил в наше сотрудничество, невзирая на проблемы — например, возникшие в первый год с моей новой обувью. Моя репутация ничем не запятнана. Я не подвергался аресту, ни разу за всю карьеру меня не обвиняли в недостойном поведении — на корте или вне его.
Когда мы с Андре выполняли нашу работу, помогая рекламировать изделия Nike, теннисное подразделение компании, по слухам, ежегодно приносило выручку от 500 до 600 миллионов долларов. Эти цифры, даже если они не совсем точны, свидетельствуют, что мы были выгодным активом. А самое главное, я установил рекорд по числу выигранных титулов «Большого шлема» в одиночном разряде не только в своих интересах, но также к выгоде спонсора: ведь он постоянно подчеркивал — прежде всего результат. И если уж я не представляю ценности для компании, столь высоко возносящей спортивное превосходство, какого же дьявола им нужно?
Фил заверил, что вполне понимает мое недовольство, и обещал исправить ситуацию. Однако она была уже непоправима. Стало ясно, что теннисное подразделение отступает на второй план. Насколько я могу судить, Фил, при всем расположении ко мне и при всей его искренней любви к теннису, не вынес давления со стороны любителей легкой наживы в руководстве Nike. За минувшие годы компания потратила много денег на меня и Андре. И когда зашла речь о сокращении расходов, я оказался первым кандидатом. Ведь суровая реальность состоит в том, что и в рекламном бизнесе, и в игре ты хорош ровно настолько, насколько хороши твои самые свежие результаты; и людей больше интересует, на что ты способен в будущем, нежели то, чего ты добился в прошлом.
Мой старый контракт истек в конце 2000 г., а новый мы еще не заключили. Я решил, что пока ситуация не прояснится, я не буду выступать в форме с фирменным «бумерангом» Nike. На Открытом чемпионате Австралии 2001 г. я играл в простой белой тенниске с небольшой нашивкой в виде американского флага.
Однако постепенно я начал думать, что мной попросту овладела гордыня и я принимаю ситуацию чересчур близко к сердцу. Появление Федереров, Сафиных, Хьюиттов — вещь неизбежная (ведь и сам я когда-то вышел на арену впервые), и они бесспорные фавориты для Nike. Конечно, я мог проявить инициативу и заключить контракт с кем-нибудь другим. Но на данном этапе карьеры это лишь ненамного увеличило бы мой доход (да и то не наверняка), — а я ничего не делаю исключительно ради денег. Я еще несколько раз побеседовал с Филом, и в конце концов мы пришли к соглашению. Вопрос был закрыт.
В 2002 г. я отправился в Лондон, настроив себя на привычный лад — показать на Уимблдоне такие результаты, которые развеяли бы все сомнения в уязвимости или ненадежности моей игры. Но в глубине души я затаил неуверенность. Мне было тревожно. Моя игра смущала меня, и я боялся, что становлюсь тем, чего с такими усилиями всегда стремился избежать, то есть хорошим, но нестабильным игроком. Конечно, на хорошего игрока тоже делают ставки, но ведь я привык быть самым лучшим!
В Уимблдоне мои агенты не смогли договориться с Боргами, которые постоянно взвинчивали арендную плату, и мы с Бриджит подыскали новое жилище. Оно было светлым и просторным, но вот кровать в спальне оказалась нам не по размеру. Мы оба довольно высоки ростом (Бриджит — пять футов девять дюймов, я — шесть футов один дюйм). Мы нашли подходящую кровать, но не смогли протащить ее через холл, поэтому мне пришлось принести очередную жертву на алтарь тенниса — проводить ночи в одиночестве. Моя супруга — самая прекрасная женщина в мире, но каждый вечер, посмотрев с ней какой-нибудь фильм или засидевшись за столом, я неохотно вставал и говорил нечто вроде: «Ладно, на сегодня все. Завтра матч. Встретимся за завтраком».
Моя «ночная жизнь» получила широкое освещение в прессе благодаря спортивной журналистке Салли Дженкинс. Она всегда была мне симпатична, но, подобно многим сочинителям, обладала излишне богатым воображением. Как-то раз я обмолвился, что для нормального сна мне необходимы темнота и прохлада. Из этих скудных сведений она создала настоящую поэму, вложив в нее всю свою фантазию и вдохновение. По словам Салли выходило, что я ложусь спать чуть ли не в мавзолее и не терплю, если ко мне прикасаются. Когда я прочитал этот опус, мне оставалось лишь рассмеяться — теперь публика будет считать меня вампиром. Я действительно предпочитал темные прохладные помещения. Но ведь ясно, что яркий свет и жара не благоприятствуют ночному отдыху. Что касается «прикосновений», то подобную нелепость я даже не желаю обсуждать. Но всем почему-то запомнилось, что Пит, подобно летучей мыши, имеет обыкновение спать в пещере, оградив себя от любых контактов с внешним миром...
Бриджит переносила это не слишком радостное европейское турне довольно хорошо, если учесть, в каком нервном напряжении я находился. Наверное, безрадостно было проводить со мной большую часть времени. Тогда Бриджит уже ждала нашего первенца, Кристиана, но мы пока никому об этом не говорили. Из-за беременности ее иногда тошнило, поэтому надолго покидать отель или наш дом она не могла. Это создавало сложности для нас обоих. Она себя неважно чувствовала, и мне приходилось совмещать игры и тренировки с повседневными обязанностями будущего отца и заботливого мужа. Я постоянно тревожился, когда покидал ее, уходя на корты или куда-нибудь еще. Слава богу, Бриджит не была одержима шопингом, а потому не имела потребности часто бывать в центре Лондона. Это заметно облегчало ситуацию. К тому же она подружилась с моей верной поварихой Кирстен: иногда они вместе выезжали в город. Но в основном Бриджит находилась поблизости от дома или на Уимблдоне.
Поскольку турнирные матчи начинались после полудня (за исключением случаев, когда нужно было провести или завершить встречи, отсроченные из-за дождя), мы ложились спать не раньше одиннадцати, а то и около полуночи. Немало лондонских вечеров мы посвятили беседам о моих проблемах. Я играл «погано», и меня это очень тревожило.
К тому времени Бриджит хорошо меня изучила и искусно исполняла роль внимательного слушателя. Она имела свою точку зрения, но не хотела вторгаться в мою внутреннюю или спортивную жизнь, а тем более контролировать ее. Бриджит давала мне полную свободу разбираться во всем самому, попросту безотказно поддерживая меня, и мне порой казалось, что она говорит себе: «Стоит ли мне углубляться в эти сложности?»
На Уимблдоне я удачно сыграл в первом круге с молодым англичанином Мартином Ли и имел все основания чувствовать себя уверенно перед встречей второго круга с не слишком именитым соперником из Швейцарии, Жоржем Бастлем. Но ознакомившись с расписанием вечером накануне матча, я был неприятно удивлен. Меня отправили играть на второй корт — так называемый Грейвьярд-корт, имевший неважную репутацию. Не хочу показаться капризной примадонной, но я получил обидный щелчок по самолюбию.
