Александр Кикнадзе - Обожаемый интриган. За футболом по пяти материкам.
Онисе пришел к Месхи. Новые тренеры сошлись на том, что в молодом человеке что-то есть, только надо помочь ему выбрать иное амплуа. Старательность, скромность и уживчивость парня из Казбеги привлекли и учителей, и товарищей по школе. Через год Онисе включили в юношескую сборную Грузии, посмотрел на него в игре старый тренер и чуть не заплакал от обиды — такого футболиста проглядел.
Что искал Месхи, к чему стремился? Он хотел, чтобы его ученики играли лучше, чем когда-то играл он сам.
…Футбол шел вперед, развивался, обогащался. Месхи знал: тех, кто годится ему в сыновья, ждут испытания особого свойства, когда они придут в Большую Игру.
Ему, рано ушедшему из жизни, к счастью, не было дано узнать, что ждало на самом деле грузинское юношество.
Вратарь из Покровска по имени Лев Кассиль
По воскресеньям на главном пустыре небольшого приволжского городка Покровска гоняли мяч. В ворота становился длиннорукий молодой человек — у него была одна особенность: он мог взять самый трудный мяч (и тогда капитан снисходительно бросал: «Молодец, Левка!») и пропустить самый легкий мяч (тогда капитан сердечно называл его Левушкой и говорил ему…)
Иногда приезжали команды из Саратова.
Один раз Лева сыграл плохо, и его попросили посудить. Это было обидное понижение, но старался он судить так, будто ничего не произошло, по всем правилам. Игра закончилась вничью. Свои сказали, что он подсуживал гостям. Гости сказали, что он подсуживал своим. У других такие эпизоды быстро выветриваются из памяти.
А он помнил все.
Помнил, как трепала легкая лихорадка, когда выходил на первый матч в составе взрослой команды. Каким прекрасным показался мир, когда взял первый пенальти. И каким горьким день, когда в ворота поставили другого.
Леве было шестнадцать лет. Он знал по именам всех знаменитых футбол истов и вырезал из журналов фотографии вратарей.
Без вратаря Покровска не было бы «Вратаря республики». И «Пекиных бутц», наверное, не было бы. И олимпийских очерков тоже. Чтобы так писать о футболе, как писал Лев Кассиль, надо было его почувствовать и «пережить».
Сперва Кассиль заочно (далеким собственным примером) привел автора этой книги в спортивную журналистику: казалось тогда, кажется и теперь, что интереснее и живее журналистики нет.
А потом очно…
В середине шестидесятых годов «Неделя» опубликовала несколько отрывков из будущей дилогии «Брод через Арагоа», посвященной таинству происхождения басков.
Позвонил Лев Абрамович, сказал, что в тридцать седьмом ему довелось познакомиться с басками и услышать легенду и двух Ибериях — Пиренейской и Кавказской, — которые в давние времена были будто бы населены одним народом (о чем, собственно, и шла речь в дилогии). Пригласил в гости и сказал, что хотел бы прочитать всю еще не изданную рукопись, а заодно и некоторые из тех книг, которые у меня вышли.
Стрепетом переступил незнакомый порог. Познакомился с семьей. И казалось мне, что вот-вот начнется разговор на литературные или исторические темы.
А Лев Абрамович заговорил о прозаических вещах, что-то свое далекое имея в виду.
Только догадаться об этом было нелегко. Он поинтересовался моими заработками. А потом очень тактично — сколько душ на моем иждивении.
Продолжая перелистывать книжку, улыбнулся:
— Вы пишете о том, как спорт помогает человеку превосходить привычные нормативы. А ведь действительно бывают в жизни ситуации, когда мы становимся в десять раз сильнее, чем на самом деле. Хотя иногда становимся и слабее во столько же раз. Когда даем обстоятельствам, огорчительным, неправедным, взять над собой власть. И покориться им. Если хотите, один пример из собственного опыта.
И Лев Абрамович рассказал любопытную историю.
— Я вернулся домой с дачи и увидел, что горит электропроводка. От занавесок огонь был готов перекинуться к большому старому книжному шкафу. В том шкафу находились две моих еще неизданных рукописи. С трудом, но все же удалось вытолкнуть шкаф в другую комнату. И только тогда я вызвал пожарную команду. Та довольно быстро справилась с огнем, а потом помогла навести порядок в квартире. Трое здоровяков взялись за книжный шкаф и… еле-еле водворили его на место… таким он оказался тяжелым. Один из пожарных поинтересовался:
— А кто помогал вам перетащить его в другую комнату?
— Никто.
— Выходит, вы сами?
— Сам, честное слово.
— Ну, папаша, не зря сочинителем работаете. Где же это видано, чтобы вы при вашей субтильности?
— Там были страницы, которые я писал много лет… Посмотрели недоверчиво. Понял я, что не поверили. Да уж и не стал их разубеждать.
И только командир пожарных философски изрек:
— Когда горит, еще и не такое случается с человеком. Это она, молодежь, вам не верит. А я всякого навидался… Как в минуту опасности хиляк (это, простите, я не про вас) Геркулесом становится…
После той встречи со Львом Абрамовичем минуло не более месяца.
* * *
Вы скажете, что так не бывает? И я скажу, что так не бывает. По крайней мере, в наше суперэгоистическое время. Но так было. Известный писатель позвонил малоизвестному журналисту, снова пригласил в гости и сказал:
— В прошлый разя не случайно интересовался составом вашей семьи и вашими заработками… Тут, в этом конверте, лежит то, что может, не знаю, как бы точнее сказать… что может представлять для вас некоторый интерес. Но я хотел бы быть убежденным… знаете, случается, добрый порыв оборачивается печалью. Прошу вас, дайте слово, вы воспользуетесь тем, что в конверте лишь тогда, когда у вас на книжке будет пять тысяч рублей.
— Их долго не будет, Лев Абрамович, мы переселились в кооперативный дом… но это ни меня, ни жену не беспокоит. Кажется, оба умеем работать. И жизни, будто, не боимся… (А о том, что мы потеряли своих отцов в ГУЛАГе, решил не вспоминать.)
Лев Абрамович задумался, как бы спрашивая себя, а стоит ли ему показывать то, что в конверте.
— Здесь рекомендация в союз писателей. Она может круто изменить вашу жизнь. От вас зависит в какую сторону. Не торопитесь покидать хорошую должность.
— Я не убежден, что те скромные книжки, которые у меня уже вышли…
— Есть такое понятие: «авансированное доверие». Я хочу сказать, что верю в вас. А то, что вы не боитесь жизни…
— Спасибо, Лев Абрамович. Постараюсь запомнить и то, что вы сказали, и то, что написали.
…Знаю хороших прозаиков, которые имели книг куда больше, чем я, и которым отказывали в приеме в писательский союз и два, и три, и пять раз. Меня приняли с первого раза.
Прекрасно понимал, что заслуга в этом не столько моя, сколько удивительного человека, поверившего в меня больше, чем верил я.
В тот же день я написал заявление с просьбой освободить меня от должности редактора международного отдела и члена редколлегии газеты «Советский спорт».
* * *
Дача Льва Кассиля в Переделкине находилась рядом с так называемым домом творчества, куда по весне начинали стекаться отягощенные кавказскими и молдавскими винами, среднеазиатскими сухофруктами, жизненной мудростью, самомнением и, как правило, комплексом недооцененности знатоки человеческих душ. Вот где можно было излить собрату по перу собственную душу, скрасить пол ночную беседу заздравной чашей и вообще хоть немного пожить себе в удовольствие, не заботясь о хлебе насущном и забывая о множестве всевозможных житейских проблем. В те годы еще не было «обкомовского корпуса» с его номерами «люкс» и «полулюкс», еще торговали в баре армянским коньяком за четыре рубля бутылка и шоколадными наборами — по шесть, в кинозале крутили новые фильмы, устраивались турниры по шахматам, нардам и пинг-понгу, не знаю, где еще на какой территории Советского Союза так торжествовал и идеи свободы, равенства и братства.
Здесь коротали вечера, а часто и ночи, многие писатели, жившие поблизости, на дачах. Все хорошо знали, что предоставлялись эти дачи не только литературным талантам, но и тем, кто отсутствие их компенсировал талантами административными, обладал искусством руководить, претворяя в жизнь указания партии и правительства о том, какими должны быть советские литераторы, о чем им полагается писать и о чем писать не полагается. Но и к этой разновидности писателей относились снисходительно, при встрече с ними не воротили носы, и компаний с ними чурались далеко не все.
Не помню, чтобы автор «Швамбрании» хоть раз перешел дорогу и ступил на территорию, огороженную фундаментальным забором. В гости приглашал тех, кому симпатизировал, а главное — тех, от кого не зависел. Ему нравилась его собственная подтянутость — не столько внешняя (он даже и на даче работал в галстуке), сколько внутренняя, вынужденные литературные перерывы портили ему жизнь.
