Станислав Токарев - Плоть и кровь моя
Неприязнь к дочери с новой силой вспыхнула в нём на следующий день. Команда победила, и Оксана как ни в чём не бывало побежала — чистая, причёсанная, подмазанная, — к багровым и потным, растрёпанным после финала девчонкам, переплелась с ними в объятиях так, что непонятно, кто где, одни белые спины колетов да ноги, подпрыгивающие от ликования. И на пьедестал помчалась с ними, со всей оравой, только те вскарабкались на него чугунными ногами, а она — вспорхнула. Ей, ничего не поделаешь, медаль была тоже положена — выдавали пять медалей на всю команду.
Он не стал препятствовать тому, что Оксану Маковкину представили к званию заслуженного мастера спорта. Во-первых, не одну её представили, а трёх спортсменок — у двух это звание уже было. Во-вторых, если бы тогда он её вычеркнул, потребовалось бы объяснять причину. И, следовательно, признать свою ошибку: за то, что спортсменка попала в состав и в дальнейшем, как принято выражаться, «не проявила морально-волевых качеств», отвечал он, руководитель. Признав же ошибку, он неизбежно заронил бы в тех, кто наверху, подозрение, что товарищ Маковкин способен предпочесть интересам дела личные интересы. Между тем рисковать собой означало рисковать именно делом — он себя от дела не отделял. И он смолчал, и дочь стала незаслуженно заслуженной.
…Но дурное настроение, считал Игорь Васильевич, долго держится у тех, кто не работает, а в зубах ковыряет. У него же один за другим следовали вызовы к начальству, наиважнейшие телефонные звонки со всех концов страны и прочее, и только когда новая секретарша, чёрт её дери, трясогузка, приятельская дочка, недобравшая баллов в киноинститут, сунула в дверь анемичный носик: «Извините, я могу идти?», он спохватился:
— Седьмой час? Батюшки! Конечно, Мариночка, конечно, да, отцу не забудь передать от меня привет!
Дома вместо ужина на столе Игорь Васильевич обнаружил небольшой кавардак и дам в дорожных одеждах. Когда он предъявил весёлые претензии — возвращаешься, видите ли, с охоты, волочёшь убитого мамонта, а в родной пещере никто даже не почесался добыть огонь трением, очаг разжечь, что за дела? Ксюша шутку не приняла:
— Па-а! Не делай, пожалуйста, вид, что забыл! Сегодня же пятница.
— Ах, да конечно! Интеллигентные люди в пятницу не ужинают.
— Ну, пап, с тобой невозможно! Договорились же пораньше ехать на дачу. Серёжка ведь ждёт, он уж, наверное, там.
Договорились так договорились. На дачу так на дачу. Игорь Васильевич в домашнем быту следовал мудрому правилу не принципиальничать по мелочам. Хотя лучше бы не видеть, век не видеть этого Серёжку с его затеей, с камином этим.
Серёжка и правда ждал — появился тотчас, как подъехали. Мог бы ждать и на участке, калитка запиралась на щеколду, а лавочка — под яблоней. Но Ксюшин — кто он ей? Жених — звучит несовременно, да и не жених, кажется, пока; поклонник — уж больше, чем поклонник… — словом, Ксюшин Серёжка до времени несколько чинился. Гулял себе по просеке, подымливал трубкой. Ковбойка, старые джинсы, сумка через плечо, и в ней, должно быть, мастерок, складной метр, что там у них ещё, у умельцев этих, — отвес?..
Поклонился, доложил иронически, но с гордецой: с каменщиками он здесь по соседству, на стройке, полностью нашёл общий язык:
— Кирпич бар, раствор бар, четвертной, — похлопал себе по карману, — йок.
— Деловой товарищ, — одобрила Оксана. — Товарищ в жизни не пропадёт, верно, па?
— Не пропадёт, — подтвердил Игорь Васильевич, изменив, правда, самим же в обиходе заведённому шутейному тону. Сергей Александрович Колесников ему не нравился.
Нет, Игорь Васильевич старался относиться к молодому человеку объективно. Тем более что тот, как говорится, всем вышел, всем взял. Рослый, статный, ни складочки лишней. С Ксюшей и Тамарой познакомился на теннисном корте, где слыл королём. Правда, плешка посвечивает на затылке — вроде бы рановато для двадцати шести лет. Про такую в деревне сказали бы: «На чужих подушках протёр». Чушь, конечно. Работает на телевидении оператором, а что? — вполне престижно. Отец — в солидном учреждении, экономист. Что же не устраивает-то вас, Игорь Васильевич?
Признаешься — засмеют: взгляд. Этакий… уплывающий. Сладкий, как бы сахарный, и неуловимый. И голос — горловой, теноровый. Торопливая речь, словно с опаской, что перебьют. Получается, сперва насторожил именно голос, всё чаще кукарекавший по телефону: «Здрасьте, Оксану можно?» Взгляд, получается, насторожил уже потом, а нежелание общаться, признавать пало на уже подготовленную почву. «Па, не возражаешь — сегодня к нам зайдёт мой друг?» Вот, вспомнил: не «жених», не «поклонник» — «мой друг», «май фрэнд», как теперь водится там, у них, и мы тоже стараемся не отстать, избавляемся от предрассудков. «Па, не возражаешь, мы с моим другом на недельку махнём в Таллин? Как раз у меня каникулы, у него командировка. Насчёт номеров в отеле позвони — мой друг говорит, что хорошо бы в „Виру“, ты же всё можешь, ну, папочка».
Лезут, как крапива в глухом углу у дачного забора, за сортиром, мелочи, внезапно обжигающие мелочи.
Он отстегнул ей на поездку вполне, как ему представлялось, достаточно, но ей не хватило, и хотя, надо полагать, друг отправился тоже не с пустым бумажником, выслано было ещё. Вернувшись, она за завтраком увлечённо повествовала о приключениях и развлечениях. Аппетитно так рассказывала: ресторан «Яхта», ночное варьете. Старый город — чудо, сказка, «городок в табакерке». На узком доме с нахлобученной черепичной крышей они обнаружили удивительную табличку: «Трубочист придёт во вторник» — умереть-уснуть!.. Между прочим, Серёжка отхватил там себе по случаю великолепный импортный кожаный пиджак… «А ты что-нибудь купила?» — «Па-апочка, у меня же всё есть! И потом, — она сложила пальчики щепотью, — мани-мани… Сам знаешь — в обрез…» Он смолчал, однако подумал: у отца с матерью тоже всё есть, но — не дорог твой подарок, дорога твоя любовь.
И теперь вот ещё с квартирой. Они и прежде с матерью время от времени заговаривали, что при заслугах и авторитете Игоря Васильевича неплохо бы похлопотать об отдельной квартирке для Ксюши — в этом-де доме или по соседству: ему, надо полагать, не откажут. Но такие разговоры были редки и звучали скорее как благие пожелания. В последнее же время дочь насела всерьёз. «Плохо тебе у нас?» — поднимая от вязания прекрасные, сонные свои очи, всматривалась — и не могла, не умела всмотреться — Тамара. «Ох, мамочка, не о том речь. — Оксана по обыкновению от неё отмахивалась. — Конечно, хорошо, но я же взрослый человек. И потом, па-а… я же у тебя всё-таки заслуженный мастер…» До того без зазрения совести, что даже не сердит — умиляет. Наивностью, что ли?
Нет, не только умиляет, и не только наивностью. Волей-неволей даёт себя знать его профессиональная привычка подвергать личность анализу, и тогда на дочь смотришь не как на неотделимое, но отдельным, трезвым взглядом. Шеф его психологической лаборатории с незапамятных времён успешно доил проблему типологии. Мол, стоит всесторонне изучить внешние и внутренние параметры чемпионов по данному виду спорта, на основании обобщения показателей создать модель — и валяй, подгоняй под неё новобранцев. Замеряли, обмеряли, обсчитывали кривые… Чушь в общем и целом. И вот в Берне, на памятном, увы, чемпионате, он подумал, что согласно теории шефа Оксана — идеальная модель. Однако же чего-то самоважнейшего и не поддающегося измерению природа ей недодала, и налицо наглядное опровержение теории.
Ныне же у него возникла иная гипотеза. Если бы дочь заставили биться не за командное, а за личное первенство, за себя — просто изменили бы мотивацию, — кто знает, как бы всё обернулось. За свою-то квартиру вон как целеустремлённо сражается. «Может, ты замуж собралась?» — озаряется вдруг догадкой Тамара, милый одуванчик. «Ох, мамочка, при чём тут замуж?» Не при чём, а при ком, вот что.
А взять хотя бы этот камин. Вроде бы замечательно — украсить дачу декоративным сооружением со львиной мордой вверху, в замке, — Сергей демонстрировал эскиз. Сложись по-иному, Игорь Васильевич сам засучил бы рукава. Но когда в прошлое воскресенье он подглядел, как расхаживает по гостиной молодой человек, как оглаживает стены приметливым, оценивающим взглядом — почти уже хозяйским…
…Стычка вышла из-за ерунды. Игорь Васильевич сидел на лавочке под яблоней, читал газету. Сергей, попыхивая трубкой, таскал от калитки к дому кирпичи. Таскал в большой адидасовской грязно-белой с синей окантовкой сумке.
Разбухшая туча, поворчав, попугав, уползала к лесу, оставляя за собой матовое небо, и в его неярком свете сама туча выглядела грязной, мятой периной. И было по-прежнему душно.
— Кто вам разрешил взять эту сумку? — вдруг резко окликнул Сергея Игорь Васильевич.
Ах, да не в сумке дело! У Маковкиных было полдюжины. Просто копилось, копилось, и вот — прорвалось.
