Йефто Дедьер - BASE 66
Я послал письма 200 шведским компаниям с филиалами во Франции в надежде получить там работу. Довольно скоро я стал получать ответы; к сожалению, все они оказались отрицательными. Тон писем был учтивым, но твёрдым. «Дорогой г-н Дедьер, мы благодарим Вас за Ваш интерес, но, к сожалению, сообщаем, что у нас нет вакансии, которую мы могли бы Вам предложить. Мы желаем Вам удачи в дальнейшем поиске. Искренне Ваш…» После больше 50 отрицательных ответов я получил один положительный, от «Гамбро», шведского изготовителя оборудования для почечного диализа. Я понятия не имел, что я могу там делать, но предполагал что-то вроде офисной работы, потому что работать на «Гамбро» я должен был три месяца, которые секретарь был в отпуске. Проблема моего проживания решилась, когда женщина, которая меня наняла, написала другое письмо, в котором «была счастлива сообщить», что фирма нашла мне комнату рядом с Лa Бастиль. Моя зарплата была установлена равной минимальной зарплате во Франции — 5000 франков в месяц. Я не думал, что этого хватит на многое, и попросил маму помочь мне купить хорошую костюмную рубашку и соответствующий галстук. В такой экипировке я мог бы также произвести хорошее первое впечатление. Как будто одного хорошего сообщения было недостаточно, прибыл и другой положительный ответ, на сей раз от фирмы «Фаси», где спрашивалось, смогу ли я начать работать как стажер к концу сентября. Ответ от «Фаси» был написан неразборчивым почерком на маленькой белой карточке и подписан Стелланом Хорвицем, исполнительным директором компании. Сосчитав все вещи, которые нужно было взять с собой, я решил путешествовать поездом. Билет я купил в спальный вагон, чтобы можно было спать всю дорогу. Мама проводила меня до станции, чтоб помахать рукой на прощание. Это было грустное прощание, потому что я не знал, когда увижу ее снова.
Доехал я быстро и без приключений. Добравшись до Гар-дю-Норд, одного из шести железнодорожных вокзалов Парижа, я взял такси до моего нового места жительства на Рю Седэн. Лето 1983 года в Европе было очень жарким; я порядком вспотел, сидя на виниловом сиденье. Такси затормозило перед старым захудалым зданием. Я вышел и уставился на мой новый дом, затем позвонил в звонок и представился. Сердитая женщина в бигудях впилась в меня взглядом и вручила несколько ключей. «Верхний этаж, в конце холла, под крышей!» — крикнула она и захлопнула дверь.
«Что ж, хорошо», — подумал я. «Теперь я знаю, в какой звонок больше не звонить». В прихожей на верхнем этаже горел свет, и то, что было видно, наводило на мысль, что этот дом скоро снесут. Я постучал в одну из дверей в конце холла. Никакого ответа. Осторожно я вставил один из ключей в замок. Ключ повернулся легко, но дверь вроде как заклинило. Я сильно толкнул её и упал головой вперед в моё новое жилище.
Внутри было невыносимо жарко, как в сауне. Я поставил багаж в угол и начал осматривать комнату. Это не заняло много времени. Комната имела форму квадрата со стороной девять футов. Старый, весьма потрёпанный жизнью большой шкаф, без полок и без вешалок, красовался в углу. Остальная мебель состояла из деревянного стула и кровати, которая оказалась бы мала даже для такого низкорослого, как Наполеон Бонапарт. Самое же странное открытие я сделал в последнюю очередь: кухня, туалет и раковина были втиснуты в пространство площадью меньше десяти квадратных футов. Если сесть на унитаз, горелка для готовки оказывалась в 12 дюймах перед вами. Не очень аппетитно. Раковина была настолько мала, что в ней можно было мыть не обе руки одновременно, а только одну. Душа, конечно, никакого не было, но я надеялся найти где-нибудь недалеко плавательный бассейн, где можно было бы освежиться. Я был очень разочарован стандартами проживания сотрудника «Инструмента Гамбро». Где мне хранить продукты, если нет холодильника? Не могу же я каждый день обедать в ресторане. Словом, первый вечер в Париже принёс мне много вопросов и мало ответов.
На следующий день я пошел в штаб-квартиру «Гамбро», расположенную в Девятом районе. К моему удивлению, на улице я увидел несколько весьма откровенно одетых женщин, выстроившихся в ряд, как куклы. Было нетрудно сообразить, что они тут делали. И конечно, я удивился, что фирма «Гамбро» выбрала для своего главного офиса такое место. Но встретили меня вполне профессионально, предложив кофе, пока я жду того, кто ввёл бы меня в курс дела. Обстановка была приятной и производила впечатление, что компания вполне успешна. Внезапно появилась белокурая женщина на высоких каблуках и представилась так быстро, что я не расслышал ее имя. Мы прошли через длинные коридоры, на стенах которых были развешаны какие-то красивые документы в рамках, и вошли в дверь с медной табличкой. Перед входом в комнату я попытался прочесть табличку, но женщина шла слишком быстро, и я успел увидеть только слово Directrice. Я уселся на стул для посетителей, стоящий перед её столом. Она поздравила меня с поступлением на работу в «Инструмента Гамбро» и выразила надежду, что предстоящие три месяца мне очень понравятся, а затем вынесла приговор. С бесстрастностью и ритмом машины она стала отдавать приказы:
— Ты начинаешь работу завтра. Нужно быть на нашем складе в 19 милях от Парижа завтра утром в восемь. Ты будешь работать на складе и разгружать грузовики. Твои часы работы…
Я почувствовал, что жизнь кончилась. Складской рабочий. Рубашку и галстук можно было снять и выкинуть, если, конечно, я не хотел произвести ими впечатление на водителей грузовиков, которые я должен был разгружать. Женщина продолжала что-то говорить, но слушать я был не в состоянии. Она дала мне груду бумаг, которые я покорно заполнил. Затем я встал, поблагодарил ее, сам не зная за что, и вышел из штаб-квартиры «Гамбро», держа в руке листок с адресом склада. Мое настроение было на нуле.
Я поставил будильник на шесть. Опаздывать в первый же день не хотелось.
Наутро подземка доставила меня в Гар-де-л'Эст, где я сел на автобус, доехав спустя сорок минут до пригорода Олнэ-су-Буа. От автобусной остановки до склада нужно было прогуляться еще 20 минут. В общей сложности до работы я добирался полтора часа. Склад «Гамбро» находился в промышленном районе, а моего босса звали месье Сале. Мы выпили с ним пива, и он объяснил мне мои нехитрые обязанности. Два раза в день из Швеции или Германии прибывал 80-футовый грузовик. Мне надо было его разгрузить, то есть приподнять каждый поддон с грузом электрическим домкратом на колёсиках и затем укатить его в нужное место на складе. Один раз в день приезжал другой грузовик, чтобы забрать этот груз, и, как легко догадаться, я должен был проделать то же, что и при разгрузке, только в обратном направлении. Это было единственным разнообразием в моей работе. К тяжёлому физическому труду я не привык и после восьми часов работы чувствовал себя как выжатый лимон. Хорошо ещё, что по пути с работы домой находился вокзал, где можно было принять душ, что я и делал раза четыре в неделю. За два месяца такой жизни я не провёл ни одной ночи вне дома и не познакомился ни с одним интересным человеком.
Когда теплым сентябрьским вечером 1983 года я вошел в ирландский паб «Серебряный кубок», то никак не мог подумать, что это было началом новой жизни, началом приключения, какого я никогда не мог и вообразить.
Я сел за стол рядом с большим плакатом, где было написано «Гиннесс — это здорово для твоего здоровья», и заказал пинту пива. Маленькая компания французов, расположившаяся за соседним столиком, была увлечена какой-то политической дискуссией. Я не обращал на них никакого внимания, пока не услышал, что чей-то голос в той стороне сказал по-английски с американским акцентом: «Вы — чокнутые!» Обладатель голоса повернулся к стойке, чтобы заказать выпивку, и я решил воспользоваться возможностью поговорить с ним. Я спросил, могу ли я угостить его пивом, и он с улыбкой согласился. Сев за мой столик, он представился как Скотт Элдер из штата Коннектикут. По всему видать, он был рад встретить кого-то, с кем можно поговорить хотя бы о пиве, только не о политике. Скотт был симпатичным мускулистым парнем выше среднего роста, с темно-коричневыми волосами, зелеными глазами и длинным прямым носом.
Скотт рассказал, что почти два года работал на Ива Сен-Лорана, но я так и не узнал, какую именно должность он занимал в этой компании. Я решил, что он долго не говорил с кем-то, кто не был бы французом, и теперь хотел воспользоваться случаем. Мать Скотта Элдера работала секретарём, а отец был пилотом американской авиакомпании TWA. Узнав, что я из Швеции, он просиял и внезапно заговорил по-шведски с американским акцентом: «Tycka du om vackra svensk flicka? Jag har bott i Lund i Skane i ett ar fоr att lara svenska!» Уже привыкнув слышать только французскую речь, я сначала не сообразил, что он говорит на моем родном языке. Скотт повторил предложение на невероятно правильном шведском языке, удивившись, что я не понял его сразу. Я не мог поверить своей удаче: придя в ирландский паб в Париже, я сталкиваюсь с американцем, который говорит на шведском языке, изученном в моем родном городе Лунд. Скотт объяснил, что он провел год в Швеции по программе обмена студентами. Это вышло естественным образом из-за многочисленных связей университета Лунда с университетом, в котором Скотт учился в Соединенных Штатах. Мы заказали ещё пива и продолжили разговор. Мало того, что Скотт говорил по-шведски, ещё и оказалось, что он парашютист, но не прыгал уже три месяца. Он, вероятно, думал, что я отреагирую как человек, далёкий от парашютного спорта, и задам классический вопрос: «А что, если парашют не раскроется, когда ты дёрнешь кольцо?» Вместо этого я спросил, сколько прыжков он сделал, и он взглянул на меня с любопытством. Я нарушил тишину, сказав, что у меня 180 прыжков. Скотт рассмеялся и дружески похлопал меня по плечу. Нам казалось, что мы знаем друг друга много лет, хотя встретились только час назад. Скотт сделал 250 прыжков, в том числе приблизительно 100 во Франции. Тем временем бар собирался закрываться на ночь, и крепкое пиво немного затуманило мой мозг. Прежде чем мы уехали, я попросил Скотта записать его адрес. Мы решили прыгать вместе в следующий уикэнд на дропзоне недалеко от Парижа.
