Герхард Бергер - Финишная прямая
На самом деле сезон 1988 был полон унижений, и Монца стала единственным, хотя и грандиозным, проблеском. Как бы то ни было, эра турбо подходила к концу и Джон Барнард уже два года работал над атмосферником для 1989 года.
Оставалась еще одна самая последняя турбо-гонка, Гран-при Австралии в Аделаиде. О повторении прошлогодней победы я мог забыть, для этого у нас было слишком большое отставание от Honda по горючему, а в чемпионате мое место было уже гарантировано (третий после пары McLaren-Honda Сенны и Проста). У Альборето тоже не было никаких перспектив (пятый в чемпионате и он знал, что в Ferrari его заменит Мэнселл). В команде тоже не было ничего нового, так что мы решили, что помчимся сразу вперед, устроим хорошее шоу, пока у нас просто не закончится бензин и потом мы полетим домой. Такая «тактика», конечно, оставалась в тайне, пока что.
Как бы то ни было, мне удалось благодаря ей заказать идеальный рейс в европу, на который в нормальных обстоятельствах я бы ни за что не попал.
После квалификации я повстречал своего приятеля (и кровного брата в том, что касается скандалов и хулиганства) Барри Шина. Барри был легендарный английский герой мотогонок в восьмидесятые годы, потом он переехал в Австралию и работал ведущим на «Channel Nine», то есть том телеканале, который делает самые лучшие спортивные репортажи в Австралии. Барри хотел подготовиться к своему завтрашнему комментарию и спросил меня, как я думаю, закончится гонка.
«Я заказал вертолет на 2:45, тогда я как раз успею на рейс Lufthansa».
«Но ведь гонка заканчивается только в…»
«Именно».
Так мой друг Барри смог зарекомендовать себя великим прорицателем, настоящим «своим человеком». Специалисты говорили о матче «Прост против Сенны», только Барри Шин сказал: «Я ставлю на Бергера, он в лучшей форме своей жизни и задаст необычйный темп, и меня не удивит, если он даже сможет настичь превосходящих McLaren-Honda…»
Из тех, кто стояли на старте впереди меня, о плане знал только Алан Прост, ему сообщил обиженный из-за своего увольнения Альборето. Но в начале мне было необходимо победить Айртона Сенну, который не мог понять что происходит, когда уже на втором круге в его зеркалах заднего вида появилась Ferrari. Для зрителей это было великолепное шоу, мы провели отличную схватку, однажды даже коснулись друг друга колесами. Когда я его обошел, мне пришлось гнаться за уехавшим между делом вперед Простом, и это стало снова отличным представлением для публики. Во время обгона Алан не пошевелил и пальцем, наверняка он ухмылялся, когда я пролетел мимо, как молодой бог.
Затем я проехал несколько кругов в полную силу, просто улетая от остального пелетона и начал уже потихоньку задумываться о своем авиабилете. Что бы мне устроить напоследок?
Я догонял две обойденные на круг машины, передняя из них была синяя Ligier Арну. Это то, что мне нужно, так как Арну был один из самых безбашенных гонщиков Формулы 1, один из тех, кто никогда не смотрит в зеркала и постоянно путается под ногами. Итак, я обогнал первого и заодно сразу Арну, очень смелым маневром и при этом заднее колесо Ligier оказалось на пути, маленькое столкновение, конец. До глубины души разочарованный Герхард Бергер, великолепно лидировавший в Гран-при Австралии, отказался давать комментарии. Немедленный отъезд от разочарования, мы видим как пилот Ferrari садится в вертолет, но эта гонка молодого Герхарда Бергера останется для нас незабываемой, я ведь говорил вам, дамы и господа, он себя покажет… Барри Шин на Channel Nine.
Моим новым партнером по команде на 1989 год стал Найджелл Мэнселл. На шесть лет старше меня, почти что «авторитет». Поскольку я уже свободно перенес Альборето, который считался очень быстрым гонщиком и имел большую политическую силу в команде, у меня не было страха и перед Найджелом. Наоборот, я думал, что мы могли бы стать хорошими друзьями, поскольку как человек он мне очень нравился. Кроме того, хлопоты, которыми он окружал свою семью, выглядели поначалу весьма симпатично и душевно. Позднее, правда, мне стало действовать на нервы, когда он устраивал излишние представления и каждый успех кому-то «посвящал», рассказывая при этом елейные истории.
В действительности оказалось, что Мэнселл был исключительным индивидуалистом и недоверчивым малым, в полную противоположность своим открытым и дружелюбным манерам. Хотя это несколько разочаровывало, но, в общем, подходило мне, кроме того, я был слишком беззаботен, чтобы беспокоиться о внутренней иерархии. Кроме того, Мэнселл уже пережил работу с такими людьми, как Пике, он был кем-то вроде «старого коня».
После смерти Старика FIAT все сильно перемешал в Ferrari. А ведь мы были на правильном пути (с «техническим» гоночным боссом по имени Каппелли), но затем перемешали еще раз, в неправильную сторону (с «тактическим» гоночным боссом Чезаре Фиорио). Новая машина Джона Барнарда была действительно гениальна, но к повседневной работе относились уж очень спустя рукава, кроме того, у нас была одна проблема касательно мотора, которая, несмотря на полностью новые условия, звучала как-то знакомо: и в лиге 3,5-литровых атмосферников Honda были сильнее.
Сезон 1989 года начался этой необычной гонкой в Рио. На тренировках ничего не работало, у нас были протекающие моторы, порванные клиновые ремни, сошедшие с ума генераторы, а боксы Ferrari выглядели как игра-«конструктор» электрической схемы. Ни Найджел, ни я не проезжали больше пяти кругов подряд. Все было столь плохо, что Фиорио раздумывал, стоит ли нас полностью заправлять. С полупустыми баками мы могли хотя бы создать впечатление быстроты…до неизбежного схода.
В конце концов, мы стартовали вполне обычно и серьезно, и я впутался в то, что позднее Лауда назвал «дурацким столкновением»: жесткое состязание с Сенной, в котором никто не уступил, и я сошел. Я упаковал в боксах свои вещи и ждал, когда же, наконец, машину Мэнселла закатят внутрь, но он продолжал ехать дальше. Когда позднее у Проста возникли проблемы, Найджелл выиграл Гран-при — свою первую гонку за Ferrari!
Я был бы ужасным лицемером, если б сказал, что это меня обрадовало — из-за Ferrari и командного духа и так далее. Если честно, в нашем спорте нет ничего более важного, чем превзойти собственного коллегу по команде. Прежде всего, нужно сломать собственного партнера. Вся болтовня о том, что «Главное — победила команда», не что иное, как чепуха. Ты желаешь ему по возможности грандиозной поломки двигателя или, еще лучше, чтобы он вылетел, конечно же, безболезненно, все действительно имеет границы. Факт в том, что ты улыбаешься во все лицо под шлемом, если он влетает в шинный барьер. Только преодоление собственного коллеги освобождает путь наверх, поэтому, если ты радуешься его успеху — это притворство.
А у меня теперь впервые был коллега, за которым нужен глаз да глаз. Он был не только сильным и быстрым, но ему еще и посчастливилось такое сенсационное вступление в должность.
Всем этим я не хочу сказать, что попал в самую тяжелую аварию в жизни из-за излишнего бойцового духа. Ни в коем случае, причиной была поломка переднего спойлера. По случайности, в особенно плотной фазе поединка: вторая гонка 1989 года, Гран-при Сан-Марино в Имоле.
После старта раздумывать не о чем: я должен был побыстрее пройти Williams Патрезе, чтобы Мэнселл не ушел в отрыв. В шикане перед линией «старт-финиш» я торможу совсем близко к Williams, рано жму на газ, чтобы остаться вблизи него, остаться за спиной, в «воздушном мешке» — в конце следующей прямой я хочу его пройти.
Легкий изгиб влево после боксов я прохожу чуть по-другому, чем обычно, не «середина-внутрь», а чуть более наружу, чтобы уйти от воздушного вихря за Патрезе и иметь прижимную силу.
Я поворачиваю влево, в этот момент начинается безумная вибрация спереди справа, я пытаюсь повернуть, машина не слушается, пробую еще раз — безуспешно. Нажатие на педаль тормоза практически ничего не дает, я вижу перед собой стену, надо еще посмотреть, не удастся ли немного изменить угол удара. Пробую еще, опять не получается. Теперь все остальное бесполезно, и тогда я убрал руки с руля, положил их на плечи и стал ждать.
В больнице я уже знал все. Дистанция до стены показалась мне довольно большой (я был ужасно испуган, когда на следующий год увидел, какой смехотворно короткой она была для машины на скорости 280; и если дальше подумать и начать подсчеты: в секунду ты пролетаешь 80 метров, здесь до стены было, может быть, 40 метров, т. е. полсекунды). Что могло тогда происходить в голове: дерьмо, впереди сломалась подвеска, нет, впереди она не сломалась, но колесо в воздухе, значит, что-то сломалось сзади слева, а потом попытка — может быть, получится еще немного добавить угол поворота. В моей памяти, правда, не было замедленного протекания процесса, наоборот, самым важным впечатлением была убийственная скорость, но, тем не менее, все эти мысли смогли как-то разместиться.
