Ник Хорнби - Футбольная горячка
Саддам Хусейн и Уоррен Бартон.
«Арсенал» против «Эвертона»
19.01.91
Вот вам малоизвестный факт: футбольные болельщики раньше других узнали, что война в Персидском заливе уже началась. Незадолго до полуночи мы сидели перед телевизором и ждали, когда покажут записи фрагментов кубкового матча между «Челси» и «Тоттенхэмом», как вдруг Ник Оуэн, глядя на бегущую строку, объявил новость и выразил надежду, что в недалеком будущем мы все же побываем на «Стэмфорд Бридж» (учитывая обстоятельства, отчет об этой игре в утренней «Дейли миррор», скажем прямо, смотрелся странновато: «Нападающие „Челси“ волна за волной накатывали на „Тоттенхэм“, так что ему приходилось совсем не сладко», и тому подобное). Ай-ти-ви опередило Би-би-си на несколько минут.
Как и все, я был напуган: опасался, что могут применить ядерное и химическое оружие, что втянут в войну Израиль, что погибнут сотни тысяч людей. К трем часам в субботу – через шестьдесят три часа после начала конфликта – я пребывал в таком расстройстве чувств, какого ни разу не испытывал в начале футбольного матча: слишком уж много времени провел перед телевизором и измучился странными снами.
Толпа в этот день гудела по-иному – не как обычно. Северная сторона скандировала: «Саддам Хусейн – пидор!», «Саддам, драпай от „Арсенала“!» Первую речевку вряд ли нужно расшифровывать, а вторая апеллировала скорее к болельщикам, чем к игрокам, и воспринималась как самовозвеличивание, а не как насмешка, в ней странным образом отражалось уважение к иракскому лидеру без какого-либо намека на его сексуальные пристрастия. Более последовательной идеологии не стоило ждать.
Это был интересный опыт – присутствовать на футбольном матче, отражавшем настроения в предвкушении мировой войны. Как могло случиться, что «Хайбери» оказался центром вселенной, в которой миллионы людей готовились убивать друг друга в тысяче миль отсюда? Очень просто: победный гол Мер-сона – мы выиграли со счетом 1:0 – не смог отвлечь наши мысли от Багдада; но когда на «Энфилде» после свободного удара Уоррен Бартон вывел вперед «Уимблдон» и мы впервые за сезон стали лидерами Лиги, все пришло в норму. Отставая на восемь очков в декабре, теперь мы вырвались вперед. Саддам был забыт, и стадион гудел, как всегда.
Типичный «Арсенал».
«Арсенал» против «Манчестер Юнайтед»
06.05.91
В мае 1991 года мы снова стали первыми в Лиге – второй раз за три года и третий раз за всю мою жизнь. В финале не было драмы 1989-го; «Ливерпуль» позорно сломался, и мы праздновали победу. Вечером 6 мая, перед нашей игрой на своем поле с «Манчестер Юнайтед», «Ливерпуль» продул «Форесту», и наш матч с «Манчестером» превратился в разгульное, шумное празднество.
Именно этот сезон был для «Арсенала» наиболее показательным. И не потому, что мы проиграли всего одну встречу на первенство Лиги и пропустили на удивление мало (всего восемнадцать) голов, хотя статистика говорит сама за себя и свидетельствует о традиционном упорстве команды. Чемпионат был выигран, несмотря на постоянно мешавшие нам почти комичные препирательства и нарушения. «Арсеналу» сняли два очка за то, что через год после потасовки с «Норвичем» мы снова ввязались в драку. Вскоре наш капитан оказался за решеткой, потому что как последний дурак пьяным сел за руль. И это только вершина того, что происходило на улицах: стычки, репортажи бульварных газет об оскорбительном поведении подвыпивших игроков, капризы и массовое проявление недисциплинированности (особенно яркое – в конце 1989 года на стадионе «Астон Виллы», где чуть ли не все наши игроки окружили бокового судью и так размахались руками и раскричались на бедолагу, что приехавшие поддерживать «Арсенал» болельщики не знали, что делать). И так далее и тому подобное. Проступки футболистов грозили клубу и его поклонникам все большей изоляцией со стороны остального хмурящего брови, законолюбивого и ненавидящего «канониров» пространства. «Хайбери» превратился в дьявольское логово посреди Северного Лондона – вотчины отморозков и плохишей.
«Засуньте эти два очка себе в задницу!» – снова и снова скандировали зрители во время встречи с «Манчестер Юнайтед», и эти слова словно бы стали припевом арсенальского гимна: сажайте нашего капитана, не любите наших игроков – хрен с вами! Сегодня наш день – демонстрация солидарности и неповиновения – в нем нет места серым зонам чужой радости: мы объявляем праведным все, что вы считаете неправедным. «Арсенал» – это не «Ноттингем Форест», «Вест Хэм» и даже не «Ливерпуль». Мы ни у кого не вызываем симпатий и восторгов, и наши болельщики ни с кем не делятся своими чувствами.
Мне совсем не нравится, что последние два года «Арсенал» продирался по турам соревнований с дебошами и всякими пакостями – естественно, не нравится. Я бы предпочел, чтобы Тони Адаме не садился за руль, уговорив перед этим упаковку пива, чтобы клуб не платил ему денег, пока он находился за решеткой, чтобы Ян Райт не провоцировал болельщиков «Олд-хэма», чтобы Уинтерберн не ввязывался в непонятный скандал с фанатом на «Хайбери». Все это по сути Дурные Поступки. Но мои чувства не совсем с этим согласны. У «Арсенала» такая планида – команду должны ненавидеть. И в эпоху, когда другие организуют офсайдные ловушки и играют с лишним защитником, поведение, согласен – не слишком примерное, наших игроков – это попытка поднять ставку и отстоять свою территорию.
В конце концов, вопрос, почему «Арсенал» ведет себя подобным образом, не такой уж интересный. Ответ, вероятно, в том, что «Арсенал» – это «Арсенал», и команда понимает отведенную ей роль в футбольном распорядке вещей. Интереснее другое: как такое поведение воздействует на болельщиков? Что происходит с психикой того, кто всю жизнь был верен клубу, который все ненавидели? Неужели болельщики как те собаки, что со временем становятся похожими на своих хозяев?
Определенно, да! Все болельщики «Вест Хэма», которых я знаю, обладают врожденным чувством моральной несправедливости, болельщики «Тоттенхэма» отличаются чопорностью и эрзацной утонченностью, болельщики «Манчестер Юнайтед» отмечены отблесками былого величия, а фанаты «Ливерпуля» просто великолепны. Что же в таком случае можно сказать про нас? Трудно поверить, чтобы на нас не повлиял тот факт, что мы любим команду, которую все другие считают в принципе недостойной любви. С 15 мая 1969 года я сознаю, что «Арсенал» требует от меня полной изоляции. Моя подруга считает, что раздражающее сопротивление по любым мелочам и сознательное неприятие всего на свете – это во мне от «Арсенала», и, быть может, она права. У меня, как и у моего клуба, нет толстой кожи. Моя сверхчувствительность к критике означает, что я скорее разведу мосты и буду в одиночестве оплакивать собственную участь, чем, обменявшись рукопожатием, поспешу продолжить игру. В лучших традициях «Арсенала» – скорее поругаюсь, чем проглочу.
Игра.
Друзья против друзей.
По вечерам каждую среду
Я начал серьезно играть в футбол или, если точнее сказать, начал любить то, что делаю, а не просто производить движения, чтобы ублажить учителя физкультуры, после того, как стал ходить на стадион. Мы играли в школе теннисными мячиками, играли на улице разодранным пластмассовым мячом – по два-три человека с каждой стороны, играли с сестрой на заднем дворе до десяти голов, и после девятого она грозилась уйти домой, если я посмею забить еще, играли с местным кандидатом во вратари на ближайших площадках после большого воскресного матча, изображая результативную встречу настоящих команд, а я при этом еще вел репортаж. Перед поступлением в университет я играл пять на пять в районном спортивном центре, а в колледже – то во второй, то в третьей сборной. Играл за команду педагогов, когда преподавал в Кембридже, летом дважды в неделю играл с друзьями, а последние шесть-семь лет неизменно посещал небольшое футбольное поле в Западном Лондоне, где собираются энтузиасты округи. Таким образом, я играл в футбол две трети жизни и хотел бы играть как можно дольше в оставшиеся мне тридцать или сорок лет.
Я нападающий; или точнее – не вратарь, не защитник и не полузащитник. Я без труда вспоминаю некоторые из голов, которые забил пять, десять или даже пятнадцать лет назад, и до сих пор получаю тайное удовольствие, когда забиваю мяч, хотя понимаю, что когда-нибудь ослепну от своего увлечения. Играю я плохо, но, к счастью, мои друзья играют не лучше. Зато мы очень хорошо умеем получать от игры удовольствие: каждую неделю кто-нибудь из нас заколачивает сумасшедшую банку – изо всей силы пыром или щечкой в угол так, что мяч умудряется пронзить очумелую защиту противника, и потом мы всю неделю втайне и с чувством вины (не о том должны думать взрослые люди) вспоминаем этот подвиг. У некоторых из нас уже нет волос, но мы успокаиваем друг друга, мол, этот изъян никогда не мешал Рею Уиллкинсу или блестящему фланговому – имя вылетело из головы – из «Сампдории». Многие грузнее, чем надо, на несколько фунтов. Большинству – около тридцати пяти. И хотя, к вящей радости слабаков, у нас действует негласное соглашение, запрещающее слишком грубую игру, утром по четвергам я просыпаюсь чуть ли не парализованный: суставы скручивает, тянет ахиллово сухожилие, под коленом горит, а само колено раздувается и пухнет два дня – последствие разрыва связок десятилетней давности (будь я настоящим футболистом – оказался бы на операционном столе); во время игры каждый шаг дается с трудом – сказываются годы и неправильный образ жизни. И через час я от напряжения становлюсь абсолютно красным, а мои футболку и трусы (воспроизведение арсенальской формы старого образца для игры на выезде) хоть выжимай.
