Александр Кикнадзе - Обожаемый интриган. За футболом по пяти материкам.
… Война застала его в Киеве.
— Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года здесь открывался республиканский стадион, и я должен был вести репортаж о матче. Но в тот день не довелось произнести слов: «Говорит Киев». Пришлось ждать два года и четыре с половиной месяца, когда мне выпало счастье рассказывать об освобождении столицы Украины.
1 марта 1942 года, ведя репортаж из осажденного Севастополя, он был тяжело ранен (осколок прошел через глаз в голову)… После операции ему предложили эвакуироваться на Большую землю, там бы за него взялись искуснейшие врачи, а он и мысли не мог допустить покинуть израненный, измученный, державшийся из последних сил Севастополь. Сам израненный, измученный, державшийся из последних сил, он защищал город, с которым сроднился навеки.
А день 6 ноября того же сорок второго года застал его в Сталинграде. В канун двадцать пятой годовщины Октябрьской революции берлинское радио известило мир о новой грандиозной победе германского оружия: «Сталинград взят, и фюрер распорядился провести в поверженной твердыне, носящей имя Сталина, парад немецких войск».
Вадим Святославович вспоминал:
— Вечером шестого я, военный корреспондент московского радио, был приглашен на торжественное заседание Сталинградского горсовета. Прямо на заседании, вырывая из блокнота листки, исписанные телеграфным стилем, передавал их своим помощникам-операторам. Закончилась торжественная часть, и меня пригласило командование:
— Очень важно, чтобы о сегодняшнем собрании узнали и Москва, и мир. Когда будет готов отчет, дайте знать, мы обеспечим прямую линию.
В этот момент кто-то включил приемник. Помню как радостно забилось сердце, когда услышал: «Говорит Москва. Передаем только что полученный по телеграфу репортаж нашего военного корреспондента майора Вадима Синявского о торжественном заседании Сталинградского горисполкома, посвященном 25-й годовщине Великого Октября». Ко мне подходили генералы, поздравляли… В тот день я, как любит говорить мой друг и коллега Коля Стор, «немножко много выпил». Кажется, имел на это право.
Прежде чем написать следующую фразу, долго думал: а имею ли я право сказать о том, что знаю, не принижу ли светлую память о дорогом мне человеке? Да разве выкинешь из грустной этой песни слово? Не в тот ли праздничный сталинградский день, когда сладостно билось сердце, и укрепилась истинно русская привычка отмечать радостные и горестные события с чаркой в руке? Радость умножалась, горести утихали… Все любили Синявского, все считали зачесть «посидеть с ним». Он умел пить и никогда не пьянел. Было одно-единственное исключение — тот ноябрьский день сорок второго в Сталинграде.
Вместе с другим замечательным военным корреспондентом Николаем Павловичем Стором Синявский был очевидцем пленения фельдмаршала фон Паулюса и сумел записать на пленку его допрос. Не было в мире радиостанции, которая не передала бы тот исторической важности репортаж.
Он начал войну в Москве, ведя радиорассказ о параде войск на Красной площади 7 ноября 1941 года и участвовал в первых бомбежках Берлина, был свидетелем прорыва Ленинградской блокады, участвовал в боях на Курской дуге и одним из первых журналистов ворвался в горевший Киев.
— А осенью сорок четвертого года меня вызвали с фронта в Москву. Я прилетел и услышал: «Победа близка, и наш футбольный Кубок — одно из доказательств тому. Вам поручается провести радиорепортажи о полуфиналах и финале».
Я подумал тогда: «Вот что такое в наши дни футбол». Наверное, буду помнить финальный матч не меньше, чем зенитовцы, выигравшие Кубок, чем Дмитрий Шостакович, написавший трогательный рассказ о победе земляков-ленинградцев. Для меня же та игра стала переломным жизненным событием. Я снова становился футбольным — понимаете, что это значит? — футбольным комментатором… после того, как повидал столько смертей и горя… это было, эх, если бы только мог сказать, что это было… иногда так трудно найти одно-единственное, все выражающее слово.
— Мне кажется, что некоторые ваши молодые коллеги не испытывают подобных затруднений… у них готовый набор на все случаи футбольной жизни, берут оттуда то, что ближе и не надо напрягать память.
— Да, об этом мы часто говорим молодым. Искусство комментатора — нелегкое искусство. Искусство рассказчика — полегче. У нас немало телерассказчиков, которые добросовестно вешают о том, что зритель сам видит на экране. Надо иметь, а точнее — заслужить право сказать о том или ином эпизоде борьбы, о том или ином игроке: «я думаю», «мне кажется», «мне не нравится это потому, что». Надо хорошо знать не только технику и тактику, но и психологию футбола… Результат любой игры известен всем, а как шла к нему команда — лишь немногим. Нелегкое это дело — постигать такого рода тайны, но и заманчивое до невозможности. Короче говоря, иметь свою точку зрения, порой отличную от всеобщей, растиражированной, дано лишь журналисту, постигшему футбол от альфы до омеги. Появляются первые проблески: новые имена, с которыми приятно работать и которым хочется помогать.
…Все хорошее, что есть сегодня на спортивном радио и телевидении — от него, Вадима Синявского.
История одного исчезновения
Спортивная сфера социалистических времен с ее установившимися нравами, жесткой аппаратно-бюрократической конкуренцией не выносила людей честных, имеющих представление о достоинстве и презирающих лизоблюдство. Эта сфера или выталкивала их безжалостно — и навсегда, или, что гораздо прискорбнее, переиначивала на свой лад. Многие из них могли в конце концов сказать о себе словами Санчо Панса: «Меня так много колотили, что я хорошо понял, где мое место».
В организации спортивного дела не просто отражались — многократно увеличивались пороки застойных лет. Выдвижение не по уму, а по угодливости. Всесильная вера в силу приказа и постановления. Патологическая боязнь критики. И въевшаяся в плоть и в кровь привычка оправдывать беззаконные действия ссылками на государственные интересы. Когда-то написал мне олимпийский чемпион-гребец Александр Сасс: «Если бы я в молодые годы мог представить, сколько унижений и пресмыкательств будет суждено мне претерпеть, ни за что бы не встал на этот путь. Потому-то и делаю все, чтобы отвратить сына от спорта».
Вспомнить, что стало с первоклассным журналистом, осмелившимся написать о том, какие корни пустили в спорте ложь, лицемерие и ханжество, помогла одна газетная публикация, относящаяся к январю 1990 года. Называлась она «Играют руководители» и принадлежала перу Аркадия Гали некого. Того самого Галинского, которого хорошо знали читатели и телезрители в семидесятые годы и который исчез на два десятилетия и с газетных полос, и с телеэкрана.
Что же предшествовало грустному (драматическому не точнее ли?) исчезновению? Так много предательства увидел офицер, прошедший войну, кавалер боевых орденов, что сердце приказало: хватит, уйди! Оказалось, одно дело поднимать в атаку солдат на огрызающегося пулеметным огнем врага, а другое — выступить уже в мирные годы против невидимого противника-соотечественника, задавшегося целью лишить тебя права делать то, во имя чего ты и жил и воевал, — говорить правду.
Статья Галинского, опубликованная в девяностом году, посвящалась высокопоставленным пройдохам от спорта, которые заранее расписывали результаты игр в чемпионате страны по футболу: кто у кого должен выиграть, кто кому — и с каким счетом — проиграть. Читатели удивились, но возмутились не очень, ибо пресса каждый день преподносила куда более серьезные факты подтасовок. И никто не думал об авторе как о злонамеренном журналисте, решившем подорвать основы отечественного спорта, а заодно и основы государства.
Но именно так говорили и писали об Аркадии Романовиче в начале семидесятых годов после того как «Советская культура» поместила его статью «Странные игры» — об около футбольных бесчинствах и махинациях. В редакцию спортивного журнала, где работал Галинский, приехал председатель Всесоюзного Комитета по делам физкультуры и спорта. И дал гневную отповедь журналисту, назвав его Солженицыным советского футбола. Руководители журнала осуждающе качали головами и старались, как могли, заверить глубокоуважаемого председателя, что они всей своей деятельностью оправдают оказанное им доверие и постараются перевоспитать заблудшего обозревателя. Но скоро на их головы свалилась новая неприятность: в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга Галинского о футболе, в которой он, вместо того, чтобы признать допущенные ошибки, продолжал гнуть свою линию, оберегая любимый футбол от разъедающих его язв.
Редактор «Советского спорта» получил указание разоблачить происки неугомонного журналиста, статья была выдержана в стиле «1937», в том же стиле работала комиссия, в которую не постыдились войти один гроссмейстер и два достаточно известных журналиста; комиссии было вменено в обязанность собрать компрометирующие материалы и доложить о них на партийном собрании — раз — и на общественном разносе (так мыслилось «литературное обсуждение») в издательстве «Молодая гвардия» — два. В биографии Галинского ничего кроме хорошего разыскать не удалось, комиссия было приуныла, но тот, кто направлял ее усилия и поиски, находчиво предложил формулировку, которая и вошла в справку. Выглядела она так: «Галинский нападает на линию, проводимую государственной организацией — Комитетом по делам физкультуры и спорта при Совете Министров Союза Советских Социалистических Республик. Комитет руководствуется во всей своей деятельности указаниями Центрального Комитета партии. Следовательно, Галинский занимается антипартийной деятельностью, не совместимой со званием советского журналиста». Были выделены и три оратора для выступления в издательстве «Молодая гвардия». Один бодро заявил:
