Владимир Пахомов - Всеволод Бобров – гений прорыва
В еде гурманом не был. Ел все подряд. Особо любимых блюд не имел. В какой-то мере отдавал предпочтение кавказской кухне – бывал в ресторане «Арагви», в двух шашлычных, одна у Никитских ворот (там много лет работала Любовь Гавриловна), другая напротив гостиницы «Советская», окрещенной молвой «Антисоветской».
Если появлялось свободное время между матчами, то Всеволод предпочитал съездить на природу, навестить отца, жившего в Сокольниках, побывать у брата в Косино. На театры, концерты времени у него не доставало. Вечерами приходилось иногда заседать, участвовать в работе всевозможных совещаний. Но если кто-то приглашал в гости, то это было святое дело – не воспользоваться приглашением друзей или знакомых Всеволод не мог. Был всегда весел, остроумен, но в хоровых пениях за столом никогда не участвовал. Больше чем на строчки «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра» его не хватало.
Мои воспоминания дополнила Любовь Гавриловна: «В театр Сева выходил редко, даже если я доставала билеты на мхатовский спектакль «Воскресение» с Василием Качаловым в роли ведущего чтеца. А если правду сказать, то театр не любил – ни оперу, ни балет, ни драму.
Уж очень домашний он был. К нему многие стремились, а он этого избегал. Когда он был женат на Саниной, она пыталась приглашать в дом известных артистов. Помню, бывали Алексей Феона, еще кто-то… Но Сева этого не одобрял. У него был свой круг друзей».
Я уже называл Казарминского, семью генерала армии Ивана Григорьевича Павловского. Приятельствовал Всеволод с Рыбниковым и Ларионовой (с Николаем Николаевичем он однажды оказался в туристической поездке в Вену, когда в австрийской столице проходил чемпионат мира и Европы по хоккею). Он поддерживал добрые отношения с Львом Барашковым, популярным исполнителем в 60-х годах комсомольско-молодежных и лирических песен.
Однажды, придя в Центральный дом журналиста, мы – Всеволод, Леонид Михайлович и я – встретили Олега Стриженова, тотчас позвавшего нас к себе домой. Надо было видеть встречу этих двух звезд – спорта и кино, не видевших друг друга много лет. Сколько же всего интересного вспомнили они в тот затянувшийся вечер!
А однажды мы с Всеволодом перед матчем «Черноморец» (Одесса) – ЦСКА поехали к морю. На побережье шли съемки какого-то фильма по рассказу Бориса Житкова. И вдруг раздались голоса: «Сева, давай сюда!» После этого Всеволод, ни слова не говоря, увлек меня к машине, которая, сорвавшись с места, понеслась в сторону Одессы. Оказывается, Боброву кричали три знаменитости – Николай Крючков, Иван Переверзев и Борис Андреев. «Если бы мы остались, сорвалась бы съемка, да еще неизвестно, когда она возобновилась. Со своим радушием они меня быстро не отпустили бы, а ведь сегодня у нас игра…»
Если Бобров приходил в бильярдную Дома кино, то присутствовавшие, и те, кто играл, и те, кто «болел», почтительно расступались. Один из игравших, ни слова не говоря, отдавал Всеволоду свой кий и тем самым очередной тур прекращался. Некоторые киношные знаменитости считали за честь проиграть Боброву, а он играл, особенно левой рукой, блестяще. Вспоминаю в бильярдной Леонида Кмита – некогда Петьку в «Чапаеве», Семена Соколовского из Театра на Малой Бронной, снискавшего известность исполнением роли милицейского генерала в сериале «Следствие ведут знатоки».
Бывало, что со стадиона ЦСКА (после игры) или из ресторана Центрального дома журналиста мог Боброва, полковника авиации, увезти в свою компанию писатель Генрих Гофман, в войну отважный летчик, Герой Советского Союза. В 70-м году Всеволод познакомился с космонавтами, бывал у них в гостях в Звездном городке, особенно пришелся ему по душе дважды Герой Советского Союза Борис Волынов. Как-то пригласил его к себе домой и на то же время позвал меня…
На одну из следующих наших встреч Борис Валентинович приехал с молодым офицером, который только начинал осваивать курс предполетной подготовки (окружающим еще не полагалось знать его настоящие имя и фамилию). Узнав, что старший по званию едет в Москву и, возможно, повидает Боброва, тот буквально напросился в поездку, чтобы хоть одним глазом посмотреть на великого спортсмена, о котором слышал от родителей в раннем детстве.
Юрий Власов как-то сказал о Боброве: «Имя его, бесспорно, было самым популярным. Ни Мария Исакова, ни Григорий Новак при всей своей необычной всесоюзной знаменитости не могли сравниться с ошеломляющей популярностью Всеволода Боброва во вторую половину сороковых годов и во все пятидесятые. Великий из великих спортсменов».
«…на свете два раза не умирать»
Бобров умер 1 июля 1979 года от острой сердечной недостаточности в Красногорском военном госпитале имени Вишневского. А в жизни он несколько раз был на волосок от гибели. Но, как писал Константин Симонов, «…на свете два раза не умирать».
Когда Севе был всего год с небольшим, он едва не погиб на пожаре. Лидии Дмитриевне с трудом, на ощупь, удалось отыскать малыша в удушающем дыму и вынести на свежий воздух, после чего затрещали стропила и рухнула крыша, под которой оказались погребенными остатки строения, где перед этим находился будущий легендарный спортсмен.
Тот случай на пожаре в младенческом возрасте ничто по сравнению с историями, в которые попадал Всеволод, оказываясь в нескольких шагах от гибели.
В одну из июльских ночей 44-го года по Омску по домам пошли совместные патрули милиции и военной комендатуры, искавшие нарушителей паспортного режима и курсантов интендантского училища, ушедших в самоволку или невернувшихся из увольнения к урочному часу. К будущим провинившимся офицерам применили одно наказание – на фронт!
В «улов» попал той ночью и Бобров, ставший курсантом после работы на военном заводе. Но он избежал всеобщей участи – его не отправили в сторону Белоруссии, где проштрафившихся курсантов неудачно десантировали и они все как один погибли.
Не могу простить себе, что, оказавшись в 70-м году вместе с Бобровым в Омске, я не удосужился узнать, кто спас его от фронта, а какая у меня была возможность!
Как-то под вечер к нам в номер пожаловал немолодой мужчина с орденом Ленина, укрепленным, как было принято до лета 43-го года, на винте, а не на колодке. Встречая гостя, который потом предавался воспоминаниям о военном Омске, о курсанте Боброве, заметном футболисте, Всеволод успел мне шепнуть, что пришел бывший секретарь местного обкома партии и одновременно представитель Государственного комитета обороны. Если про нашего гостя можно было сказать такое, то в военное время он обладал мандатом за подписью Сталина, а потому имел большие права. Ему не составило никакого труда, просматривая сводку ночных происшествий в городе, вычеркнуть из списка задержанных патрулями и подлежащих отправке в действующую армию фамилию парня, чье имя было в Омске на устах.
Местные футболисты нередко играли в других городах за буханку хлеба, за картошку, за капусту или лук. Порой они встречались с командами оборонных, или, как тогда говорили, номерных заводов. Среди соперников попадались сильные московские игроки, известные еще до войны, оказавшиеся в эвакуации. Часто героем матчей становился сборщик-механик цеха, где изготовлялись артиллерийские прицелы, а затем курсант Бобров – то забьет решающий мяч, то наколотит мячей больше всех.
Страна думала о послевоенном времени, а потому берегла от фашистских пуль, снарядов и бомб таланты – подававших надежды артистов, музыкантов, спортсменов, которым давала отсрочку от призыва. Вот и в Омске не пустили на фронт курсанта, подававшего большие надежды на футбольных полях. Думается, учли и другое – отец курсанта, инженер, мастер производственного обучения, приехав из-под Ленинграда, пользовался огромным уважением в рабочей среде. Было известно, что незадолго до этого он похоронил жену, проводил на войну старшего сына.
Я так никогда не уточнил у Боброва фамилию человека (Румянцев, что ли?), навестившего нас в гостинице. Лишь после смерти Всеволода я удосужился узнать от омского журналиста Сергея Веремея, что ангелом-хранителем «Бобра» считается не первый секретарь обкома партии Румянцев, а председатель облисполкома Леонид Иванович Кувик (привожу фамилию по телеграмме, полученной мной от Веремея). Видимо, он тоже имел право вносить коррективы в список отправляемых на фронт. Не будь одного или другого омского руководителя, мир никогда бы не узнал русского парня по фамилии Бобров, явно родившегося в рубашке. Вот еще три случал из его жизни.
…7 января 1950 года при посадке на свердловский аэродром Кольцово разбился «Дуглас» из полка правительственной связи. На борту находились летевшие на игру в Челябинск 11 хоккеистов команды ВВС, их врач и массажист, а также шесть членов экипажа, Тем самолетом должен был лететь и Бобров, только что принятый в спортклуб ВВС.
Накануне отлета на Урал Бобров был в гостях. Застолье затянулось, и холостяк решил не возвращаться к себе домой на Сокол – не все ли равно, откуда утром добираться на аэродром, из своей или чужой квартиры (о форме с коньками и клюшками в любом случае предстояло позаботиться администратору команды, который, кстати, решил добираться до Челябинска поездом, предварительно проводив хоккеистов в полет; до матча оставалось немало дней).
