Василий Панов - Рыцарь бедный
«Желание воспользоваться сколь можно поспешнее ходом противника, кажущимся на первый взгляд неестественным, ошибочным, может завлечь в атаку по ложной дороге, – писал Чигорин. – Только при постепенном развитии своих сил и крайне осмотрительной игре мало-помалу приобретаются известные выгоды в положении, а затем является уже возможность нанести решительный удар».
Чигорин был далек от опрометчивости, от авантюрной рискованности взаимных атак шахматистов «старой» школы. Наоборот, он подчеркивал необходимость тщательной позиционной подготовки перехода в атаку или в контратаку.
Наиболее выдающиеся молодые зарубежные маэстро, свободные от предвзятых мнений, прекрасно понимали разносторонность игры Чигорина.
«Никогда не было мастера, который бы в такой степени сочетал в себе искусство атаки и защиты, как Чигорин», – писал о нем чемпион США конца прошлого века Пилсбери.
Сам Чигорин прекрасно сознавал свое новаторство, но то, что современники под влиянием печатной агитации зарубежных теоретиков воспринимают его как сторонника старины, некоего шахматного реакционера, глубоко огорчало и раздражало его.
Когда появились статьи адептов «новой» школы, упрекавшие Чигорина в любви к осложнениям, к комбинационной игре и «пренебрежении» позиционной игрой, Чигорин разразился целой филиппикой: «Они знают обо мне больше, чем я сам… Что значит „любовь к осложнениям“? Какой нормальный человек предпочтет сложность простому пути? Все дело в том, что я часто предвижу победу в таком положении, где другие усматривают только сложность. Наконец, что значит это нелепое противопоставление комбинационного и позиционного стилей? Разве можно различить их чисто механически? В шахматах есть только два стиля – хороший, то есть ведущий к победе, и плохой, то есть ведущий к поражению. В каждой позиции скрывается возможная комбинация и каждая комбинация рождается из позиции».
Первое путешествие шахматного СиндбадаВызов Стейница на борьбу за шахматную корону оказался для Михаила Ивановича полной неожиданностью. Приглашение на Кубу было неразрывно связано с последующим участием в турнире в Нью-Йорке – первом крупном международном шахматном соревновании на американском континенте. Ведь кубинцы брали на себя только оплату проезда от Нью-Йорка до Кубы и обратно плюс содержание на месте. И надо было найти средства для пари за самого себя – ставку в размере 2000 рублей. Общая сумма взносов обоих противников (в данном случае – 4000 рублей) формально шла победителю в матче, а по существу – тем, кто давал деньги на пари. Побежденный не получал ничего, если не считать кормовых и ничтожного гонорара по 20 рублей за очко.
Но перспектива встретиться в матче со знаменитым чемпионом мира Стейницем, отвоевать у него шахматную корону была слишком заманчивой для Чигорина. К тому же представлялась редкая возможность посетить Соединенные Штаты и сыграть после многолетнего перерыва в крупном международном турнире. Страна, в которой ранее ни разу не бывали русские шахматисты! Страна, овеянная романтикой Фенимора Купера и Майн Рида, которыми зачитывался юный Михаил! Только попав в Америку, Чигорин осознал, что времена двухсотлетней войны белых трапперов с краснокожими туземцами сменились с виду мирными, но на деле не менее суровыми нравами бурно развивающегося капиталистического общества, где человек человеку волк!
После долгих колебаний Чигорин решился «открыть» Новый Свет для русских шахмат и даже рискнул надолго оставить петербургский шахматный клуб, вступивший уже в пятый год своего существования.
Оставалась только одна проблема: добыть денег на дорогостоящую поездку в Новый Свет и на матчевую ставку.
Пришлось обратиться к «просвещенным меценатам», которые недалеко ушли от обыкновенных непросвещенных ростовщиков. Многие петербургские и московские богачи-шахматисты получили письмо от члена Петербургского шахматного клуба Арнольда. В нем были изложены условия матча со Стейницем, главным из которых было то, что для ставки за Чигорина требовалось 2000 рублей плюс расходы на поездку на Кубу, а затем на шахматный турнир в Нью-Йорке.
Далее разъяснялось, что подписка на ставку за Чигорина вовсе не являлась пожертвованием, а самой обычной спекуляцией: «Условие подписки заключается в том, что если Михаил Иванович выиграет матч со Стейницем, то подписные деньги не только возвращаются полностью, но еще и с барышом, который определится за вычетом из выигранной ставки расходов по поездке, пропорционально подписанной сумме; если же Михаил Иванович проиграет, то, само собой, деньги пропадают».
Таковы были условия тогдашнего шахматного спорта! Маэстро изображали собою гладиаторов, сражающихся для пополнения кошелька расчетливых богачей. Чигорин с полным правом мог сказать словами персонажа современной пьесы Островского: «Жестокие, сударь ты мой, у нас нравы!»
Правда, к чести меценатов надо добавить, что в случае поражения их чемпиона они не тащили его в суд, не ругали, не пугали, а просто, вздыхая, проводили пожертвованные деньги по графе «убытки», давая себе зарок никогда больше не связываться с такими делами.
Но поскольку шансы Чигорина котировались высоко и были перспективы поднажиться на нем, свет оказался не без «добрых» людей. Пятьсот долларов обеспечили три любителя из самой Гаваны. Остальная сумма была собрана в России, но, по-видимому, в обрез, так как Чигорин отплыл в начале декабря в США не на солидном лайнере из Гавра, а на каком-то захудалом суденышке из Копенгагена. Это был еще встречавшийся в те времена курьезный гибрид парусного корабля и парохода. Никаких удобств на нем не было, и Чигорин, выехавший из Петербурга переутомленным и нетренированным, не мог даже рассчитывать во время путешествия отдохнуть и заняться подготовкой к труднейшему соревнованию.
Сэкономив на чигоринском билете, «меценаты» оказали плохую услугу самим себе. Плавание вместо предполагавшихся шестнадцати дней заняло на неделю больше. Как сообщала газета «Новое время»: «Во время 23-дневного переезда из Копенгагена в Нью-Йорк 20 суток кряду продолжалась бурная погода, переходившая за это время два раза в сильную бурю, причем в первый раз на пароходе разорвало паруса, а во вторую бурю, продолжавшуюся несколько дней, выломало на пароходе двое железных дверей, поломало на палубе разные предметы, разорвало снасти, поотрывало койки и пр.». В письме, посланном из Нью-Йорка, Чигорин писал, что «в продолжение всего переезда через океан он совершенно не мог спать и, как человек, не привыкший к морю, каждый момент ждал, что пароход пойдет ко дну».
Не раз во время плавания Михаилу Ивановичу приходили на ум строфы из поэмы «Поэт и гражданин» Некрасова. Знаменитый русский поэт, который очень любил шахматы, призывал все подчинить одной цели – борьбе против крепостничества:
Но гром ударил, буря стонет,
И снасти рвет, и мачту клонит, –
Не время в шахматы играть,
Не время песни распевать!
Для немолодого, не привыкшего к капризам океана нервного человека такое длительное и тревожное путешествие было мучительным и сыграло роковую роль в матчевой борьбе Чигорина с чемпионом мира.
Поскольку пароход пришел в Нью-Йорк с большим опозданием, Чигорину не пришлось отдохнуть, и он вынужден был немедленно отплыть на Кубу. «В Гаване, – как рассказывал Чигорин в интервью, данном после возвращения на родину, – я тоже не мог как следует отдохнуть, потому что местное шахматное общество торопило начало матча, желая, чтобы его открыл испанский губернатор, собиравшийся уезжать. Местный климат и пища сразу же оказали вредное влияние на мое здоровье, и я принужден был играть наполовину больным. Мне случалось порою до того дурно чувствовать себя во время игры, что я почти забывался, и мне стоило страшных усилий сосредоточить свое внимание на игре. Некоторые партии я проиграл просто зевками. Однажды, явившись на очередной сеанс матча, я выглядел настолько нездоровым, что распорядители отложили сеанс и послали меня домой лечиться. Но отложить матч не было никакой возможности, пришлось бы тогда совсем его бросить».
Подчеркнув прекрасную организацию соревнования и заботливое отношение к нему организаторов матча, Чигорин остановился на огромном общественном интересе к матчу. «Зрителей всегда было множество, – рассказывал он, – так что наш матч положительно был злобой дня в Гаване. Даже извозчики интересовались исходом нашей игры. Мне нельзя было никуда показаться – ни на гулянье, ни в лавку, чтобы не быть окруженным людьми, мне совсем неизвестными, закидывавшими меня градом вопросов… Меня ласкали, как могли, и, видимо, все симпатии были на моей стороне».
В заключение интервью Михаил Иванович сказал, что его «самое дорогое желание» сыграть со Стейницем новый матч в Петербурге и что тогда он будет «чувствовать себя на двадцать процентов увереннее в победе».
