Лев Филатов - Наедине с футболом
Как-то раз, сидя на солнышке, от нечего делать, администратор киевского «Динамо» Рафаил Моисеевич Фельдштейн, известный и уважаемый в футболе человек, принялся, загибая пальцы, перечислять тренеров, вместе с которыми он работал в этой команде на протяжении сорока лет, и назвал больше двадцати фамилий.
– А сколько было среди них настоящих тренеров? – спросил я.
– Асов? Пожалуйста…
Он назвал одну фамилию, вторую, третью…
– Вы же не заинтересованы, чтобы я вам втирал очки. Как я понимаю, вопрос был задан серьезно? Так больше асов назвать я не могу…
– А каков он, тренер-ас?
– Что значит, «каков»? Я вижу, вы хотите меня разыграть. Не выйдет. Ас – это ас…
Именно так обычно и судят о тренерах – на глазок, по личному вкусу.
Тренеры-профессионалы утвердились у нас одновременно с клубными чемпионатами страны, в конце тридцатых годов. М. Товаровский, К. Квашнин, М. Бутусов, А. Гальперин, В. Дубинин, Б. Аркадьев, К. Лемешев, М. Окунь, А. Соколов, Ю. Ходотов, М. Сушков, А. Жордания, А. Дангулов, О. Ошенков, Г. Качалин, Н. Гуляев… Иных уж нет, а те – пенсионеры. Маститыми успели сделаться К. Бесков, А. Севидов, Н. Симонян, В. Соловьев, В. Николаев, Г. Зонин, Е. Горянский, Э. Юст, В. Марьенко, С. Шапошников…
С самого начала профессия тренера складывалась согласно зыбким законам интуиции и самодеятельности, и до сей поры в глазах многих профессия эта приблизительная, неопределенная и уж, во всяком случае, не из точных. Представители старшего тренерского поколения осваивали свое дело полегонечку, не спеша совершали маленькие открытия, каждый успевал изобрести не по одному велосипеду, все «вакцины» они испытывали на себе, терпеливо, как должное, сносили несправедливые удары. Они опирались более всего на собственный игровой опыт, порой забывая делать поправки на время, копировали людей, под чьим началом некогда находились; курс спортивных наук, который они прослушивали в учебных заведениях, часто ложился на не вспаханную общим образованием и развитием почву и не давал всходов. Самообразование тянулось настолько долго, что позволить себе его могли одни бессмертные боги. В силу тренеры входили к пятидесятилетнему юбилею, а до того слыли молодыми с вытекающими отсюда подозрениями в несолидности. Ко всему этому добавьте, что многих сходящих «звезд» без какого-либо отбора выдвигали в тренеры, заботясь о соответствующем их игровой славе трудоустройстве. Тем самым полуофициально провозглашалось, что тренером способен быть всякий, кто изрядно играл в футбол, что профессия эта немудреная.
Тем не менее, руководствуясь собственным разумением, работая ощупью, разобщенно, на свой страх и риск, встречая сопротивление и непонимание, будучи то и дело напрасно обижаемы, они сумели выдвинуть из своей среды немало талантливых людей и общими усилиями наметили, вычертили для своих преемников облик футбольного тренера.
И вот приняло бразды правления очередное тренерское поколение: О. Базилевич, В. Лобановский, И. Мозер, В. Сальков, В. Каневский, В. Иванов, Ю. Морозов, И. Секеч, А. Алескеров, В. Кирш, Н. Ахалкаци, Э. Маркаров… Они не просто моложе, они другие. Растянутое на десятилетия самообразование их никак не устраивает. Они спортивно образованны, начитанны, пытливы, критически мыслят. Они тяготеют к научной работе, и некоторые ее ведут. Они считают нормой, например, чтобы команда была снабжена видеозаписывающей аппаратурой, потому что матчи следует разбирать не по памяти, не на пальцах, как когда-то, а на замедленных кинокадрах, выверяя малейшее движение. Они за интенсивные, научно обоснованные тренировки, за совершенное учебное оборудование, за постоянный врачебный контроль, за железную дисциплину, и порядок решительно во всем. Они намерены заниматься своим прямым и главным тренерским делом, а не выколачивать квартиры, не устраивать детей игроков в ясли. Для этого – особые люди. Они вносят в тренерское занятие чистоту и ясность инженерии, практичность медицины, широкую информацию, юридические гарантии, обоснованность и простоту управления и многое другое, что входит в понятие современного стиля работы. Они смогут и постоять за свою профессию, зря битыми быть не пожелают. Таких пока раз-два и обчелся. Что там говорить, без широко образованных, квалифицированных, интеллигентных футбольных педагогов игра задыхается. И вот создан тренерский лицей, куда отбирали мастеров футбола придирчиво, не ради того, чтобы «пристроить», а чтобы учить и ждать отдачи.
Что ж, возможно, тренеры «новой волны» на склоне лет, подобно Б. Аркадьеву, не назовут свою профессию «странной»…
Будет ли так? Думаю, что будет. За покровом футбольной черной магии удобно прятаться по углам нечистой силе – невежеству, глупости, нерадивости… Будущие тренеры, как и полагается представителям точной науки, и порядок в углах наведут, и уважать себя заставят…
Собственно говоря, после сезона 1975 года, когда киевское «Динамо» под началом 37-летнего О. Базилевича и 36-летнего В. Лобановского выиграло Кубок кубков, Суперкубок и чемпионат страны, показав выдающуюся игру, можно говорить о том, что передача «власти» состоялась. И замелькали в прессе очерки и исследования. А сами герои помалкивали и уклонялись от интервью. Это не было ломанием и важничанием; мне кажется, что они, хотя все у них было и рассчитано и предусмотрено, были не в состоянии сразу принять свои победы как должное и, вполне естественно, хотели посмотреть, что же их ждет дальше. Вот и меня не тянет к торопливым, беглым характеристикам, к скороговорке общих похвал. Всему свое время. Время же, уверен, на их стороне.
И все же что-то из романтического опыта старых мастеров уцелеет. Как для нынешних моряков примеры из времен парусного флота. И море остается морем, и игра игрой. Как бы далеко ни продвинулось совершенствование футбольного дела, побежденных всегда окажется ровно столько же, сколько и победителей. Вечно от неясности исхода завтрашнего матча будет перехватывать дыхание у тренера, даже если он избран почетным магистром «мараканского», «уэмблийского» и «лужниковского» университетов.
Какие-то странности у этой профессии останутся. Навсегда. Пока идет футбол.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ
Проходит время, и ты при желании можешь перечитать свои работы прежних лет. Занятие это, если оно от нечего делать, с привкусом грусти. Когда же хочешь найти что-то нужное тебе сегодня, то невольно становишься судьей самому себе, судьей проницательным, от которого ничего не скроешь. Вы с глазу на глаз: тот, помоложе, кто писал, торопясь успеть «в номер», уверенный в своей правоте, разгоряченный словесными удачами, втайне предвкушающий одобрение сначала редактора, потом и читателей, и этот, постарше, который, не желая принимать в расчет ни суету рождения газетных строчек, ни хулу и лесть, некогда сопровождавшие их, хладнокровно извлекает голую суть, ценит вескость доводов и точность фактов и мысленно выставляет строгую окончательную оценку.
Но была у меня работа, оценить которую я при всем желании не в силах. Это – комментирование матчей по телевидению. Как-то уж так вышло, что я не слышал записи ни одного своего репортажа. Наверное, это нетрудно было устроить, но не возникало желания. Скорее всего, потому, что дело не мое, и относился я к нему как к лишнему испытанию, неизвестно зачем свалившемуся на плечи. Однако, когда бы ни позвонили с телестудии, пусть в самое неподходящее время, когда и без того дел невпроворот, и нездоровилось, и настроения не было, я соглашался. И, едва положив трубку на место, чувствовал, как комариным звоном зарождалось волнение, знал, что теперь оно не оставит меня долго и даже после того, как окончится трансляция. Ощущая, как нарастает волнение и не умея с ним управиться, я патетически восклицал: «Ну зачем мне это нужно!» Так бывало всякий раз, но я даже не пытался давать зарок, что больше не соглашусь, хотя умом понимал, что. мне это дело действительно ни к чему. Чего лукавить, есть в работе у микрофона неизъяснимая прелесть…
Работал некогда собкором «Советского спорта» в Киеве А. Галинский, сотрудничал он и на телевидении. И вот однажды он уговорил меня посидеть с ним в кабине.
– Я задам вам два-три простеньких вопроса, сущие пустяки…
Мне это не казалось пустяком, на микрофон я поглядывал с опаской, но доверился коллеге с условием, что первый вопрос будет задан на двадцатой минуте, никак не раньше, чтобы я успел освоиться.
И вот мы сидим в тесной дощатой будке, жарища, не повернешься, а микрофон почему-то не имел переключателя – малейший звук летел в эфир и переговариваться можно было только жестами. Мой сосед говорил безостановочно, с аппетитом, успевал мне подмигивать, а я, дивясь его самообладанию, уже тогда впервые задал себе вопрос: «Ну зачем мне это нужно?» Единственная опора – часы, до двадцатой минуты далеко. За игрой я наблюдал рассеянно и, как мне казалось, готовился, собирался с мыслями.
