Диего Марадона - Я - эль Диего
Что случилось? Ничего, если не считать того, что 10 июня 1987 года мы сыграли товарищеский матч со сборной Италии в Цюрихе и проиграли 1:3… Вместе с этим на нас вновь обрушилась критика, появились сомнения в нашей силе… Я помню те дни так, как будто это все было сегодня. Тогда я встретился с Пеле, но не для того, чтобы устроить полемику, каждый оставался при своем мнении. Я сказал только: «Я никогда не хотел быть более великим, чем он», мы обменялись рукопожатиями и сфотографировались вместе с Альтобелли, капитаном сборной Италии. Единственное, что в том матче подарило мне положительные эмоции, это то, что я познакомился с Кани, Клаудио Паулем Каниджей. Мой брат Турко несколько раз тренировался вместе с ним, и отзывался о нем с восхищением, да так, что стоило мне увидеть Каниджу, как я сказал ему: «Я тебя очень хорошо знаю, и мы должны понять друг друга». Однако Билардо выпустил его на замену вместо Сивиски, когда до финального свистка оставалось только пять минут. И тогда я почувствовал, что не за горами новые споры и новые ссоры, ведь Кани для меня – самый близкий друг.
Дело в том, что журналисты нас долбили без всякой жалости, и это меня очень расстраивало, я до сих пор чувствую эту боль; вернулись призраки прошлого, и мы вновь были теми, кто не мог никого обыграть. Никто не мог принять то, что мы все начинали заново, с новичками в составе. Я сам хотел, но не мог. Тогда я сказал: «Я хотел поговорить с Фунесом, и у меня не получилось. Я кое-что читал о нем, не больше. И я не мог обратиться к нему «Хуан», понимаешь? И то же самое в случае с Гойкоэчеа – я обращался к нему «Гойкоэчеа» вместо «Гойко» или «Серхио». А с Сивиски? Я никогда не видел его в деле, я ничего о нем не знал, как и об этом смельчаке Эрнане Диасе… Ты видел, насколько дерзок этот тип? Ладно, мне их представили в Цюрихе. Теперь, когда мы закрылись в Эсеисе на подготовительный сбор к Кубку Америки, я подумал, что все будет иначе. И, смотри, это не оправдание того поражения. Оправдания меня не интересуют, я по-прежнему считаю, что в первом тайме матча с Италией мы были просто никакими…». Вот в таком состоянии мы и прибыли на Кубок Америки.
Я чувствовал себя уставшим, но, в первую очередь, не физически, а морально. Со времени моего полинезийского отпуска я не знал отдыха. Перед начало этого турнира мы проводили товарищеский матч с Парагваем для того, чтобы пополнить фонды Профсоюза аргентинских футболистов. Но я не смог принять в нем участие потому, что у меня уже не было больше сил… Меня просто загнали! Чтобы хоть как-нибудь помочь общему делу я купил часть входных билетов на свои деньги и раздал их тем, кто не мог этого сделать. Но я не мог понять и не мог принять то, что на матч с участием сборной-чемпиона мира, с Марадоной или без него, пришло всего лишь 10 000 зрителей. Я не верил своим глазам! Пусть я чувствовал себя мертвым, но даже в таком состоянии я хотел играть на Кубке Америки, хотел выиграть хоть что-нибудь в моей стране и для моей страны, чтобы нас признали раз и навсегда. Увы, ничего из того, о чем я мечтал, так и не вышло.
Физически я был не готов играть. У меня был тендинит, и доктор Мадеро сказал мне, что для полного восстановления необходимы две недели абсолютного покоя… Две недели! А на носу был матч с Перу. В той игре мы владели преимуществом, но в итоге сыграли вничью 1:1. На этот раз Рейна уже не преследовал меня по всему полю, но ударами они награждали меня все по очереди. Матч я закончил избитый в кровь, а в довесок ко всему меня свалил с ног кошмарный грипп; в то время в Эсеисе было очень холодно… Я даже не смог пойти на торжественный вечер, посвященный годовщине победы в Мексике. Я не тренировался, но во второй встрече, против Эквадора, все равно вышел на поле. Мы выиграли 3:0, и Билардо наконец решился-таки выпустить на поле Каниджу во втором тайме. Один мяч забил он, два – я, и мы их смяли. Но у Билардо было словно какое-то предубеждение по отношению к Канидже. Люди его просили, даже расстелили на трибуне специально подготовленный к этому случаю транспарант с надписью: «Билардо, не поступай так, как Менотти поступил с Марадоной, и выпусти Каниджу». К тому времени мы уже были в полуфинале, и это плюс; минус же был в том, что мой грипп перешел в жуткий бронхит, который сопровождался жаром. И тут мне было уже ни до чего.
Вот в таком ужасающем состоянии я вышел на матч с Уругваем, но в то же время вышел со спокойной душой, ведь рядом со мной был Кани. Но Франческоли и его партнеры нас обыграли, и обыграли уверенно. Мы уступили 0:1 и остались за бортом. Нам оставалось провести встречу за третье место, но за этот «приз» я никогда не любил играть. Ради чего? Мы сделали это только из уважения к людям, но душа у нас уже была разбита. Колумбия выиграла у нас 2:1 на «Монументале». Туман тогда стоял такой, что я даже не увидел гола Кани. Не знаю, так это или нет, но мне показалось, что в том тумане был скрыт истинный облик сборной Аргентины на том Кубке Америки. Нас преследовало чувство разочарования, провала, ведь так плохо мы еще не играли…
Я не слишком долго раздумывал над тем, чтобы вновь надеть футболку сборной Аргентины. Я взял отпуск, вернулся в Италию и принял приглашение совсем иного рода: англичане заплатили мне 160 000 долларов за то, чтобы я сыграл на «Уэмбли», в матче, посвященном 100-летию английской лиги. За мной отправили в Верону персональный самолет и забронировали номер в отеле, расположенном ближе к Шотландии, чем к Лондону, но этот отель был великолепен. Каждый раз, когда я касался мяча, трибуны кричали мне так, как они кричат неграм – «Уууу!», но тотчас же, если у меня получалось сыграть красиво, вслед мне неслись аплодисменты. А ведь тогда я все еще говорил о «руке Божьей». Меня принимал у себя Освальдо Ардилес – наряду с Вальдано один из тех людей, к которым я всегда внимательно прислушивался. По прошествии времени я больше ценю те минуты, что пережил в Германии, на празднике, посвященном прощанию с футболом Лотара Маттеуса. В 2000 году, когда мне было почти 40 лет, немцы меня приняли так, словно я был в расцвете сил. Я получал наслаждение от игры, а вместе со мной наслаждались и они. Надо же: почти всегда я чувствую, что за границей меня любят сильнее, чем на родине, что в Германии или Китае меня уважают больше, чем в Аргентине. Но это не важно. Тот матч, который я сыграл в Мюнхене, позволил мне продемонстрировать – и прежде всего себе самому – что я жив. Жив! Я провел на поле 45 минут, и все это время у меня стоял ком в горле. И все это время я думал об аргентинцах, потому что я есть и буду их эль Диего, тех, кто меня любит и не любит. Играть против Лотара доставляло мне одно удовольствие: он был и будет лучшим соперником во всей моей карьере. Приглашая меня, он дал мне возможность почувствовать мою значимость. Пять месяцев спустя после того, как я почти умер… я был жив. И играл в футбол.
Но, ладно, вернемся в 1987 год. Тогда я прошел курс лечения в клинике доктора Анри Шено в швейцарском Мерано, и вернулся на поле. Я попросил Билардо, чтобы он приберег меня для матча-реванша с Германией, который должен был состояться 16 декабря в Буэнос-Айресе. Это был один из моих безостановочных вояжей: 13 декабря, в воскресенье, мы сыграли с «Ювентусом» 2:1, улетел в Буэнос-Айрес, где в среду состоялся матч против Германии, после чего я тут же отправился в Италию для того, чтобы снова надеть футболку «Наполи»: 20 декабря мы победили «Верону» 4:1. Я в очередной раз почувствовал себя в долгу перед аргентинским болельщиком, и той победой 1:0 над Германией, на поле «Велеса», я смог заполнить пустоту в их сердцах. Страна находилась в очень бедственном положении, и нашей задачей было подарить народу маленький кусочек счастья – это цель, которую я всегда преследую, выходя на поле. Я не знаю, поможет ли это им забыть о том, что им приходится терпеть, о том, что с ними происходит… Кроме того, я убедил Грондону провести этот матч на стадионе «Велеса», чтобы почувствовать, как за нас болеет народ. Когда ты играешь на поле «Ривера», то не знаешь, поддерживают тебя трибуны или же кроют, на чем свет стоит, потому что они находятся на расстоянии двух тысяч километров. На «Линьерсе» все наоборот, и ты ощущаешь дыхание пятидесяти тысяч человек; я всегда говорю, что на том Кубке Америки мы бы выступили лучше, если бы решили проводить свои матчи здесь, на этом стадионе. Бурручага забил победный гол, и мы вновь почувствовали себя чемпионами, лучшими… Билардо меня просто достал, да так, что напугал; он придирался ко мне, давил на меня как ненормальный. У меня было желание сказать ему: «Карлос, тормозни», но я оставил это в себе. Об этом я рассказал в одной статье, после чего поднялся невообразимый переполох, однако моя любовь к сборной выдерживала и не такое.
Я так любил сборную, что уже в 1988, в апреле, рискнул сыграть за нее на каком-то невообразимом турнире, кажется «Четырех наций» или что-то в этом роде. Сперва нас приложила сборная СССР 4:2, а затем обыграли немцы 1:0. Эти результаты меня страшно огорчили, несмотря на то, что встречи носили товарищеский характер… А тем временем в «Наполи» меня хотели убить! Я принимал участие во всех матчах подряд и тогда в Германии я остался ради игры за четвертое место. Тогда у нас начали получать травмы все сильнейшие игроки: Вальдано, Батиста, Бурручага, Энрике, и Билардо был вынужден выпускать молодежь. Кроме того, собрать команду в то время было не так уж и просто: клубы не отпускали игроков, в Европу продавали молодых футболистов, которые успели провести в первом дивизионе всего-то пару матчей… Я чувствовал, что сборную все время предавали. Поэтому я хотел быть вместе с ней, хотя и очень сильно рисковал, хотя был никакой после всего этого марафона. Травмированный, я вышел на поле в матче с Испанией в Севилье, который завершился боевой ничьей 1:1; от усталости у меня вывалился язык, но я не имел права на ошибку, для меня это было слишком важно. Как обычно говорилось много глупостей, однако я знал, что если мы сумеем сплотить ряды, то заткнем глотку всем. Так и вышло: одно время мы играли как настоящие чемпионы. Но поскольку мы были вынуждены держать экзамен чуть ли не каждый день, наша борьба продолжалась; если ты провел 30 матчей на хорошем уровне, то в 31-м у тебя это может и не получиться. Я хотел донести до новых ребят старую мысль о том, что в сборной должны быть бойцы, я не хотел, чтобы с нами произошло нечто подобное как на чемпионате мира 1990 года в Италии.
