Евгений Загорянский - Повесть о Морфи
Пол обращался не к одному человеку, он призывал всю многочисленную корпорацию британских шахматистов на свою защиту. Обращение было датировано 26 октября 1858 года, а 8 ноября лорд Литтльтон ответил Полу из своей резиденции Бодмин в Корнуэлсе.
В ответном письме лорд Литтльтон указывал, что обращение к Британской шахматной ассоциации «не вполне удачно, ибо она представляет собой весьма молодое, незрелое и несовершенное сообщество, влияние которого еще совершенно не установлено».
Поэтому лорд Литтльтон подчеркнул, что отвечает лишь от своего собственного имени. Он заявил, что матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой отнюдь не по вине мистера Морфи.
Ряд поступков Стаунтона, с точки зрения лорда Литтльтона, был неправомерен, а особенно изъятие важного параграфа в напечатанном письме м-ра Морфи. Кроме того, лорд Литтльтон подтверждал, что он был свидетелем того, как во дворе бирмингэмского колледжа Стаунтон принял вызов м-ра Морфи на матч и обещал начать этот матч в середине ноября 1859 года.
В заключение лорд Литтльтон «чрезвычайно сожалел», что блестящий матч Морфи – Стаунтон вновь оказался под угрозой срыва. Однако следует, конечно, помнить, что к анонимным письмам, оскорбляющим мистера Морфи, мистер Стаунтон не имеет и не может иметь никакого отношения.
Он с охотой разрешал мистеру Морфи опубликовать настоящее письмо, осуждающее поведение м-ра Стаунтона, в любых органах прессы.
Пол так и сделал.
Он напечатал письмо лорда Литтльтона в английских и французских газетах, а сам начал готовиться к интереснейшему для него матчу с прусским чемпионом Адольфом Андерсеном.
На первой неделе декабря Жюль Арну де Ривьер получил от Андерсена извещение, что он вскоре намерен быть в Париже.
Сырая парижская зима успела уложить Пола в постель, поправлялся он медленно.
Врачи прописали Полу пиявки, их ставили ему несколько раз, и самочувствие его улучшилось.
– Сколько крови у меня отсосали? – спросил как-то Пол, лежа в кровати и глядя в зеркало на свое маленькое, заострившееся лицо.
– Три или четыре пинты! – сердито буркнул Эдж.
– Почти все, что у меня было! – грустно сказал Пол. – Теперь мне придется подумать о пополнении!
Он поднялся с кровати и чуть не упал. Эдж успел подхватить его и поднять на руки.
– Вы ничего не весите, мистер Морфи, – сказал он удивленно. – Я буду откармливать вас, словно на продажу!
– Попробуйте, – равнодушно сказал Пол.
Болезнь и газетное «дело Стаунтона», казалось, вселили в него отвращение к шахматам. Начав передвигаться, он стороной обходил кафе «Де ля Режанс», и Эджу никак не удавалось уговорить Пола зайти туда. Он отклонял все приглашения, где его могли бы заставить играть в шахматы.
Когда Эдж принес известие о том, что Андерсен выехал из Бреславля, лицо Пола сразу посуровело.
– Начинается рецидив моей шахматной лихорадки, – сказал он задумчиво. – Дайте сюда доску, Эдж, я покажу вам некоторые партии Андерсена.
И с обычной своей безошибочностью Пол принялся показывать по памяти десятки партий Адольфа Андерсена.
– Это великий мастер, Эдж! – закончил он свои объяснения. Вечером Пол рано лег спать, а в десять утра зашедший к Полу Эдж застал там раннего гостя – герра Адольфа Андерсена собственной персоной.
Андерсену было тогда немногим менее пятидесяти лет.
Земляк и однокашник Гаррвитца, он совсем не походил на него ни внутренне, ни внешне. Небольшой, желтолицый и сморщенный Гаррвитц казался человеком без возраста, ему в равной мере можно было дать и сорок, и шестьдесят.
Андерсен же был плотный немец с крупной лысой головой и уверенными движениями. Лысая голова делала его старообразным, он казался старше своих сорока восьми лет.
Увидев, что Пол нездоров, Андерсен страшно разволновался. У него было всего две недели отпуска, он проклинал свою судьбу, еще больше сокращавшую этот короткий срок. Он тут же заявил, что не сядет за доску, пока Пол не восстановит свои силы полностью.
И Пол и Андерсен в одинаковой мере ненавидели игру на деньги, поэтому об условиях матча они сговорились буквально за полминуты. Ввиду скорого отъезда Андерсена решено было играть матч из тринадцати партий, то есть до набора кем-либо из противников семи очков, без зачета ничьих.
После этого Андерсен откланялся, и Эдж повел его осматривать город, так как Андерсен оказался в Париже впервые. Разумеется, они зашли в кафе «Де ля Режанс» и там застали Гаррвитца. Гаррвитц успел широко распустить слух о том, что в годы жизни в Бреславле он имел якобы большой перевес в счете над Андерсеном. Андерсен знал это. Увидев вдали Гаррвитца, он заорал на все кафе:
– Эй, Данни! Иди-ка сюда, паршивец! Что это ты тут наплел?
– Ничего я не наплел, Ади! – с достоинством возразил Гаррвитц.
– А кто уверял, будто колотил меня? Садись сейчас же за доску и покажи, что ты понимаешь в этой игре!
Пока Пол выздоравливал, старые противники успели сыграть серию из шести серьезных партий. Две из них закончились вничью, Гаррвитц выиграл всего одну, а Андерсен – три.
По словам очевидца, Андерсен был явно сильнее Гаррвитца, и позднее, когда Андерсен покидал Париж, поклонники тепло поздравляли его с победой над Гаррвитцем.
– Не стоит удивляться, – ответил Андерсен. – Пол Морфи – один на свете, а такими господами, как Данни Гаррвитц, хоть пруд пруди.
В день приезда Андерсена Пол заявил своему врачу, что должен быть непременно здоров к понедельнику, но доктор отказался дать гарантии. В целях экономии сил больного решено было играть весь матч в отеле «Бретейль», в комнате Пола.
Публика не допускалась, правом входа пользовалась лишь небольшая кучка избранных. Зато демонстрация партий должна была вестись в кафе «Де ля Режанс», куда ходы доставлялись бы посыльными, поскольку мистер Белл не успел изобрести своего удивительного телефона.
В субботу Даниэль Гаррвитц давал в кафе «Де ля Режанс» сеанс одновременной игры вслепую. Зависть к Полу Морфи снедала его, он объявил, что также будет играть против восьми противников, как и Пол. Зато, совсем не как у Пола, присутствовать при сеансе могли лишь лица, подписавшие по пяти франков в пользу сеансера. Гаррвитц собирался начать сеанс в семь часов вечера. Эдж и другие советовали ему передвинуть начало, чтобы не затягивать сеанса, но Гаррвитц надменно ответил, что 4–5 часов ему совершенно достаточно, что это многократно проверенное дело.
Он начал, когда хотел… и закончил сеанс на рассвете. Состав сеанса Гаррвитца был несравненно слабее того, который играл против Пола. В обоих сеансах участвовал один лишь Прети, но там он был слабейшим, а здесь – безусловно сильнейшим из участников. Некоторые принадлежали к «форовикам», то есть в обычных условиях получали коня или ладью вперед.
Любопытно, что, ведя шахматный отдел в журнале «Монд иллюстрэ», Гаррвитц не только не напечатал в нем ни одной из партий сеанса, но и запретил печатать их кому бы то ни было.
Сеанс вслепую Гаррвитца произвел впечатление тягостной неудачи, попытки с негодными средствами.
Всю парижскую печать облетело в те дни едкое четверостишие:
Маэстро Гаррвитц, нет! Ты Морфи не догнал,
Ты подражал ему, ты обезьянил сдуру,
Ты думал, что творишь оригинал,
А написал всего карикатуру…
Автор этой эпиграммы остался неизвестным.
В понедельник утром впервые после болезни Пол поднялся с кровати, и Эдж проводил его в смежный салончик, где должна была происходить игра. Андерсен посмотрел на бледного и худого Пола с сердитой жалостью, но другого выхода не было. Через пять минут уже было сделано пять ходов. Пол играл белыми, он предложил гамбит Эванса, но разыграл его слишком азартно.
Андерсен великолепно защитился, постепенно добился преимущества и выиграл партию. Впоследствии Пол не раз приводил ее как образец глубокой и своеобразной стратегии.
Более того, Пол усомнился в правильности гамбита Эванса вообще и решил больше не применять его, во всяком случае против Андерсена. Несмотря на поражение, Пол перенес первую партию легко и к вечеру чувствовал себя значительно лучше. Поражение ничуть не тревожило его, он привык проигрывать первую партию и считал, что это нормальные «издержки» при ознакомлении с новым противником.
– Важна не сыгранная партия, а остающиеся! – с улыбкой сказал Пол встревоженному Эджу.
Во второй партии белыми играл Андерсен. Он начал дебютом королевского коня. Пол ожидал гамбита Эванса – и не дождался. Андерсен предпочел замкнутую испанскую партию, где все боевые магистрали были наглухо забаррикадированы.
Вскоре партия закончилась ничьей.
На третье утро Пол впервые выглядел самим собой, глаза его обрели свою креольскую живость и блеск, он улыбался.
