Василий Панов - Рыцарь бедный
Единственное достоинство системы переигрывания до победы было то, что она волей-неволей вынуждала участников к крайне острой, напряженной борьбе.
Огромным же недостатком, помимо затягивания турниров и выматывания сил маэстро, было крайне вредное влияние этой системы на тогдашнюю теорию дебютов. Она психологически ориентировала шахматистов не на то, чтобы, как в наши дни, находить для белых активные продолжения, сохраняющие преимущество выступки, а для черных – продолжения, уравнивающие шансы или дающие прочные защитительные позиции. Требовалось, наоборот, и за белых и за черных находить самые острые, рискованные варианты, при которых обе стороны с самого начала могли бы вести бесшабашную атаку друг на друга.
Лондонский международный турнир вызывал огромный интерес и в Англии и во всем шахматном мире своим блестящим составом. Англичане, конечно, мечтали о победе своего соотечественника Блекберна. В предыдущих международных турнирах английский чемпион неизменно занимал высокие места, а совсем недавно – в 1880 и 1881 годах – даже завоевал первые призы.
Мировое же общественное мнение рассматривало Лондонский турнир как соревнование двух сильнейших шахматистов мира: Стейница и Цукерторта.
Английский журнал «Бритиш чесс мэгэзин» писал: «Когда Цукерторт играл свою вторую партию со Стейницем (первую Цукерторт проиграл, а вторую выиграл. – В. П.), наплыв публики был совершенно необычен.
Хорошие места брались буквально с боя, и захватившие их зрители с беспримерной выдержкой оставались на них неподвижно до конца партии».
Правда, была у турнира и другая особенность, облегчившая условия игры. Впервые были применены изобретенные английским часовщиком Вилсоном двойные контрольные часы, которые применяются и в наши дни. На обдумывание давалось 15 ходов в час, и просрочка времени каралась не штрафом, как в других турнирах того времени, а означала, как и в наши дни, поражение.
Турнир закончился полным триумфом Цукерторта, набравшего 22 очка из 26 возможных и опередившего на три очка своего главного соперника Стейница.
Третьим был многолетний чемпион Англии Блекберн с 16½ очками. Чигорин набрал 16 очков и завоевал четвертый приз.
Любопытно, что в турнирной таблице в графах, относящихся к первым четырем победителям и содержащих результаты 92 встреч, отмечена только одна ничья. Другая интересная подробность: Цукерторт, игравший так хорошо, как никогда в жизни, все же потерпел четыре поражения, причем два из них от Сэлмена и Мортимера, занявших места в хвосте турнирной таблицы, что указывает на сильный состав турнира и отсутствие «аутсайдеров».
Мировому общественному мнению турнир дал материал для двух основных выводов. Первый – определить сильнейшего шахматиста мира (тогда еще в шахматном спорте не было понятия «чемпион мира») можно лишь в единоборстве между Цукертортом и Стейницем.
Второй – на мировом шахматном небосводе появилась новая звезда первой величины – русский маэстро Михаил Чигорин. Особенно поразило всех, что Чигорин в превосходном боевом стиле выиграл обе партии у Стейница и таким образом как бы сделал заявку на борьбу за мировое первенство. С другими зарубежными знаменитостями Михаил Иванович тоже сыграл успешно: выиграл обе партии у тогдашнего чемпиона США Мэкензи, со счетом 1:1 закончил встречи с Блекберном и Мэзоном.
Но Чигорин мог бы сыграть еще лучше, если бы ему порой не изменяла спортивная выдержка и он не допускал бы иногда роковых просмотров (как говорят шахматисты – «зевков») в чисто выигрышной позиции.
Этот недостаток наблюдался у него даже в самой, казалось бы, благоприятной обстановке – когда он играл с энергией, воодушевлением и целеустремленностью. Вероятно, эти просмотры объяснялись минутами внезапной усталости, которые ощущает шахматный боец после напряженных и трудных моментов в партии, когда кажется, что победа, как говорят в наше время, – «дело техники». Конечно, такие минуты депрессии при крепкой нервной системе нетрудно преодолеть, но как раз у Чигорина с молодости нервы были не в порядке. Да и вообще в то время медицина неврастению, нервное переутомление, нервное истощение не считала болезнями, почему страдавший ими человек не заботился о себе. А какие тяжелые спортивные последствия влекли они за собой у шахматиста! С годами же склонность Чигорина к «зевкам» и грубым ошибкам, особенно на исходе хорошо проведенной партии, принимала все большие размеры.
В Лондонском турнире в партии с английским маэстро Бердом он ухитрился в совершенно выигрышной позиции «зевнуть» фигуру. «Единственный просмотр фигуры во всем турнире», – было сказано про эту партию в турнирном сборнике. Столь же неожиданно Михаил Иванович «подарил» чистое очко Мортимеру.
Всего Чигорин в 26 партиях одержал 16 побед при 10 поражениях, что, учитывая малую турнирную опытность Михаила Ивановича и его стремление добиваться победы иногда с необоснованным риском и явное невезение в отдельных встречах, было прекрасным результатом.
Именно так оценила успех Чигорина и тогдашняя шахматная специальная пресса. Например, в турнирном сборнике было сказано: «Чигорин, взявший четвертый приз, может рассчитывать на великую шахматную будущность. У него нет еще опыта Цукерторта или Стейница, но в нем живет та энергия, без которой немыслим великий шахматист. В продолжение всего турнира он упорно стремился к выигрышу, пренебрегая ничьими, и, к счастью, добился заслуженной награды».
По окончании турнира Лондонский шахматный клуб избрал Чигорина своим почетным членом – высшая по английским понятиям честь для иностранца.
Во время турнира в Лондоне на арене цирка регулярно проводились партии «живыми шахматами». Вот как об этом позже рассказывал Чигорин, руководивший игрой наряду с Цукертортом и Гунсбергом:
«Это были партии, игранные живыми фигурами: солдаты в богатых костюмах исполняли на громадной шахматной доске передвижения, указываемые игроками… Спектакли имели громадный успех, и каждый раз иностранные маэстро, ведшие партии, были вызываемы публикой».
Чигорин был доволен результатом турнира. Не менее Михаил Иванович был доволен и своим профессиональным заработком: четвертый приз, который он завоевал, представлял кругленькую сумму в 125 фунтов стерлингов (по тогдашнему курсу 1250 рублей золотом) – более, чем его былое трехгодичное жалованье!
Это позволило Чигорину, не обязанному теперь торопиться в Петербург, на обратном пути заехать в Париж. Очарованный блестящей столицей Франции, богатой шахматными преданиями, он пробыл там пять недель.
Две надежды шахматного мираПервым делом Михаил Иванович посетил знаменитое кафе Регентства, помещавшееся в центре Парижа неподалеку от знаменитого Лувра. Большой зал, в одной стороне которого стояло несколько шахматных столиков, и шумная бильярдная рядом напомнили русскому маэстро родного «Доминика». Однако французское кафе помнило среди своих былых посетителей таких любителей шахматной игры, как писатели и философы Вольтер, Руссо, Дидро, политические деятели Робеспьер и Наполеон, и таких блестящих шахматных профессионалов, как Лабурдоннэ и его предшественник – отставной однорукий наполеоновский генерал Дешапель.
К своей скудной половинной пенсии Дешапель успешно добавлял заработок от игры в шахматы, в вист и, что кажется невероятным, если учесть, что у него была только одна и притом левая рука, от игры на бильярде. Современники утверждали, что во всех трех играх Дешапель достиг одинакового совершенства.
В кафе Регентства, известном всему шахматному миру, Чигорин встретился с французским маэстро Жюлем Арну де Ривьером, имя которого в шахматной истории неразрывно связано с загадочным Морфи.
Чигорин с Арну де Ривьером договорились сыграть матч из десяти партий. Француза крайне заинтересовал талант русского маэстро.
Первую половину соревнования Михаил Иванович провел отлично, из пяти партий выиграв четыре, но потом силы, подорванные утомительным лондонским турниром, ему изменили. Недооценивая к тому же неудачно начавшего матч противника, он стал играть небрежно и потерпел два поражения подряд. Потом последовала ничья и новый проигрыш. Уравнение счета заставило Чигорина взять себя в руки. В последней, решающей партии он одержал победу, выиграв благодаря ей и весь матч.
На прощание Чигорин пригласил Арну де Ривьера в ресторан и за бутылкой бургонского сказал:
– Давно собираюсь спросить вас о Морфи, которого вы так хорошо знали. У нас в России им очень интересуются. Ведь он жив, но о нем ничего не слышно. Расскажите, в чем дело?
– С удовольствием, Мишель! – воскликнул де Ривьер. – Вы разрешите человеку, годящемуся вам в отцы, такую фамильярность?
– Пожалуйста, дорогой мэтр.
