Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите
Когда же я перечисляю «настолько-насколько», то лишь говорю о широте его натуры. Например: он был до скрупулезности точен в расчетах за услуги с носильщиками, таксистами – не расточителен; но совершенно не знал удержу в желании чем-нибудь угостить того же таксиста, носильщика, превышая затраты «на чаевые» во много раз: доброта. Я уже не говорю о домашнем хлебосольстве в любое время дня и ночи.
Круг интересов Яншина был необычайно обширен. В день его шестидесятилетнего юбилея ему подарили карикатуру, смысл которой сводился к тому, чтобы показать озабоченного своими делами Яншина. В спартаковской майке, в трусах, с удочкой, с наездническим хлыстом, с ружьем, с бильярдным кием, со всевозможными атрибутами, обозначающими его увлечения, он с беззаботной, жизнерадостной улыбкой отправляется в новый день.
Влюбленный в театр, пожизненно посвятивший себя искусству, конечно, Михаил Михайлович львиную долю времени отдавал тому, чему поклонялся – сцене. Но то немногое свободное время, которое оставлял ему театр, он использовал интенсивно и разнообразно. Разве что отдавая предпочтение конному спорту и в некоторой мере столу с зеленым сукном.
Человек он был азартный. Сакраментальной картой в покере для него был «стрит». Ему доставляло огромное удовольствие вышибить противника из игры, имеющего на руках более сильную карту.
Однажды он попросил у меня взаймы. Предстояла игра в покер. «Вы опять на свой «стрит» все просадите». – «Я, – говорит, – буду жаться». Николай Николаевич Асеев покерист – палец в рот не клади. Глаза серые, стальные, седеющий чуб на лоб приспущен, в упор смотрит на Яншина и объявляет: «Плюс!» Яншин мой как начал в ответ плюсовать, даже покраснел от натуги. Да разве Асеева выбьешь. Оказалось, у Николая Николаевича – каре, четыре валета, а у Михаила Михайловича – все тот же «стрит».
Для Михаила Михайловича ставка не играла решающего значения. Его игровой темперамент разгорался не из-за ставки. Его интересовал результат, как таковой. Он соревновался, он прежде всего вел спортивную борьбу – кто лучше понимает, кто лучше действует, кто лучший психолог, у кого характер сильнее. Он с одинаковым увлечением играл вовсе без денег в шахматы или в бильярд.
Александра Павловна – мать Яншина, до самых преклонных лет сохранившая здравый ум и хорошую память, была его постоянной партнершей в редкие часы досуга Мишеньки. Надо было видеть, с какой расчетливой скрупулезностью шел перерасчет при подведении итога, кто кому должен двадцать копеек. У сына сердито, по-медвежьи поблескивали глазки – «тебя разве переспоришь». Но Александра Павловна хорошо знала счет гривенникам, научившись этому еще смолоду, ведя хозяйство в семье среднего московского достатка, – «Ты, Мишенька, под стол пешком ходил, а я уже без ошибки дневной расход подсчитывала». Яншин лез в кошелек, копался в нем своими скульптурными руками и доставал двугривенный. Бывало и наоборот: платить надо было Александре Павловне. «Сейчас отдам», – говорила тоже нелюбившая проигрывать Александра Павловна. «На стол, на стол – тороплюсь, на репетицию опаздываю», – довольный, поднимаясь со стула, приговаривал сын, явно подтрунивая над расстроившейся мамашей. Я хотел написать старушкой, но это определение просто не подходит к Александре Павловне. Она была крупная, статная, сохранившая ту свежесть взгляда, когда пожилую женщину старушкой не назовешь.
Яншин получал свой двугривенный и торжествующий прощался с матерью, уже с заботливой влюбленностью смотревшей на своего «противника»: «Когда зайдешь-то?»
Он заходил часто и аккуратно в Шереметьевский переулок, где жила Александра Павловна со своей дочерью Евдокией Михайловной, с внучкой Натальей и правнуком Федей. Он был очень внимательный и как сын, и как брат, и как дядя, и как дед. Здесь в права вступала яншинская щедрость. Счет шел не на гривенники, а по потребности любимых родственников.
Вот так он соревновался, волновался, нервничал и отдыхал от внутреннего творческого напряжения, которого требовал театр.
Запас энергии в нем был неисчерпаемый. Он был очень легок на подъем, и в этом я очень быстро убедился.
На другой же день после нашего знакомства раздался звонок по телефону. Я сразу узнал его голос. Только Яншин здороваясь протягивал так свое «здра-а-а-ствуйте!».
– Мастер, – он часто называл меня именно так, предвосхитив это узаконенное впоследствии официально спортивное звание, – вы помните, что уговорились сегодня побывать в «Кружке»?
Я хотя и запамятовал это, но ответил: «Конечно, помню», и мы вновь подтвердили встречу на бегах.
День был воскресный, в программе значились большие именные призы. Об этом мы, будучи оба заядлыми беговиками, знали накануне, коротко обменявшись мнениями по поводу возможных фаворитов еще в «гондоле».
И на бегах Яншин был Яншиным. Главным критерием оценки лошади у него было собственное мнение. Он тем более на него опирался, что считал себя сведущим в рысистом спорте не менее, чем любой другой посетитель ипподрома. «Я сам в качалке сидел», – был его уничтожающий аргумент, сражавший спорщика наповал. И действительно, Яншин неоднократно ездил на призы и на Московском, и на Харьковском ипподромах. Ездил довольно успешно: подъезжал к призовому столбу и первым и вторым. Правда, это было в те далекие времена, когда он весил вдвое меньше. Как-то он захотел вспомнить молодость и проехать на приз по дорожке Харьковского ипподрома. Затея могла закончиться драматически.
Наш общий друг наездник Павел Матвеевич Чуенко собрал ему жеребенка в самую прочную качалку. Пока по прямой выезжали на старт, все шло хорошо, жеребенок тянул непривычную тяжесть не капризничая. Но на крутом повороте к старту качалка седока не выдержала, и левое колесо поломалось. Яншин рухнул вниз, и быть бы беде, если бы жеребец был нервный. Думаю, что получилось бы хуже, чем у меня с Гвидоном.
Отговорить Яншина прекратить попытку не удалось. Колесо сменили. И он таки закончил дистанцию, заняв в заезде второе место. «Мог бы быть первым, но на старте не энергично распорядился», – рассказывал он о своем выступлении в роли наездника на Харьковском ипподроме…
Помню, что в тот воскресный день нашего совместного посещения бегов Яншин очень успешно играл в тотализаторе. Угадывал много заездов и был в довольно крупном выигрыше. Я тоже не новичок на бегах, но был удивлен такой удачей. Чаще бывает наоборот.
В хорошем настроении новый знакомый повез меня в «Кружок».
Этот вечерний очаг московской культуры был родным, гостеприимным домом столичной интеллигенции на протяжении многих довоенных лет. Среди артистов, художников, литераторов и представителей всех других видов искусства так и бытовало выражение «поедем в Кружок», «встретимся вечером в Кружке».
В Старопименовском переулке, близ Садово-Триумфальной площади существовал небольшой островок из нескольких восьмиквартирных домиков, где проживали известные москвичам артисты эстрады и театров – Владимир Яковлевич Хенкин, Клавдия Михайловна Новикова, Николай Капитонович Яковлев, Александр Абрамович Менделевич. В полуподвале одного из домиков и размещался «Кружок».
Хозяйничал, по-другому не скажешь, в нем Борис Михайлович Филиппов, будучи директором «Кружка друзей искусства и культуры», этого клуба отдыха творческой интеллигенции. Борис Михайлович сумел широко организовать в нем культурно-просветительную работу и создать совершенно непринужденную атмосферу домашности и дружелюбного общения между собой всех членов «Кружка» от «народных» и «заслуженных» до просто гостей. Вот и я в течение многих лет по небольшой деревянной лестнице спускался в эту большую полуподвальную квартиру, ставшую для меня вечерним университетом по воспитанию эстетики, этики и общей культуры молодого спортсмена.
О, там было чему и у кого поучиться! Именно в «Кружке», на маленькой сцене в небольшом зале, впервые со своими изустными рассказами познакомил москвичей совсем еще молодой Ираклий Луарсабович Андроников. Помню, как непосредственно, добродушно смеялись Алексей Николаевич Толстой и Василий Иванович Качалов, слушая удивительный по мастерству исполнения рассказ-юмореску пребывания Качалова в гостях у Толстого. Не надо было быть большим знатоком, чтобы безошибочно угадать в дебюте молодого ленинградца рождение большого таланта, такого необычного сочетания в одном лице литературного, артистического и музыкального дарований.
Совсем недавно в доме известного драматурга Исидора Владимировича Штока, встретившись с Ираклием Луарсабовичем, мы вспоминали тот давний вечер в «Кружке» как далекое, дорогое и близкое, но невозвратно ушедшее. Благодарно вспоминать о прошлом свойственно человеческой душе. «Что прошло, то будет мило», – писал поэт.
На смену полуподвалу пришли крупные культурные центры – Дом литераторов, где директором все тот же «домовой», Борис Михайлович Филиппов, с его неуемной энергией и заботой об организации действительно огромной культурно-просветительной работы, в здании, в отдельный отсек которого вместился бы весь «Кружок»; Дом Всероссийского театрального общества, Дом композиторов, Центральный дом работников искусства, Дом ученых, Дом кино – все это в масштабах современных требований культурной жизни страны. Дети-великаны прародителя из Старопименовского переулка, в то время объединявшего в одну семью и артиста, и ученого, и композитора, и художника. Добрую память оставил он о себе, уютный полуподвал большой квартиры.
