Елена Озерецкая - Олимпийские игры
— А когда вы научитесь писать и читать, — продолжал Гиперид, — вы начнете познавать великую науку музыки. В музыкальной школе кифарист научит вас играть на лире и флейте, вы будете петь в хоре и даже выступать на школьных праздниках перед публикой. Ибо, не зная музыки, нельзя быть истинным человеком.
«Вот, еще и музыка…» — тоскливо подумал Лин и от огорчения даже перестал писать.
— Юноша, — загремел Гиперид, потрясая палкой, — и ты, видно, хочешь получить такую же порку, как я обещал Коккалу?
Лин снова принялся усердно царапать.
— Пиши, пиши, — кивнул учитель, — да поторапливайся. Скоро вы все пойдете в палестру заниматься гимнастикой, чтобы приобрести силу, гибкость, крепость и красоту.
— Вам надлежит достигнуть гармонического совершенства души и тела. Без него вы никогда не станете деятельными слугами отечества в мире и на войне!
«Как хорошо было в гинекее с мамой и сестренками, — уныло думал Лин, — там я целый день играл и никто не заставлял меня ничего делать. А теперь, наверное, и поиграть не будет времени…»
— И запомните, — закончил Гиперид, — у педотриба в палестре тоже есть палка. С ее помощью он научит вас не только гимнастике, но и хорошим манерам. Уж он проследит, чтобы вы держались прямо и ходили носками наружу!
Так началась для Лина новая жизнь…
Глава III
Старший брат
— Весна! Весна! Начинаются каникулы, и можно больше не ходить в эту противную школу! — распевал Лин, перебрасывая из руки в руку кучку бабок.
— Ну, а в музыкальной школе ведь нет каникул, молодой хозяин. Выучил ли ты уже песню «Крик, звучащий вдалеке»?
— Конечно, выучил, и гимн «Ужасная Паллада, разрушающая города» тоже.
— Ну, тогда поупражняйся на флейте.
Лин не возражал.
Учиться музыке ему нравилось. Приложив флейту к губам, Лин заиграл грустную песенку, тихонько отбивая такт ногой.
— Недурно, — улыбнулся вошедший Арифрон, — только не слишком ли ты много времени тратишь на это занятие?
— Но, отец мой, — почтительно ответил мальчик, — еще великий Солон говорил, что дети должны учиться музыке…
— Верно. Но еще важнее он считал гимнастику. А я что-то не замечаю, чтобы ты был слишком усерден в палестре.
Лин потупился. В палестре ему было неинтересно. Особенно не любил он борьбу, потому что ему не нравилось валяться в грязи, чтобы сделать тело более скользким, или, намазавшись оливковым маслом, кататься в пыли с противником, как требовал учитель-педотриб.
— Помни, о юноша, — говорил он, помахивая своей вилообразной палкой, — пыль, приставая к маслу, облегчает захват противника, и, стало быть, старайся как можно сильнее выкатать его в пыли.
И мальчишки «выкатывались» так, что даже стригилом — специальным скребком для очищения кожи от грязи — не всегда удавалось оттереться дочиста…
От тяжелого каменного или бронзового диска болели мышцы — ведь самый маленький из них весил почти полтора килограмма. Метать деревянную палку, заменяющую в палестре копье, тоже было не очень-то просто. Бросок делали при помощи аментума — кожаного ремня, который прикрепляли к древку так, чтобы оставить петлю для пальцев. Педотриб требовал от мальчиков уменья метать копье не только правой рукой, но и левой, а иногда заставлял их метать сразу два копья, обеими руками одновременно.
Против бега Лин ничего не имел. Он не раз отличался и в простом, на одну стадию, то есть на 183 метра, и в диавле, двойном, и даже в долихосе, когда надо было покрыть дистанцию шесть раз.
Но вот прыжки у него получались плохо. Чтобы усилить толчок, полагалось в момент отталкивания от земли резким движением бросить вперед гантели. У Лина же они вечно летели в сторону, а то падали и на ногу, что было пребольно. А педотриб тут же добавлял и своей палкой…
Нет, не любил Лин палестры.
— Что ж ты молчишь? — строго продолжал Арифрон.
— Я… я хожу в палестру… — прошептал Лин.
— Ходишь, да, потому что от тебя этого требуют, не больше. А ведь ты знаешь, что гимнастика придает телу гибкость и крепость всех членов, развивает храбрость, силу и энергию. Без этих качеств ты не станешь достойным слугой отечества ни в мире, ни на войне! Бери пример с твоего старшего брата!
— Но ведь Каллий уже не мальчик, он давно перешел из палестры в гимнасий, куда ходят только взрослые…
— А знаешь ли ты, что он стал известным атлетом и поедет защищать честь Афин на Олимпийских играх!
— Да неужто! — просиял Лин. — Вот молодец-то!
Лин очень любил брата. Высокий, красивый и веселый Каллий был для мальчика идеалом. Он никогда не прогонял от себя младшего братишку и рассказывал ему множество интересных историй.
— А вот и я! — раздался веселый голос. В комнату быстро вошел Каллий и почтительно поздоровался с отцом.
— Значит, решено? — спросил Арифрон.
— Да, отец. Завтра еду, чтобы там тренироваться. Надеюсь, боги помогут мне не уронить честь отечества!
— Я уверен в тебе. К сожалению, брат на тебя не похож… Ступай к Гефесту, Лин, и помни, что я тебе говорил!
Опустив голову, с трудом удерживая слезы, Лин вышел.
— Разреши мне сказать, отец… — начал Каллий.
— Не заступайся за своего любимца! — сердито прервал Арифрон. — Где это видано, чтобы афинский мальчик был так равнодушен к спорту?
— Я как раз об этом и хотел сказать, — продолжал Каллий. — Отпусти его тоже в Олимпию. Увидев все великолепие Игр, блеск и мощность атлетов, он захочет стать таким, как они, чтобы тоже когда-нибудь добиться звания олимпионика…
— Но разве он не видит здесь, в Афинах, каких успехов добиваются его сверстники? Разве он не знает, каким прекрасным спортсменом стал его собственный брат?
— Это не то, отец. Вся обстановка Олимпийских игр, красота всего, что с ними связано, наконец, бурный восторг тысяч молодых и старых зрителей обязательно увлекут и его.
— Ну, что ж, — помолчав, сказал Арифрон, — может быть, ты и прав. Пусть увидит сам, чего достигает человек, если он этого захочет. Только ведь ты не сможешь наблюдать за ним?
— Нет, конечно. Пошли с ним несколько слуг под начальством Гефеста, купи хорошую, большую палатку, и они прекрасно устроятся где-нибудь на берегу Алфея. Большинство приезжающих на Игры живут именно так. Да и что может случиться с мальчиком? Ты ведь знаешь, что Гефест не отходит от него ни на минуту…
— Ты хорошо придумал, мой Каллий! — улыбнулся Арифрон. — Будь по-твоему!
Глава IV
Великий город
— Я не хочу есть, Гефест. Не приставай ко мне.
— Хозяйка прислала тебе эти пирожки, молодой хозяин.
— Ну, съешь их сам и отвяжись!
— Пирожки пекут не для рабов, — усмехнулся Гефест.
Лин удивленно поднял глаза на педагога.
— Разве наших рабов кормят плохо?
— Нет, молодой хозяин. Мы всегда получаем и ячменные лепешки, и фиги, и чеснок.
— И все?
— Почему же? За обедом мы едим ячменную похлебку, гороховый суп, соленую рыбу, чечевицу и сколько угодно воды…
Губы мальчика дрогнули, а на лбу пролегли легкие морщинки.
— Но ведь все это ужасно невкусно… Знаешь, Гефест, я буду, пожалуй, прятать для тебя часть сластей, которые мне дает мать…
Черные глаза педагога потеплели.
— Молодой хозяин очень добр ко мне. Но я ничем не хочу отличаться от других рабов. Да и обманывать хозяйку нехорошо. Пирожки ты можешь съесть потом, когда проголодаешься. А теперь продолжай читать. Я не буду тебе мешать.
Поставив блюдо на столик, Гефест вышел. Мальчик снова склонился над старым папирусом из отцовской библиотеки. Аккуратными крупными буквами чернели на нем строчки великого поэта Гомера:
Раб нерадив, не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмется охотой;
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.
«Если даже это и так, — подумал Лин, — все-таки можно же иногда давать рабам что-нибудь вкусное. Они бы тогда, наверное, лучше работали…»
— Что поделываешь, братишка? — весело спросил вошедший Каллий.
— Читаю Гомера…
— Молодец! Я тоже любил его.
Так он сказал: и мачта встает, и парус раскрылся;
Вздулась от ветра средина его; они распустили
Возле еще паруса. И тут чудеса началися.
— Откуда берутся рабы, Каллий?
Юноша изумленно посмотрел на брата.
— По-разному. Рабами становятся побежденные противники и жители завоеванных городов. Например, после войны с персами на афинский рынок привезли более двадцати тысяч пленных. Дети, которые рождаются у рабов, становятся рабами. Знаешь, сколько таких ребятишек бегает у нас в доме.
— А греки бывают рабами?
