Василий Панов - Рыцарь бедный
Когда вы смотрите на запись шахматной партии, перед вами на разграфленном листке бумаги монотонный набор цифр и знаков. На деле – это конденсированная, лаконичная повесть борьбы и страданий, удач и неудач, горечи поражения и сладости победы. Некоторые из этих записей, подобно ленте кинохроники, десятки лет хранят все перипетии умственного фехтования двух шахматных д’Артаньянов. При переигрывании они даже долгое время спустя возбуждают тот же трепет сочувствия и ожидания, как возбуждали в турнирном зале у болельщиков, а у знатоков – те же эмоции восхищения и удивления мастерством, как старинное полотно или классическая поэма.
Джозеф Блекберн был блестящий мастер комбинационной атаки, получивший от соотечественников-партнеров даже шутливое прозвище «Черная смерть». Соль шутки в том, что фамилия «Блекберн» по-английски звучит так же, как «Черная жизнь».
Бессменный чемпион викторианской Англии, один из трех сильнейших шахматистов мира, сорокалетний Блекберн приехал в Берлин в зените своей шахматной славы. В то время он уступал только Стейницу, против которого играл поразительно неудачно, просто «не переносил» его. В 1863, 1870 и 1876 годах он проиграл Стейницу три матча, в которых из двадцати трех партий проиграл девятнадцать, выиграв только одну. Счет был настолько убедителен, что позже, когда Стейниц стал чемпионом мира, Блекберн, хотя и был в расцвете сил, даже не отважился оспаривать шахматную корону.
Такая «идиосинкразия» по отношению к примерно равному по силе противнику встречается часто. Нимцович регулярно проигрывал Боголюбову, Тартаковер не выдерживал Рети. Рубинштейн почти все партии с Капабланкой свел вничью, но не мог сколько-нибудь успешно бороться с Ласкером. А из советской практики можно привести в пример «самого» Ботвинника, как правило, часто неудачно игравшего против московского мастера Кана.
Третьим из тогдашней великой шахматной тройки (вместе со Стейницем и Блекберном) был Иоганн-Герман Цукерторт, в жилах которого текла немецкая, польская и еврейская кровь. Если учесть, что Цукерторт знал двенадцать языков (немецкий, английский, французский, русский, испанский, итальянский, польский, латинский, древнегреческий, древнееврейский, арабский и санскрит) да в придачу владел еще одним – международным, шахматным, то ясно, что в любой стране он был желанным гостем и своим человеком.
Это был маленький, тщедушный, нервный, преждевременно стареющий блондин, автор популярного шахматного учебника и других книг по теории игры, издатель шахматного журнала «Чесс мансли».
На международной арене Цукерторт резко выдвинулся в конце семидесятых и особенно в начале восьмидесятых годов, завоевав ряд призов на международных турнирах и в 1881 году со счетом +7, –2, =5 победив Блекберна, которому вообще не везло в матчах.
В начале своего шахматного пути Цукерторт славился как комбинационный игрок, но затем стал уравновешивать свой стиль позиционным маневрированием, что, как ни странно, привело к снижению его успехов.
Оба Паульсена были опытными международными маэстро, неизменно занимавшими высокие места в турнирах тех лет. Из них сильнейшим был Луи Паульсен – крупный теоретик и выдающийся матчевый боец, дважды победивший (в 1876 и 1877 гг.) состарившегося Андерсена.
Джемс Мэзон – ирландец, переселившийся в Америку, выдвинулся в американских турнирах. Он был чемпионом США 1876 года, но затем вернулся в Англию и в течение четверти века с переменным успехом выступал в международных турнирах. Это был сильный, изобретательный тактик со всеми достоинствами и особенно недостатками среднего шахматного профессионала, о которых расскажем далее.
Таковы были основные соперники Чигорина.
Треволнения дебютантаИтак – первое международное выступление, так сказать, публичный экзамен на звание международного маэстро. Не мудрено, что Михаил Иванович волновался – слишком много значил для него этот турнир.
И вот наконец первый тур. Торжественная обстановка, зрители, репортеры берлинских газет – все ново, интересно и приятно, но непривычно для «скромного русского медведя», как поспешили окрестить Чигорина веселые коллеги.
В первом матче Чигорин встретился тоже с новичком международной арены – австрийским маэстро Виттеком, зарекомендовавшим себя в национальных турнирах смелым комбинационным игроком. Однако, попадая под огонь противника, Виттек обычно не оказывал в защите особенного упорства.
Михаил Иванович сразу допустил психологическую ошибку: решил «прощупать» не известного дотоле ему противника и до выяснения его шахматного «лица» играть осторожно и, вопреки своему обыкновению, не рисковать.
Неожиданно робкая игра Чигорина в дебюте, да еще белыми, быстро привела к худшему положению. Вскоре Чигорин вынужден был отказаться от рокировки, и его король попал под неотразимую атаку. На 41-м ходу после тщетных попыток добиться вечного шаха Михаил Иванович сдался и поднялся со стула, как будто облитый холодной водой.
«Эх! – с горечью подумал он, – куда уж мне в международных турнирах играть, такому недотепе. Сидел бы уж в своей проклятой канцелярии, как таракан в щели, и не совался бы с суконным рылом в калашный ряд.
Позорно играю! Э-эх! Черт меня дернул заняться шахматами! Правильно говорила Оля: „Продал душу за горсть деревяшек“.»
Такие минуты самобичевания и горького разочарования в любимом деле случаются у каждого творческого работника. Для шахматистов же, чьи нервы во время трудного соревнования натянуты, как струны, они обычны. Впрочем, такое настроение быстро проходит – после первого нового успеха!
К Чигорину подскочил Винавер.
– Что с вами, дорогой мой? Нездоровы? Проиграть в этом турнире можно всякому, но не так безропотно. Не ожидал от вас! Трусите, что ль?
– Поджилки дрожат, – откровенно признался Чигорин. – На каждый свой ход предчувствую громовой удар. И не привык сидеть на виду у публики. Ведь у «Доминика» или в клубе совсем простая, домашняя, можно сказать, обстановка. А тут перед лицом всей Европы. И все противники такие опытные, уверенные в себе. Зря я сюда приехал…
– Что значит «опытные»? А вы не опытный?
– Да ведь я до сих пор с иностранными профессионалами не встречался совсем.
– Вздор! Не унывайте! Сначала всегда страшно. А что до опыта – его у вас не меньше. Представьте только, садясь за доску, что играете не здесь, а у «Доминика», и, как там, атакуйте, рискуйте, жертвуйте! Помните русскую поговорку «Смелость города берет»? Завоюйте город Берлин, хе-хе, как русские казаки сто двадцать лет тому назад!
Чигорин приободрился.
– Пожалуй, вы правы. Конь о четырех ногах и тот спотыкается. Не шахматный конь, правда. Играть надо вовсю, чтоб чертям тошно было! А то домой будет стыдно возвращаться. Засмеют! Надо взять себя в руки. Спасибо, добрый мой Симон Абрамович!
И в следующих турах Чигорин как бы переродился. Он постиг секрет успеха: во время каждой партии думать не о том, силен или слаб противник, не о возможном результате борьбы, а только о том, чтобы сыграть как можно лучше, отдать всего себя творчеству в эти тяжелые пять-шесть часов.
Ведь мастер только тогда не чувствует угрызений совести после проигрыша, если он может честно сказать самому себе: «Я сделал, что мог! Кто может, пусть сделает больше!»
Партия за партией! Победа за победой! В следующих десяти турах Михаил Иванович набрал 8½ очков и нагнал шедшего на первом месте Блекберна, опередив Цукерторта.
Вскоре наступила решающая схватка двух лидеров турнира.
Блекберн играл белыми, но, к общему удивлению, избрал спокойный симметричный вариант ферзевого гамбита, видимо опасаясь русского соперника и стремясь к почетной ничьей.
Чигорин быстро перехватил инициативу и начал стремительный штурм королевского фланга. Жертва им двух коней за ладью и две пешки разрушила прикрытие белого короля и оставила «его величество» беззащитным против тяжелых фигур русского маэстро. И здесь Чигорин допустил первую ошибку. Вместо того чтобы двинуть слоновую пешку, что вело к красивому выигрышу, он двинул соседнюю, коневую. Этим победа была упущена!
Блекберн, отгоняя ферзя противника, стал повторять одни и те же ходы – знак безмолвного предложения ничьей. Она позволила бы обоим партнерам сохранить лидерство. Но «боязнь ничьих» была характернейшим спортивным недостатком (а может быть, достоинством?) Чигорина.
Возможно также, что Михаил Иванович поддался типичной психологической иллюзии, хорошо знакомой каждому опытному шахматисту. Когда упускаешь шансы на выигрыш, как-то не можешь примириться с этим и играешь в равной позиции, как будто у тебя прежнее преимущество. А играть в равной позиции на выигрыш – значит играть на проигрыш! Отказываешься от легко достижимой ничьей, начинаешь необоснованно усложнять борьбу и в результате оказываешься у разбитого корыта! Так случилось и с Чигориным в этой встрече. Он уклонился от повторения ходов и отступил ферзем на край доски. Преимущество перешло к англичанину. Но даже спустя еще шесть ходов Михаил Иванович имел возможность добиться вечного шаха, но – теперь уже совсем необоснованно! – отказался от возможности спасти партию. Блекберн развил неотразимую атаку, и на 48-м ходу Чигорин сдался.
