Рич Ролл - Ультра. Как в 40 лет изменить свою жизнь и стать одним из лучших атлетов планеты
Я невольно задумался, не совершаю ли огромную ошибку. Но вышло так, что в юридической школе мне понравилось. Я с облегчением почувствовал, что выхожу на прямую дорогу – и неважно, куда она ведет. Не могу сказать, что профессора в Корнелле привили мне любовь к юриспруденции, но я был рад вернуться в академическую среду и преодолевать трудности учебы.
Я всегда отличался чувствительностью к погоде. Мое настроение на день зависело от того, светит ли за окном солнышко. Назовите это «сезонной депрессией» или просто недостатком витамина D, но поначалу прохлада Итаки вгоняла меня в тоску не хуже снегопада. Однако я знал лекарство от сей беды. Вы уже догадались. Погода шепчет: займи, но выпей.
А я-то лелеял надежду, что, выбравшись из Нью-Йорка, покончу с пьянками. Не то чтобы я считал алкоголь злом. Но в глубине души мне не нравилось, что выпивка управляет мной, а не я выпивкой.
Но, разумеется, куда бы я ни переезжал, от себя не убежишь. И вскоре все вернулось на круги своя.
А кроме того, здесь мне приходилось водить. Появились штрафы за вождение в нетрезвом виде. Много штрафов.
Когда же пасторальный пейзаж начинал навевать скуку, я спасался в Манхэттене – четыре часа на машине казались малой ценой за уик-энд, проведенный под блаженным воздействием алкогольных паров.
Я как-то умудрялся получать хорошие отметки. Конечно, не А, но В или В с плюсом[25]. Ладно-ладно, было чуток С – но немного, и даже порой, выравнивая баланс, мне перепадали А. Совсем неплохо, думал я. С учетом того, что я был последним, кого приняли на курс, я считал, что все, что лучше последнего места, – уже успех. Небо и земля, если сравнить с неуемными амбициями молодости. Огонь, горевший в груди в юные годы, не просто стих – полностью затух.
Как-то раз я влил в себя полдюжины банок пива Beck’s, пока ехал в «вольво» на презентацию своего доклада по российскому конституционному праву. Занятия начинались в два часа пополудни. Возможно, я придурок, но не полный тупица. Я отлично понимал, что, вероятнее всего, меня ждет провал. Так зачем же я это делал? У меня нет удовлетворительного объяснения. На самом деле даже задавать такой вопрос бессмысленно. Я катился по наклонной, не в силах остановиться.
Выслушав пятнадцать минут моих разглагольствований, приглашенный профессор из Москвы отозвал меня в сторону.
– Вы не могли бы задержаться на несколько минут после занятия? – спокойно спросил он; его сочный русский акцент был в точности такой, как у киношных кагэбэшников. Алкоголь еще циркулировал в моих жилах, и при этих словах я даже дышать перестал. «Добро пожаловать в ГУЛАГ».
Когда аудитория опустела, я, сжавшись от страха, подошел к профессору. Тот положил мне руку на плечо. На его лице играла странная улыбка.
– Ричард, ваш доклад превосходен. На А с плюсом. С вашего позволения, я хотел бы представить его Конституционному собранию в Москве.
«Не может быть!!!» Речь шла о специальном органе из семисот видных политиков и юристов, приглашенных для внесения изменений в Конституцию России. Вместо неизбежного фиаско, дисциплинарного наказания, а то и исключения, к чему я уже был готов, меня вдруг решили поощрить.
Какой бы вывод я мог из этого сделать? Конечно же: «Выпивка – решение твоих проблем, а вовсе не причина».
Весной третьего, последнего года обучения я получил предложение работать в юридической фирме Littler Mendelson из Сан-Франциско, которая специализировалась на трудовом праве. Вы спросите, питал ли я особый интерес к трудовому праву? Вряд ли. Но компания была отличной, а жалованье достойным. Чего же еще желать. А кроме того, гарантированное место позволило забыть все прочие заботы о будущем, в частности о том, какие у меня будут оценки, и оставшиеся дни в юридической школе я провел не просыхая.
В день выпуска, едва успев проснуться, я промочил горло. Восемь или около того банок пива последовали одна за другой без перерыва, пока я надевал элегантное, черное с бордовым, облачение (шапочка и мантия) новоиспеченного доктора права и ехал в кампус, чтобы принять поздравления от ликующих родителей и кое-кого из друзей. Наслаждаясь на редкость теплой погодой, первую половину дня я набирался то с одной компанией, то с другой.
Пришло время отправляться в прекрасный амфитеатр под открытым воздухом. Следуя в процессии, я потихоньку добавлял из серебряной фляжки, которую предусмотрительно протащил с собой мой приятель. И вот, когда я глядел на соучеников, которые по очереди поднимались на сцену для вручения диплома, мне в голову пришла мысль: насколько же мы все одинаковые, мы, новоотштампованные юристы, только что с конвейера Корнелльской фабрики. Несмотря на праздничное окружение, солнышко и массу причин испытывать благодарность, радость и гордость, меня охватило ощущение удушающего отчаяния. «Неужели это все, что у меня есть?»
В тот момент я почувствовал настоятельную потребность выделиться из толпы. И вот, когда назвали мое имя, я сбросил ботинки и носки и вышел на сцену, чтобы получить свой диплом перед лицом трех сотен студентов, преподавателей и родственников… босиком!
В тогдашнем состоянии хмельного драйва эта идея показалась мне гениальной. Я продемонстрировал всем, какой я клевый и раскованный. «Настоящий крутой парень калифорнийского разлива». Боже, какая тупость…
Друзья и однокашники бурно приветствовали меня – ну, или по крайней мере так я истолковал их реакцию в тот момент. Но профессора на помосте особого восторга не выразили. А уж родители и вовсе были в шоке. Когда я подошел к ним после церемонии, то был сражен видом их лиц: на них читались испуг, стыд и разочарование. Этот образ навсегда останется в моей памяти незаживающим шрамом. Тогда я совершенно не понимал, что выпускная церемония значит для полных гордости родителей ничуть не меньше, чем для самих студентов, – а возможно, больше. Этот день должен был стать для них наградой за те огромные жертвы, которые они принесли ради меня. И то, как я поглумился над этим, пусть и помпезным, мероприятием, не просто оскорбило их, но потрясло до глубины души.
В тот вечер за обедом они старались улыбаться и делать вид, что мой поступок не имеет особого значения. Но нанесенный ущерб уже было не восстановить. Тем же вечером они сдержанно попрощались со мной, и в этом прощании сквозили нотки некоего необратимого разрыва, как будто они без всяких слов говорили мне: «Теперь ты взрослый, теперь ты сам по себе». Ночью, уткнувшись в подушку, я плакал, коря себя за идиотскую выходку.
В Пало-Альто, где я планировал спокойно провести лето, готовясь к экзамену на адвоката, я снимал квартиру вдали от суматошной Университетской авеню вскладчину с Пабло Моралесом. Да, герой юности, фотография которого висела на стене в моей комнате, теперь жил со мной в одной квартире и готовился вместе со мной к экзаменам. Все еще не оправившись после выпускной церемонии, я дал клятву не пить целое лето. И я действительно этого хотел. Сосредоточиться на занятиях, сдать экзамен и начать с чистого листа.
К несчастью, я снова не смог убежать от самого себя. А если принять во внимание, что в 1994 году Стэнфорд стал хозяином чемпионата мира по футболу (и как же тут без фанатских пирушек день и ночь напролет), хранить трезвость не было никакой возможности. Стоит ли говорить, что экзамен я провалил.
И хотя меня огорчала необходимость пересдавать экзамен в феврале, работа помощником адвоката в Littler Mendelson приносила некоторое успокоение. В отличие от Skadden, там трудились неплохие люди, уважающие подчиненных. И оплата была достойной. Я работал в деловом центре города, из великолепного офиса открывался вид на Алькатрас и Золотые Ворота, а с заданиями можно было справиться без особого напряжения. И все же я не мог заставить себя заинтересоваться трудовым правом и часами тоскливо пялился в окно, глядя, как в заливе клубится туман. Не иначе как чудо, что мне удалось окончить юридическую школу и попасть в действительно отличную фирму… «Я должен быть счастлив, – говорил я себе. – Отчего же так тошно жить? Что со мной не так?»
Сан-Франциско и Нью-Йорк – города разные, но оба мегаполисы, так что я оказался в знакомой среде. Я снял жилье вместе с Гэвином Холлесом, банковским работником и бывшим пловцом из Университета штата Луизиана, с которым мы как-то состязались на дистанции 200 ярдов баттерфляем. Гэвин – отличный парень, лучшего соседа по квартире не найти. Если придется охарактеризовать его одним словом, это будет слово «терпимость». Мы отлично проводили время, наслаждаясь ночной жизнью Сан-Франциско и слоняясь по барам портового городка Марина-дель-Рей. Но вскоре Гэвин обнаружил, что в моем лице получил несколько больше, чем рассчитывал.
Вот вам типичная картина моего рабочего дня в 95-м.
Доведя до совершенства навыки, приобретенные в Skadden, на службе я старался беречь силы, ограничиваясь лишь совершенно необходимым минимумом работы. Частенько я покидал офис, не имея никакой иной цели, кроме как в одиночестве прошвырнуться по улице. Я оставлял на спинке стула пиджак, чтобы создавалось впечатление, будто я где-то рядом – спустился в холл, работаю в тихой комнате для совещаний или встречаюсь с клиентом. Где-то около пяти я начинал поглядывать на часы, оценивая ситуацию и пытаясь в точности определить, когда уже можно слинять. По пути из финансового квартала в Марина-дель-Рей я, как правило, парковался у любимого винного магазинчика и покупал четыре большие банки пива Sapporo и бутылку совиньон-блан. Прежде чем доехать до дома, я выпивал не менее двух банок, бросая опустевшие жестянки под сиденье. Все остальное я складывал в кожаный портфель. Если Гэвин был дома, в этом портфеле я незаметно проносил выпивку к себе. Другими словами, я начал скрывать пристрастие к спиртному.
