Михаил Якушин - Вечная тайна футбола
Вадим Синявский тогда только делал свои первые шаги на поприще футбольного радиорепортажа. Исключительно компанейский и обаятельный человек, он был горазд на всякие выдумки, прилично играл на рояле, и футболисты всегда тянулись к нему. Синявский дружил или дружески относился ко всем игрокам, но это отнюдь не мешало ему во время репортажей критиковать тех из них, кто ошибался. Мне очень по душе было такое его принципиальное отношение к делу. В свое время он играл в футбол в Москве за команду «Гознак» вместе с Вячеславом Моргуновым (известным впоследствии арбитром), но большим игроком не стал. Зато достиг невиданной и, я бы добавил, заслуженной популярности как футбольный радиокомментатор.
Я нередко слышал: «Да что там Синявский! Он все сочиняет.
На поле одно происходит, а он другое рассказывает». По своему характеру я человек обстоятельный, не верю тому, что говорят, пока сам не смогу убедиться в этом. Дай, думаю, проверю, справедливо ли его упрекают. Занял я место на северной трибуне московского стадиона «Динамо» (было это в сороковых годах). Транзисторов тогда еще не водилось, и знакомый радиотехник сделал так, чтобы я мог и игру смотреть, и репортаж по приемнику слушать. Да, какие-то детали Синявский опускал, но суть игры передавал своим слушателям совершенно точно. А это и есть, как мне кажется, самая главная обязанность репортера. Образная речь, тонкое чувство юмора, профессиональное знание футбола делали репортажи Синявского явлением заметным в нашей общественной жизни на протяжении многих лет.
Говорят, Синявский «прижимал» за московское «Динамо». Не знаю, никогда разговора на эту тему у меня с ним не было. Что же касается его репортажей, то вел он их всегда ровно и объективно.
О том, каким огромным уважением пользовался он среди людей, свидетельствует случай, рассказанный мне очевидцем. Во время одного из матчей на московском стадионе «Динамо» какой-то части публики показалось, что арбитр подсуживает приезжей команде. Страсти на трибунах накалились. Когда прозвучал финальный свисток, взбудораженная толпа зрителей, потеряв всякий контроль над собой, смела слабый заслон из контролеров и ворвалась в подтрибунное помещение, грозя расправой судье. Дело бы кончилось бедой, если бы на пути этой неуправляемой толпы не встал Вадим Синявский. Громовым голосом он вскричал: «Вы знаете, кто я?!». Ему ответили: «Знаем, Синявский!». Тогда он продолжил: «Торжественно обещаю, что все ваши претензии передам руководителям Комитета физкультуры и спорта, с тем чтобы они приняли необходимые меры. А сейчас успокойтесь и разойдитесь по домам». И толпа, еще пошумев, разошлась. Может быть, это красивая легенда? Матч такой действительно был, толпа в самом деле врывалась в подтрибунные помещения, и игра потом переигрывалась – на мой взгляд, совершенно несправедливо.
Вскоре после нашего возвращения из Турции Лев Кассиль опубликовал свое первое произведение на футбольную тему – рассказ «Турецкие бутсы» (затем он стал называться «Пекины бутсы»). Те, кто читали его, помнят, что речь в нем шла о веселых, злоключениях Пеки Дементьева, купившего в Стамбуле взамен своих поврежденных бутс другие – турецкие, на несколько номеров больше своего размера (у Пеки был маленький – 37-й размер, что и позволяло ему быстро и ловко орудовать мячом) – и тщетно затем пытавшегося от них отделаться, так как ему надоело быть объектом постоянных шуток. Рассказ заканчивается так:
«…И Пека выбросил бутсы в море. Волны слабо плеснули. Море съело бутсы, даже не разжевывая.
Утром, когда мы подъезжали к Одессе, в багажном отделении начался скандал. Наш самый высокий футболист по прозвищу Михей никак не мог найти своих бутс.
– Они вот тут вечером лежали! – кричал он. – Я их сам вот сюда переложил. Куда же они подевались?
Все стояли вокруг. Все молчали. Пека продрался вперед и ахнул: его знаменитые бутсы, красные с желтым, как ни в чем не бывало стояли на чемодане. Пека сообразил.
– Слушай, Михей, – сказал он. – На, бери мои. Носи их! Как раз по твоей ноге. И заграничные все-таки.
– А сам ты что же? – спросил Михей.
– Малы стали, вырос, – солидно ответил Пека».
Под Михеем подразумевался я. Такого случая вообще со мной не было, но Лев Абрамович предупреждал заранее: «Не удивляйся, когда прочтешь. Это не репортаж, а рассказ, в котором может быть художественный вымысел, хотя некоторые герои его и реальные». Я не удивлялся и не обижался.
А вот шторм, в который попал «Чичерин» при возвращении из Турции на родину, описан Кассилем в том рассказе в подлинно документальном жанре.
Тот шторм в Черном море – одно из самых сильных переживаний в моей жизни.
Я уже упоминал, что из Одессы в Стамбул мы добрались (как небрежно говорили нам моряки– «по луже», имея в виду Черное море) за 36 часов.
Вечером 1 ноября мы отплыли из Стамбула. Пока шли по Босфору, все было нормально. Нашу делегацию пригласили в уютную кают-компанию первого класса на торжественный ужин. Приступили мы к нему, но вскоре чувствуем – начинает покачивать. Огляделся, вижу: наши ряды за столом заметно поредели, а вскоре и все помещение опустело. Разбрелись все по каютам.
Говорят, спортсмены люди стойкие, а вот качку не выдержали многие, даже самые волевые из нас. В этом рейсе я убедился, что все дело в индивидуальных особенностях организма. Я, к примеру, был далеко не самый крепкий из всех, но особо неприятных ощущений не испытывал. Помню, Кассиль вместе с Борисом Михайловичем Чесноковым, старейшим спортивным журналистом, который еще до революции был главным редактором журнала «К спорту», страшно проклинали медицину за то, что она не изобрела средств борьбы с «морской болезнью». Первым из них слег Чесноков, вскоре и Кассиль перестал заходить к нам в каюту.
Шторм тем временем разбушевался не на шутку. Движимый природной любознательностью, я решил выбраться на палубу и посмотреть, как он выглядит воочию. Вышел, смотрю: кругом все пусто, и лишь в шезлонге, закрыв глаза, сидит Владимир Аполлонович Кусков, левый крайний сборной Ленинграда и СССР.
– Володя, ты чего? – спрашиваю.
– Здесь легче переносить, чем в каюте, – отвечает он.
– А глаза что закрыл, спишь?
– Страшно…
Слово это он произнес нараспев, да так, что у меня холодок даже по коже пробежал. Взглянул на море, и мне стало не по себе. Такое только в ужасном сне может присниться. То волны вздымаются на несколько этажей над тобой, то наш пароход, как скорлупка, взлетает над пучиной чуть ли не под небеса. Я побрел потихонечку вниз…
Трепало нас так несколько суток. Сбились мы, естественно, с курса, да и вообще продвигались с трудом, поскольку, как нам объяснили члены экипажа, винт корабля в штормовых условиях работает практически впустую. Последние новости нам доставлял обычно Василий Павлов, хорошо контактировавший с моряками. Во время одного из своих «походов» забрел он и в каюту, где располагался руководитель нашей делегации, тогдашний председатель Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта Василий Николаевич Манцев, в прошлом заслуженный чекист, страстный поклонник футбола и тенниса, человек решительный и горячий, командирского склада, дававший всегда попять, что он в курсе всех дел. Во время шторма Манцев держался молодцом, но так же, как и мы, переживал задержку в пути. Сделав невинные глаза, Вася Павлов обратился к нему:
– Василий Николаевич, сколько мы сейчас узлов в час делаем?
Манцев аж вскинулся:
– Да что я тебе – капитан? Иди к нему, он все тебе скажет… Рассказ Павлова в лицах об этом происшествии на некоторое время развеселил всю делегацию.
На третий день около полуночи наш корабль потряс сильный удар. Через какое-то мгновение установилась мертвая тишина – стих шум шторма. Сверху раздается команда: «Все наверх, получать паспорта!». Что случилось? Первая мысль у меня – тонем. На всякий случай скинул ботинки, надел тапочки – если плыть придется, в них легче. Получаем паспорта, просят всех разойтись по кают-компаниям, никто ничего не объясняет. Сидим, минут через десять завели для развлечения патефон, слушаем пластинки. Заходит хмурый матрос, на пас не обращает внимания, отвинчивает какую-то пробку в полу, опускает в отверстие какой-то металлический стержень на веревке, вытаскивает его назад. На стержне четко видна отметка воды. Мы настораживаемся, матрос уходит, а через некоторое время возвращается с тем же стержнем, снова опускает и поднимает его. Уровень воды стал выше. Я наконец решаюсь осторожно спросить:
– Что, пробоина?
Лицо матроса озаряет улыбка:
– Та не, – протягивает он с южнорусским акцентом, – на мель сели, а сейчас балласт с кормы на нос перекачиваем, чтобы киль глубоко в песке не увяз…
Узнаем, что на корабле для балласта какое-то количество воды содержится.
В нашей кают-компании сразу спадает напряжение, слышны уже шутки, смех.
