Евгений Гаткин - Все о самбо
Георгий Николаевич взялся за нас серьезно и гонял до изнеможения. Надо сказать, что у меня оно наступало довольно быстро. Но я боялся показать, что уже готов, смутно понимая, что это последняя надежда перестать панически бояться всех и каждого… Особенно плохо мне становилось при выполнении акробатических упражнений. Буквально после второго кувырка обуревала военно-морская болезнь. В моей замутненной голове шла напряженная работа. Сциллой и Харибдой были два ключевых вопроса – не загадить ковер и успеть спросить разрешения выйти. В зале царила армейская дисциплина, и самовольная отлучка могла стоить «места под солнцем». Мой вестибулярный аппарат держал пальму первенства по своему несовершенству, поэтому через некоторое время за мной, в виде исключения, утвердилось право покидать зал без разрешения. Я пулей вылетал в туалет и возвращался оттуда буквально вывернутый наизнанку с трясущимися ногами и помутневшими красными глазами. Георгий Николаевич деликатно «не замечал» моих отлучек. Он опытным глазом Великого Учителя видел, что куется характер.
На второй неделе начался самоотсев… Потом каждые две недели появлялись новые бреши в наших рядах. Поляков продержался полтора месяца. Ему стало неинтересно. Никаким особым приемам нас не обучали. Мы только бегали, прыгали, кувыркались, носили друг друга на себе и учились правильно падать.
Одна из причин, по которой отчаянные и сильные ребята не становятся спортсменами, – нежелание учиться и постигать все со скучных, однообразных азов. У таких, каким был я, просто нет другого выхода, хотя учиться они любят ничуть не больше, особенно если учеба сопряжена с большими издержками.
Папа, правда, весьма скептически относился к этому начинанию и не верил, что я удержусь в секции. Мама же, наоборот, все время ждала, когда я прекращу героические усилия и останусь пусть несколько запуганным и забитым, но, главное, тихим и послушным мальчиком.
И, ей-богу, в этой всей маете я бы не устоял и наверняка бросил бы измываться над своим гипотрофичным организмом, если бы не моя сестра. Она уговаривала меня не прекращать тренировок, стыдила за малодушие и просто откровенно издевалась. Сама того не подозревая, она однажды затронула самую больную тему. Показала на портрет Ирочки (в пионерском лагере в 13 лет я влюбился в миниатюрную одиннадцатилетнюю красавицу) и сказала: «Эта девочка никогда не полюбит слабака и труса…»
Странное дело, через два месяца, хотя тренировки и не стали для меня единственной страстью, но дурно на них мне бывало все реже. Кое-что даже начало получаться. Я научился преодолевать страх падения и падать не ушибаясь. К тому времени мы только начали изучать приемы. Нельзя сказать, что у меня получалось плохо, у меня просто ничего не получалось. Казалось, что руки и ноги растут не оттуда и двигаются не туда…
В школу я шел каждый день как на минное поле. Как ни странно, но Поляков от меня отстал, хотя ощущение было такое, что он передал эстафету каждому, кому не лень. Публичные издевательства надо мной приобрели уже систематический характер.
Когда в секции что-то начинало получаться и, окрыленный, я пытался применить приобретенный навык на практике – снова и снова меня ждал позор поражения. Плакал я уже не от боли и отчаяния, а от обиды за любимый вид спорта.
Но прошло еще несколько месяцев, и теперь меня одолевали в поединках уже не самые слабые, а те, кто по физическому развитию был средним или выше среднего. Потом и середнячки стали добиваться побед все реже. Через год круг моих обидчиков резко сузился и оставался стабильным. К пятнадцати годам это уже были только те, кто держал всю школу и округу в некотором напряжении. К тому времени у меня уже был третий спортивный разряд.
Первая моя соревновательная схватка произошла, когда мне было 14 лет. К нам в ЦСКА приехала команда таких же, как мы, новичков из Электростали. В то время там была неплохая самбистская школа. Фамилию своего первого противника я хорошо запомнил – Воронцов. Когда мы пожали друг другу руки, раздался свисток. Дальше был туман. Помню только то, что в мою куртку впилось что-то озверело-цепкое и мои движения стали конвульсивными, как у жертвы боа-констриктора. Не могу сказать доподлинно, что тогда было, агрессивно ли я нападал или, наоборот, остервенело вырывался. Было ощущение, что меня, как шкодливого кота, за шкирку волокут на расправу. Не удержавшись на ногах, я повалился на спину, увлекая за собой противника, вцепившегося в меня бульдожьей хваткой. Судья объявил: «Полочка борцу с красным поясом». Пока я судорожно соображал, кто этот борец, прозвучал финальный свисток. Но самым потрясающим в этой схватке было то, что руку подняли мне. Георгий Николаевич, когда я подошел, удовлетворенно прикрыл глаза и сказал: «Молодец…» – хотя улыбка его мне показалась немного ироничной. Но, может быть, мне это только показалось, а он просто вспомнил свою первую схватку?
Потом были и победы, и поражения, но до 15 лет я не чувствовал своей силы. Это ощущение стало появляться позже. В соревнованиях я стал больше побеждать, чем проигрывать. После нашей тренировки я оставался на тренировку старших и много боролся в спаррингах, на мне отрабатывали броски прославленные мастера. Некоторые изредка поддавались. В ЦСКА тогда часто тренировалась сборная СССР, и я имел возможность из первых рук получать уроки уникальной техники. Ко мне дружески относились известнейшие самбисты Олег Степанов, Сергей Суслин, Гурами Гагалаури, Давид Рудман, Хушвакт Рузыкулов, Шенгели Пицхелаури, Андрей Цюпаченко и многие другие… Они щедро делились со мной самыми хитрыми своими штучками, тратя на это свое тренировочное время, которое в прямом смысле было на вес спортивного золота.
И вот час моего триумфа наступил!.. Нет, это произошло не в сияющем Дворце спорта под гром оваций, а гораздо более буднично, без кубков, медалей, фотовспышек и цветов. Как-то с ребятами из двора мы играли на стадионе в футбол. В разгар игры на поле вступила когорта самых отчаянных парней под предводительством Вальтона, державшего в руках всю округу. Он учился в параллельном классе, хотя тернистый путь в образование начал года на четыре раньше нас. Игра расстроилась, и все собрались в кружок.
Мне не хочется кривить душой и подавать все произошедшее потом как мое рыцарство без страха и упрека. Откровенно говоря, было страшно и неуютно. Хотелось повернуться и если не убежать, то во всяком случае с достоинством уйти. Вальтон стал подначивать окружающих, возжаждав грубого гладиаторского развлечения. Среди нас достойных для себя противников он не видел. Надо отдать ему должное – он никогда не распалялся против более слабых, ну, мог толкнуть, натянуть на нос кепку или еще что-нибудь учудить в этом роде, но никогда никого не избивал ради забавы.
В общем, он начал подзуживать Полякова, и тот спешно стал искать себе жертву. Видимо, в его не очень тренированном мозгу сработал устоявшийся стереотип, и он обратил свой взор на меня: «Ну что стоишь, «самбист»? Вали отсюда! Крути педали, пока не дали!..» У меня в груди появилась легкая пустота, где-то внутри что-то екнуло и дыхание слегка участилось.
«Сам вали…» – ответил я внешне спокойно, еще не уверенный до конца в том, что голос принадлежит мне и сказанное обращено к возвышавшемуся надо мной Полякову.
«Вот это да! – восхищенно воскликнул Вальтон, подмигнув окружающим. – Ну как, сдрейфит Поляк?» На лицах его клевретов отразилась живейшая заинтересованность, и они осклабились, предвкушая удовольствие от предстоящего мордобойного зрелища. Мои приятели обреченно молчали. Каждый уже переживал и свой позор, понимая, что заступиться за меня не сможет. Соратники Вальтона были признанной силой.
Поляков не спеша взял меня за ворот рубашки и, нехорошо улыбаясь, поднял увесистый кулак. Я увернулся, перехватил занесенную руку и подвернулся на бросок через бедро. Прием не получился, и мы плашмя плюхнулись на землю. От неожиданности Поляков немного промедлил, что дало мне возможность прочно захватить его руку между ног. Я лежал на спине согнутый пополам, он был сверху, и поэтому ему казалось, что это он меня упаковал в такой бараний рог. Поляков победно захохотал… Но, как оказалось, торжество его было преждевременным. Такого он не проходил, покинув секцию до того, как нас этому научили, иначе бы знал, что находится в опасном положении. Резко повернувшись на живот, я взял захваченную руку на болевой прием и, как учили, аккуратно, чтобы не нанести тяжелого увечья, стал выгибать локтевой сустав в противоестественном направлении. От боли Поляков закричал. Я прекратил выламывать ему сустав, но захвата не ослабил, боясь, что, когда я его отпущу, он вскочит и мне накостыляет. Поляков засучил ногами, продолжая истошно орать.
Вальтон навис над нами с исследовательским выражением лица, стараясь понять механику того, что я делаю. Видимо, ему понравилось. Он удовлетворенно хмыкнул и пихнул подошвой поляковский зад. Бедный Поляков перелетел через голову с рукой на излом и в голос заплакал. Я отпустил его и, отряхиваясь, встал. Вальтон и все вокруг хохотали. Мои друзья – от радости (кто-то даже зааплодировал), Вальтонова команда – в поддержку лидера. Я стоял еще готовый к тому, что Поляков снова кинется на меня. Он рыдал. Потом, срываясь на визг, крикнул: «Пойдем отойдем!» Вальтон оборвал смех и, сузив глаза, тихо, но зловеще проговорил: «А ну пошел на…!» Поляков со скрюченным от мук позора лицом, всхлипывая, пошел прочь, сопровождаемый положенным в таких случаях улюлюканьем.
