Аркадий Галинский - Не сотвори себе кумира
А ведь и матч с уругвайцами в Мехико вполне мог быть не проигран, если бы Качалин не расценивал победу над Бельгией, как это явствовало из его же заявлений для прессы, в духе восторженных откликов Филатова. Иначе он вряд ли бы, руководствуясь все той же расхожей мудростью: «От добра добра не ищут», спроецировал на матч с Уругваем «схему победы» над бельгийцами. Ведь это он сам еще до выхода своей команды на поле обрек ее на заведомо бесперспективную изнурительную борьбу за центр поля с техничными и жесткими одновременно уругвайцами ; сам выпустил джинна из бутылки, противопоставив сборной Уругвая с ее традиционно-оборонительным построением массированную же защиту.
Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что и в этой ситуации матч с Уругваем мог быть нашими футболистами не проигран. «Поле ровное, мяч круглый». Да и сколько раз мы видели с вами на футболе: одна команда играет и слаженней, и техничней, и острей, а результат ничейный. А то еще — от досады на невезенье — нелепейший гол пропустит. Но в том-то и дело, что сборная Уругвая, которую наши игроки, как свидетельствовал предварительный опрос, хотели видеть своей соперницей в четвертьфинале, не была на голову выше сборной СССР.
А теперь давайте ненадолго пойдем по пути предположений. Единственный гол наша команда пропустила на последней минуте. Могла она его не пропустить? Конечно. Вспомним, при каких обстоятельствах все это произошло. С мячом в ногах уругвайский форвард Кубилла двигался вдоль лицевой линии к воротам Кавазашвили, и вот тут в какой-то момент нашей защите и вратарю показалось, что мяч вышел за пределы поля. Скорее всего, так оно и было. И тогда наши защитники, «узурпировав» права судьи, остановились и замахали руками. Кубилла же, справедливо не признав их полномочий на остановку игры, без всяких помех набросил мяч на голову одному из партнеров, который, в свою очередь, столь же беспрепятственно отправил его в сетку.
Драма? Еще какая! Но в спорте такие истории случались и раньше, будут случаться и впредь, особенно если нервы у игроков перенапряжены. Нечто подобное могло случиться в этом же матче у ворот Уругвая. А в других матчах — у бразильских, английских, итальянских, немецких ворот. Допустим, однако, что наши защитники и вратарь борьбы не прекратили. Тогда что? Ничья. А коли ничья, то и жребий: кому повезет, тот и без гола в полуфинале мирового чемпионата! А неудачник? Что ж, спорт по-своему жесток: пусть неудачник достойно несет свой крест.
Так скорей же, скорее сюда запасного нашего игрока, счастливчика Паркуяна, того самого, что несколькими днями раньше сослужил добрую службу команде, вытянув жребий, который оставил ее в Мехико для проведения этого самого четвертьфинального матча!
Вы усмехаетесь.
Понимаю вас.
Но разве какая-то степень вероятности не наличествовала в этой ситуации?
А ежели так, то разве мы с вами не стали бы на следующий день читателями новых футбольных эклог — о стойкости наших игроков, их мужестве и умении собраться в решающий момент; о том же Паркуяне, который, не выходя на поле, сыграл такую важную роль; наконец, о дальновиднейшем плане тренера, обеспечившего своей команде четвертое место в мире и уверенно глядящего вперед.
И разве узнали бы из газет, что года работы со сборной ему было слишком мало?
Однако, увы, матч с Уругваем на последней минуте был проигран. Не могу сказать, что победители действовали в нем блестяще, но и у нашей команды (благодаря телевидению это видели все) игра получилась какой-то натужной, скованной, тяжелой, неяркой.
И тотчас в газеты устремился поток писем болельщиков — огорченных, раздраженных, гневных. Высказывались и специалисты. Во многих письмах и статьях по косточкам разбирались действия футболистов. Шестернев, мол, сыграл вполне хорошо, Бышовец — неплохо, Кавазашвили тоже, остальные же... Словно позабыв, что в футбол играют не отдельные игроки, а коллектив, команду расчленяли, разделяли, разобщали.
Между тем винить футболистов было решительно не в чем. Матчи проигрывают тренеры, а не они! Даже если игроки совершают грубые ошибки. Ведь это не футболисты комплектуют сборную, определяют режимы и методы тренировки, обусловливают связи и взаимодействие между линиями и внутри их, намечают план игры. По возвращении в Москву Качалин назвал еще — по тренерскому обыкновению — с десяток причин неудачи, начиная с неудовлетворительного состояния детского, юношеского и клубного футбола и кончая тем, что, избрав против Уругвая оборонительный вариант, то есть поставив пятерых защитников, он рассчитывал, что Хурцилава будет нападать, а не защищаться, и т. д. и т. п.
Боже, как все это уже надоело. Ведь миллионы болельщиков (и просто телезрителей) вовсе не ждали от сборной СССР выигрыша чемпионата мира, а хотели лишь, чтобы она показала в Мехико достойную, красивую игру. И вот ее-то Качалин обеспечить не сумел. Почему? Ведь в его распоряжении были почти все наши лучшие игроки. Наконец, и отбирал-то их не кто иной, как он сам. Впрочем, вопрос этот требует детального рассмотрения, если вы только согласны с тем, что установки Качалина отражали некую точку зрения на футбольную игру и стратегию борьбы. Что же это за точка зрения? На чем она базировалась? И почему, неизменно заявляя о своей приверженности к остро атакующему, наступательному футболу, Качалин обнаружил на мексиканском чемпионате пристрастие к футболу оборонительному, полагаясь в нападении на эпизодические контратаки? К тому же плохо отрепетированные, нецелеустремленные?
Эта история тоже не так уж проста. Разрыв между игрой защиты и нападения возник в сборной СССР не сразу. Он углублялся и расширялся в течение нескольких лет. Но чтобы понять эволюцию взглядов Качалина, необходимо возвратиться на несколько лет назад, к той поре, когда в футбольном обиходе модными терминами стали вначале «диспетчер», а затем — «универсализация». С тем и другим действительно были связаны определенные тактические поветрия.
Бразилец Диди — признанный родоначальник незнакомого прежде футболу диспетчерского жанра. Бобби Чарльтон — наиболее известный футболист этого амплуа середины шестидесятых годов и их конца. Говорю так потому, что в 1970 году, на мексиканском чемпионате мира, Чарльтон был лишь слабым подобием того вездесущего Бобби, что блистал в 1966 году на лондонском чемпионате. Месяца за три до Мехико на страницах одного журнала у меня даже возникла на эту тему полемика с английским комментатором Кранфильдом, который утверждал, что Чарльтон в Мехико «может оставаться полезным только в течение одной половины игры», но это, мол, нисколько не умаляет уверенности Рамсея в том, что победа на сей раз будет за Англией. «Если англичане привезут в Мехико лишь «половину Чарльтона», — возражал я, — то они привезут тем самым и наполовину иную команду, чем та, что выиграла чемпионат в Лондоне... Уверенность Рамсея в новом успехе его футболистов делает, конечно, честь его характеру, но такую убыль вряд ли возместит».
Вышло так, что правым оказался я. Но, уверяю вас, тут не требовалась особая проницательность. Для тех, кто хоть немного знает английский футбол (а кто же его не знает!) — напористый, атлетичный, «мужской», было просто зрительно очевидным, что Чарльтон, будучи англичанином по рождению и английским футболистом по принадлежности (а кроме того, несомненно, впитавшим в себя ряд качеств своего национального футбола), все-таки для Англии не характерный игрок. С бразильцем Диди его роднило в футбольной игре нечто большее, чем с соотечественниками Боллом, Питерсом, Херстом и др. К слову сказать, одну из главных причин неуспеха сборной Бразилии на лондонском чемпионате мира ряд обозревателей усматривал в отсутствии у нее равноценной замены Диди. А насчет Чарльтона утверждали, что без него сборная Англии не стала бы чемпионом мира. И в этом, возможно, был резон, ибо независимо от того, какого построения придерживалась английская сборная, в ее тактическом рисунке прежде всего бросалось в глаза, что каждый игрок, получив (или добыв) мяч для розыгрыша, сразу же искал Чарльтона. Впрочем, особенно искать его и не приходилось: Чарльтон всегда был неподалеку от мяча, всегда в движении, а значит, и открыт. Причем открыт, как правило, очень удобно. Получалось, что передать мяч именно ему было легче всего. После чего Чарльтон приступал к дирижированию, «разводке». Он давал мягкий, корректный пас, и мяч чаще всего словно на невидимой резинке возвращался к Чарльтону назад. Еще один пас — и снова мяч приходил к диспетчеру англичан. В зависимости от расположения своих и чужих игроков Чарльтон то ускорял, то замедлял игру. Так начинались и проводились едва ли не три четверти всех комбинаций сборной Англии.
Между прочим, в своем клубе «Манчестер Юнайтед» Чарльтон «разводил» игру еще более виртуозно. Впрочем, если вы следили по телевидению за матчами лондонского чемпионата мира и чемпионата Европы 1968 года, то заметили, быть может, что несколько передач в начале каждого матча (а подчас и вторых таймов) Чарльтон выполнял неудачно. Но не оттого ли это происходило, что по привычке он передавал на первых порах мяч в манере своего клуба — очень остро, сложной подрезкой, на неожиданный рывок за спины соперников. Партнеры же по сборной этого не понимали. И не мудрено: Рамсей в отличие от Басби, тренера «Манчестер Юнайтед», требовал, чтобы передачи были проще, бесхитростнее, яснее. И по-своему был прав. Футболисты сборной сыграны обычно хуже, чем в клубах. И Чарльтон, в свою очередь, быстро перестраивался, тем паче что действовать в стиле сборной технически ему было гораздо проще.
