Иван Тимошкин - Как уничтожили «Торпедо». История предательства
– Итальянцы тогда предпочитали закрытый футбол, исповедуя знаменитое «каттеначчо». Воронину это, наверное, не понравилось бы?
– Может быть. Отец больше тяготел к открытому, созидательному футболу. Наверное, именно это объединяло его с Бесковым прежде всего. А вообще отец мог сыграть практически на любой позиции: и опорного хава, и либеро, и по игроку, и крайнего полузащитника. В случае надобности мог даже встать в ворота. Да-да, не удивляйтесь, он мне рассказывал, что на одном крупном международном турнире, согласно правилам, был заявлен в состав и как полевой игрок, и как третий голкипер – об этом мало кто знает, но он здорово играл в воротах.
– Воронин был очень популярен у нас в стране в пору своего расцвета. Как он относился к славе?
– Очень любил эту атмосферу. Хотя я бы не сказал, что он был избалован славой и, как говорят некоторые, не выдержал испытания ею. Понимаете, отец был одним из первых наших профессионалов – в том смысле, что знал себе цену. Он вращался в артистических кругах: дружил с саксофонистом Алексеем Козловым, актером Борисом Хмельницким, журналистом-международником Владимиром Познером, который, кстати, часто приезжал на базу в Мячково, привозил самые свежие музыкальные записи, и они вместе с отцом их слушали.
Однажды кто-то из режиссеров предложил ему роль в кино. Он потом не раз вспоминал: «Ух ты, мог бы сняться в фильме. Мысль была интересная, но для ее осуществления не было времени». Хотя, думаю, если бы не футбол, отец обязательно снялся бы: натура-то у него была поистине артистическая. Представляете, он мог целый день готовиться к встрече с итальянской актрисой Софи Лорен, чтобы перед началом одного из сеансов на Московском кинофестивале подойти к ней и попросить автограф. Потом, правда, как маленький, ходил обиженный, что она хоть и подписала открытку, но не так бурно отреагировала на него самого: ведь он – Воронин!
Приведу еще один очень показательный пример. Поехало как-то «Торпедо» в Шотландию (кстати, без переводчика – с этой ролью прекрасно справился отец). А суточных тогда давали мизер – долларов 20 на пять дней. Игроки каждый цент считали, чтобы хватило на подарок домашним. А уж потратить часть на себя – и речи быть не могло. И вот в Глазго, в клубном баре «Рейнджерс», отец позвал Ленева, Шустикова и других к стойке: «Пива хотите?» – «Да ты что, Валерка, денег-то нет!» А он опять: «Идите, идите, все нормально. Я тут одному репортеру интервью дал и получил за это гонорар. Так что на пиво нам хватит». Все так рты и пооткрывали.
Или вот еще. У вас на столе под стеклом (и он показал на мой стол) – фотография, где отец сидит рядом с итальянским репортером и держит в руках раскрытую газету. Думаете, он дает интервью? Не только. Обратите внимание: на последней странице газеты – фото последней модели «Фиата». Отец – он мне не раз говорил об этом – таким образом ее рекламировал.
Вот почему я утверждаю, что он знал себе цену. Я уж не говорю о том, что он сам готовил себя к играм, понимал, когда надо отдохнуть, а когда, наоборот, тренироваться до седьмого пота. Поэтому он и был первым нашим футболистом, который в те годы по всем параметрам готов был играть в зарубежном клубе – и не в середнячке, а в одном из элитных.
Так что бремя славы не давило на него – он, если так можно сказать, был дружен с ней, они шли рука об руку. Он мог общаться и общался со всеми – начиная от дипломатов и министров и кончая работягами с ЗИЛа. Порой он любил поговорить даже с совершенно незнакомыми ему людьми. Рассказывал, как пил пиво с Бобби Чарльтоном, как получал из рук английской королевы хрустальные бокалы – приз самому элегантному футболисту чемпионата мира 1966 года… Понимаете, душа у него была – как настежь распахнутые окна…
– Простите, Михаил, не могу не спросить вас вот о чем: Воронин в последние годы много пил. Так, по крайней мере, говорят практически все, кто близко его знал.
– Да, многие говорили и продолжают говорить, что он здорово пил. Я-то очень хорошо помню эти моменты. Понимаете, из-за травмы головы ему практически нельзя было пить. Даже небольшая доза алкоголя вызывала сильнейшую головную боль. Да, он выпивал, потому что не мог найти себя в послефутбольной жизни. Та работа, которую ему предлагали, была явно не его уровня. И все-таки нельзя говорить, что он пил запоем. Не было такого.
– Любопытно, как Воронин относился к тотальному футболу, показанному сборной Голландии на чемпионате мира 1974 года?
– Просто восторженно, ведь это как раз было в духе его понимания игры. Помню, когда я еще занимался в торпедовской школе, он мне не раз говорил, что я должен стараться быть универсальным игроком. От голландцев он был без ума, а Круиффа называл величайшим футболистом современности. Но, наблюдая за игрой голландцев, он все же замечал отдельные недочеты. Или, лучше сказать, возможности для усиления игры. Слушать его комментарии было одно удовольствие. У него имелся очень оригинальный взгляд на футбол и футболистов. Не поверите, но, например, Гарринча ему нравился больше, чем Пеле, – по таланту, по степени одаренности, по технике работы с мячом. Или, скажем, из наших игроков середины 1970-х – начала 1980-х ему очень нравился Юрий Гаврилов, чей талант он ценил выше всех, даже выше Федора Черенкова. Отец отмечал, что Гаврилов принимал решение, когда мяч еще только летел к нему. Он считал, что Юрию по большому счету не дали полностью раскрыться в сборной, что он не вписывался в концепцию игры Валерия Лобановского. Отцу нравились игроки-созидатели. Ему был очень симпатичен Франц Беккенбауэр, который, хотя и действовал на позиции либеро, являлся, по словам отца, истинным созидателем. «Франц, – говорил он, – заново открыл в футболе роль заднего защитника. Немец едва ли не первым стал не только подключаться к атакам, не только принимать участие в комбинациях, но и завершать их точными ударами».
– Каким вы запомнили отца?
– Он навсегда останется в моей памяти красивым, элегантным, с безукоризненным пробором, в белой рубашке, галстуке, улыбающимся, доброжелательным. Примерно таким, как на той фотографии, что висит у вас на стене…
…На этом мы распрощались. Я часто смотрю на ту фотографию. К сожалению, я не был близко знаком с Валерием Ворониным. На поле видел его часто, не пропускал ни одной домашней игры «Торпедо». Видел, как он опекал Пеле в московском матче, видел тот его знаменитый гол Яшину… А вот лично поговорить, увы, не пришлось ни разу. Поэтому сейчас, глядя на портрет Воронина, я беседую с ним мысленно. О чем? О футболе, конечно.
Глава пятая
Годы надежд и разочарований
Именно так можно кратко охарактеризовать 1970-е годы. Великая команда ушла в историю, заняв в ней достойное место и обрастая постепенно легендами и невероятными историями. 26 сентября 1970 года свой последний матч провел Эдуард Стрельцов. В присутствии 3000 зрителей «Торпедо» проиграло минскому «Динамо» – 0:1.
Крупным планом
«Стрелец»
Внимание! С мячом Эдуард Стрельцов
Эдуард Стрельцов прожил не одну, а несколько жизней. В этом его особенность, уникальность, наконец, гениальность. Его жизненный путь изобиловал таким количеством радостно-счастливых и трагических событий, что их с лихвой хватило бы на нескольких человек. Собственно, в его судьбе в каком-то смысле нашли свое отражение судьбы многих людей его времени. Он и сам был в равной мере порождением и олицетворением той эпохи. Время потребовало его появления – и он появился на свет. Время потребовало его ухода – и он ушел. Ушел, оставив нам ощущение недосказанности, которое возникает всегда, когда, соприкасаясь с каким-то по-настоящему многогранным явлением, понимаешь, что не охватываешь всей его глубины и ширины. Может быть, болельщики и других клубов (как, впрочем, и те, кого не слишком увлекал футбол) именно потому так верили в Стрельцова, что он был их частью, был своим – не идеальным, а таким вот простым, со свойственными им всем пороками и грехами. «Две области: сияние и тьму – исследовать равно стремимся мы», – писал поэт Баратынский. В отношении Стрельцова это особенно верно, ибо его жизнь была разделена на «сияние и тьму» на всем своем протяжении.
О Стрельцове так много написано, рассказано столько разного рода баек и историй, что порой кажется, лишнее словцо и вставить-то некуда – так тесно в этом ряду. Однако в этом ворохе печатных и устных рассказов, если присмотреться, много пустот, недосказанностей, недомолвок, а то и просто конъюнктурщины. Увы, ни понять до конца, ни разглядеть, ни оценить Стрельцова так, как он того заслуживает, мы, как мне представляется, не сумели. Да и сумеем ли когда-нибудь? И в этом трагедия – и его, и наша. Почему все то, что написано о Стрельцове, кажется каплей в море и хочется большего? Потому, наверное, что мало, катастрофически мало мы могли наблюдать его футбол. Какие-то жалкие семь лет! Разумеется, в те годы он сделал и показал нам несравнимо больше, чем великое множество остальных. Но ведь сколького же мы не увидели?! Скольких чудес и волшебных мгновений, на которые он был так щедр, мы оказались лишены, насколько богаче могли бы быть сейчас!
