Брэнди Энглер - Мужчины на моей кушетке
— Я хочу, чтобы женщина волновала меня, потому что скука для меня невыносима, — сказал Эндрю.
— Мне от женщины нужно все, — заявил Бадди. — Мне нужен статус. Я хочу ее эксплуатировать. Я хочу чувствовать себя могущественным. Я хочу привязанности. А когда я этого не получаю, я бешусь. Я просто бросаю ее и иду к следующей… Во мне есть внутренняя пустота, — добавил Бадди. — Я ничего не могу с этим поделать.
— Как вы можете заполнить эту пустоту, вместо того чтобы заполнять ее женщиной? — спросила я.
— Не знаю, — отозвался Оскар.
— Может быть, нам надо сделать свою жизнь волнующей? — предположил Джон.
— Полагаю, мы можем любить самих себя, — проговорил Антуан. — Мне лично помогает духовность. Я ощущаю любовь Творца.
— Да, быть благодарным. Ценить самого себя, — согласился Джон.
— А как насчет того, чтобы дарить любовь другим? — спросила я.
— Это как в группе — оказывать друг другу поддержку и получать ее, что-то вроде того, — сказал Антуан. — Просто отказаться от осуждения, не соперничать с другими. Вместо этого — любовь друг к другу, к нам таким, какие мы есть. Сострадание.
Я знала, что Антуан постепенно учится делать то, что ему больше всего нужно, — сдерживаться.
* * *К слову о медленно усваиваемых уроках. Рами прилетел в Нью-Йорк навестить меня, и мы отправились на романтический ужин. Но вся романтика рассыпалась в прах, когда до меня дошло, что старый шаблон возобладал и он принялся флиртовать с нашей официанткой.
Я поняла, что с меня хватит. Я порвала с ним, и он улетел в Марокко. И хотя инициатором разрыва была я сама, мне это тяжело далось.
Недели проходили за неделями; я, сжав зубы, погружалась в работу, а потом приходила домой, падала на груду подушек, которую называла своей постелью, и страстно желала впасть в кататонию. Иногда ставила печальную балладу Сары Маклафлин, снова и снова, и подпевала ей вслух — во все горло.
Никто из моих соседок не жаловался, пока однажды днем, когда я в сотый раз зарядила ту же песню, они не ворвались ко мне в комнату со щетками для волос вместо микрофонов, шевеля губами в такт словам. Они хохотали и катались по полу в театральных мучениях. Эта выходка заставила меня улыбнуться, но я все равно осталась дома, когда все они отправились на вечеринку.
Но как-то раз вечером моя соседка Дорин пригласила в гости свою новую подругу. Они, готовясь идти развлекаться, зашли в мою комнату, и Дорин принялась предлагать своей подружке примерить то одну мою одежку, то другую. Я вскочила с кровати с всклокоченными и сбившимися на сторону волосами и завопила:
— Убирайтесь! Вон из моей комнаты, черт вас возьми.
Бедная девушка так перепугалась, что убежала из квартиры. Дорин поглядела на меня и заявила:
— Ну, все, Брэнди, хватит! Тебе надо принять душ. Переоденься. Мы идем развлекаться.
Вскоре я появилась на пороге в армейской майке на лямках и розовой балетной юбочке.
— Ты собираешься идти в этом ? — ахнула Дорин.
Я кивнула.
— Ты уверена? — вежливо уточнила она.
— Да! — Я желала выглядеть так же безумно, как чувствовала себя.
Новая подруга Дорин хотела отправиться в клуб в Сохо, но я настояла на танцклубе в Вест-Виллидж. В тот вечер я и познакомилась с Тариком — высоким, темноволосым, красивым египтянином. Я сама к нему подошла. Он, что называется, попал с корабля на бал — приехал в США всего неделей раньше. Работал в пиццерии у своего брата. Ему было 25 лет. По-английски — ни слова. Так и начались наши вихревые «невербальные» отношения.
Мои подруги, которые обожали Рами, но терпеть не могли мои капризы, поначалу не хотели с этим смириться. Помню, Дорин все переспрашивала:
— Скажи-ка еще раз, как там его зовут?
— Халид.
— Как-как?
— Халид.
— Ах да, конечно! Я буду звать его Пицца-боем.
Я водила Халида по всему Нью-Йорку. Мы были страстной, яркой парой. Я вся светилась, улыбка не сходила с моего лица. Хорошо ли я его знала? Я думала, что хорошо. Мне казалось, что я могу «чувствовать» наше общение — глазами, прикосновениями.
Конечно, наши отношения с Халидом не могли продлиться долго, и, когда через пару месяцев Рами объявился на моем пороге, я была счастлива видеть его.
Кейси
Поначалу Кейси был недоверчив. Позвонив, чтобы назначить встречу, он спросил:
— А что именно представляет собой секс-терапия? Мы будем заниматься — что… и сексом тоже?
«Он что, шутит?» — подумала я.
Но Кейси действительно хотел убедиться, что я «не предоставляю никаких секс-услуг», и подробно расспросил обо всех моих академических рекомендациях.
Когда Кейси приехал на первый сеанс, я увидела, что он довольно стеснителен. Утонув глубоко в диванных подушках, он неохотно поведал мне, почему ему понадобилась помощь.
— Я предпочитаю порнографию сексу с подружкой, — сказал он. — Что со мной не так?
Смущенное лицо Кейси просто умоляло меня помочь ему найти выход из этого затруднительного положения.
Я задала ему несколько предварительных вопросов и, как делаю со всеми новыми пациентами, объяснила цели терапии. Я чувствовала, как Кейси оценивает меня по тону голоса, пытаясь определить, окажусь ли я хорошей слушательницей, человеком, с которым он сможет быть честным и чувствовать себя в безопасности. Когда я попросила его подробнее рассказать о пристрастии к порнографии, он настоял, что вместо этого расскажет мне о своей подруге.
— Я до безумия влюблен в Эми, — сказал Кейси. — И уж точно пришел сюда не для того, чтобы пожаловаться на наши отношения.
Кейси описывал ее как типичную жительницу Верхнего Ист-Сайда, утонченную леди с царственной аурой. Кейси был очарован их невинным летним романом, прогулками ночь напролет по Гринвич-Виллидж, флиртом и весельем.
— Когда мы были вместе, я вообще ни о чем не беспокоился.
Однако всего несколько месяцев спустя после того как влюбился, Кейси уже проводил большую часть времени один перед компьютером, пожирая взглядом хардкор-порно с женщинами, которые — как он признался мне, когда наконец перестал говорить об Эми, — ничуть его не привлекали. Особенно завораживали его «растрепы» — со спутанными волосами, смазанной косметикой, покрытые потом или спермой. Словом, разительный контраст с Эми, которую Кейси сравнивал с идеальной фарфоровой куколкой.
— Вероятно, вам это кажется отвратительным или эксцентричным, — сказал он, — но именно это меня возбуждает.
Он добавил, что не может представить, как бы он делал что-то из того, что видел на экране, со своей подругой. В результате, сообщил Кейси, он утратил интерес к занятиям сексом с Эми.
— Она хочет заниматься сексом, только если я готов просто «заниматься любовью», — пожаловался он. — Но это так скучно и «ванильно»!
Моей невольной и, возможно, грубой мыслью было, что Кейси и выглядит «ванильно» — типичный средний белый американец между двадцатью и тридцатью, одетый в голубую рубашку на пуговках и серые брюки. Мне бы и в голову не пришло, что у него бывают «неванильные» мысли. Забавно то, что именно это и разожгло во мне интерес к нему, поскольку я обрадовалась возможности выслушать фантазии рядового представителя армии безликих мужчин, мимо которых я каждое утро проходила по дороге на работу. Кейси был глубоко обеспокоен собственным сексуальным вкусом.
— Я сижу на втором этаже в своем кабинете, мастурбируя на компьютерные картинки, — сказал он, когда я попросила его описать типичную ситуацию. — В то время как Эми, живая женщина , которую я люблю, ждет меня внизу. Я-то считал себя респектабельным человеком, а выходит, я просто извращенец!
Когда Кейси побольше рассказал мне о себе, я начала понимать источник его самокритики. Интеллектуал, выпускник одного из университетов Лиги Плюща, Кейси был воспитан матерью-феминисткой.
Он гордился собой как развитым мужчиной, который сторонился традиционных патриархальных гендерных ролей. Он ценил социальное равенство и ощущал дискомфорт, «объективируя женщин».
Для Кейси была характерна этакая праведность, граничившая с моральным перфекционизмом, поэтому его тревожили сексуальные интересы, вступавшие в противоречие с его идеально воспитанным, политкорректным представлением о себе.
Презрение Кейси к самому себе было почти осязаемым, и, каких бы скоропалительных суждений с моей стороны он ни опасался, им было бы далеко до его собственной негативной оценки. Однако я заметила, что у меня не возникает желания осуждать его; я постепенно избавлялась от собственной испуганной реакции на истории пациентов. Я пришла к убеждению, что любое сексуальное поведение, как бы оно дисфункционально ни было, имеет свои причины , которые можно исследовать и понять, вместо того чтобы с ходу записывать его в разряд патологии.
