Колин Харрисон - Электрические тела
– Вчера вечером я перечитала ваш план совместной работы, – сказала Саманта и проверила свой макияж, глядя в медную панель с кнопками. – Он такой хороший, такой хороший. Я совсем забыла, что у них четыре спутника над Африкой, над всеми крупными рынками. Нигерия огромная, сто двадцать миллионов людей. А Азия! Индонезия – сто девяносто пять миллионов! И прогнозы роста населения просто потрясают! Через двадцать лет эти рынки будут колоссальными, Джек.
– Как я это себе представляю, Саманта, либо мы заключаем эту сделку, либо это тотчас сделает кто-то другой.
– Знаю! – воскликнула она, поднимая брови. – Это – будущее! А когда это они успели закупить все эти кинотеатры в юго-восточном Китае? Китайцы становятся лучшими капиталистами на свете. И у них эксклюзивный контракт по сотовой связи в Польше! Ты уже пил кофе? Кажется, я сегодня утром с ним переборщила. Я вскочила и пробежала вокруг Центрального парка два раза!
– Двенадцать миль? – переспросил я.
– Я даже ни о чем не думала! Я просто бежала и бежала! Сейчас весь парк засыпали крысиным ядом. Конечно, наш знаменитый Президент будет не особенно счастлив, когда мы скажем ему, что задумали, – продолжила Саманта, и ее голос стал жестче, – но наступает такой момент... Он подозревает, я уверена. Только дурак не заподозрил бы! И теперь нам надо каким-то образом раскрутить бедного старикашку.
Она пристально посмотрела на меня. Для Саманты это было чем-то необычным, несмотря на то, что между нами существовала давняя привязанность, о которой я потом расскажу. Когда я только с ней познакомился, косоглазие было почти незаметным и даже довольно привлекательным, потому что казалось, что она сосредоточивает все внимание на том, на кого смотрит. Однако она обратилась к дорогому швейцарскому хирургу-офтальмологу в Ист-Сайде, а тот, вместо того чтобы исправить легкое косоглазие, сделал только хуже, так что теперь, когда Саманта волнуется или сердится, радужка уходит к самой переносице. Удачный иск Саманты по поводу преступной небрежности врача, основанный на заключениях нескольких врачебных экспертиз и утверждении, что достопочтенный врач выпил бокал вина за ланчем за два часа до операции, поставил крест на карьере хирурга и был описан в юридических журналах. Удивительно, но то, что глаз стал двигаться неуправляемо, пошло Саманте на пользу: в пылу дискуссии она вдруг становилась похожа на портрет Пикассо периода кубизма, что заставляло людей смущаться. Несоответствие ее страстных, четких аргументов и блуждающего взгляда сбивало с толку опытных консультантов и внушительных защитников, которые внезапно теряли уверенность в своих утверждениях. Они замолкали, они пытались решить, в какой глаз Саманты смотреть, они начинали мямлить, она вмешивалась – и они проигрывали. Саманта играла по-крупному: если у нее не было совершенно одинаковых глаз, то она намерена была получить все остальное.
Когда лифт со скрипом остановился на тридцать девятом этаже, мы с Самантой, как обычно, миновали большой холл с панелями из тикового дерева и стеклянными стенами и срезали путь, пройдя через дверь рядом с лифтом. Как всегда, на столике во внутренней приемной стоял поднос с разнообразными фруктами и выпечкой. Саманта радостно вскрикнула, подхватила крупную землянику и сунула ее в рот. Я прошел за стройными ногами в туфлях на шпильках по коридору, мимо заключенных в рамки мгновений из истории Корпорации. Как обычно, мы пришли на работу первыми.
Мы оба работали в небольших кабинетах вице-президентов, двери которых выходили в задний коридор, тянувшийся вдоль северного фасада здания. К огромной приемной Президента в северо-восточном крыле примыкала комната, принадлежавшая миссис Марш, которая единственная из всех секретарей имела кабинет с окном. Офис главного администратора, Моррисона, располагался в противоположном конце коридора, в северо-западном крыле. Все наши окна выходили на Центральный парк, простиравшийся в девяти кварталах от нашего здания, и я часто стоял у окна, глядя на миниатюрные клены и буки, команды софтбола и фигурки людей на парковых скамейках, и в эти минуты я почти всегда думал о Лиз. В парке мы гуляли и катались на велосипедах, ели сэндвичи с индейкой. И предложение я ей сделал тоже там. Задумчиво стоя у окна, я восстанавливал в памяти ее лицо. Иногда я не мог его вспомнить.
Сейчас сквозь стенку кабинета я слышал, как Саманта прослушивает сообщения на автоответчике.
– Саманта, – окликнул я ее через дверь, – сколько встреч ты запланировала на неделю?
– Слишком мало! – крикнула она в ответ.
– Давай встретимся за ланчем.
– Не могу, извини. Я занята.
– Молодой кандидат?
– Да, – отозвалась она. – Пока не проверенный.
После череды обычных связей Саманта презирала мужчин, которые пытались возместить угасающую половую активность энергией богатства – новыми машинами, горнолыжными курортами, экзотическими путешествиями. По-моему, она решила, что ее карьера несовместима с браком и детьми, однако их отсутствие можно компенсировать. Теперь Саманта отдавала предпочтение сильным рукам и широким плечам двадцатилетних парней из команды гребцов Колумбийского университета и даже смотрела их состязания из каюты собственного сорокафутового катера. Каждые пару лет она выбирала нового молодого человека и соблазняла его с жадной прямотой, которой лишены женщины помоложе. Первокурсник или старшекурсник неизменно был родом из какого-нибудь городка в Огайо или Коннектикуте и смущенно присутствовал на ежегодной рождественской вечеринке Саманты. «Это мой друг», – небрежно представляла его Саманта. Майк, или Том, или Ларри явно был польщен щедрым вниманием Саманты: дюжиной рубашек из «Блумингдейла», золотыми запонками или еще чем-то – и, вероятно, видел в ее страсти вызов собственному атлетизму. Несомненно и то, что юный здоровяк был успокоен уверениями Саманты, что он не должен считать, будто связан с ней какими-то обязательствами. Она нещадно злоупотребляла услугами автопарка Корпорации, чтобы доставлять своих парней с Морнингсайд-Хайтс в Ист-Сайд. Она являлась на работу с явным хладнокровием женщины, которой удалось превратить секс в платную услугу с максимальным удовольствием и минимальными хлопотами. Когда приходило время избавляться от очередного молодого человека, она была раздражительной, пока ему не находилась замена. Мы все знали об этой слабости Саманты Пайпс – и это немного нас пугало. Она понимала, что это ей на руку.
В тот день перед самым полуднем Хелен Ботстейн, мой референт, вошла ко мне в кабинет, закрыла дверь и села на стул напротив моего письменного стола.
– Охрана сообщила, что внизу в вестибюле вас спрашивают какие-то люди, – сказала она.
Я был поглощен несколькими отчетами, которые были нужны мне для подготовки к встрече во второй половине дня.
– Какие-то люди? – отозвался я. – А разве к нам постоянно не приходят какие-то люди? И притом довольно жалкие существа.
Хелен выдавила улыбку.
– Мне не хотелось вас беспокоить, поэтому я туда спустилась. Это женщина, – добавила она, – с ребенком.
– Женщина с ребенком? А что им...
И тут до меня дошло, о ком Хелен говорит.
– Она заявляет, что знакома с вами.
Я вспомнил лицо той женщины.
– Она говорит, что вы дали ей свою визитку. Джек, у этой женщины ужасный синяк под глазом. Я привела ее наверх и дала ее малышке молока, – объяснила Хелен. – Она настоящая красавица, как и ее мать.
– Они здесь?
– Да, – прошептала Хелен.
– А на женщине, наверное, довольно грязное...
Хелен яростно закивала головой, чуть не плача. Ее потребность в ребенке была почти такой же отчаянной, как потребность дышать. Она уже три года пыталась забеременеть и сейчас принимала лекарства от бесплодия.
– У малышки такие кудри...
– Да.
– Привести их? – спросила она.
– Да, пожалуйста.
Хелен встала и тихо открыла дверь.
Женщина вошла медленно, с таким же, как и в подземке, гордым самообладанием, ступая по персидскому ковру поношенными туфлями, крепко держа дочку за руку и не оглядываясь. Хелен вышла и закрыла дверь. Женщина была закутана в то же грязное пальто, которое я видел накануне. Те же роскошные губы, то же тело. Но я с внезапной тревогой сосредоточил внимание на синяке вокруг левого глаза: он был припухшим и болезненным – блестящий асимметричный отек. За те пятнадцать часов, которые прошли с того момента, когда я впервые ее увидел накануне вечером, кто-то подбил ей глаз. Малышка вырвалась из руки матери и бросилась к окну моего кабинета, прижала ручонки к стеклу и стала смотреть, как внизу по улице снуют желтые такси. Женщина остановилась в центре комнаты, опустив руки и временно игнорируя дочь, и устремила глаза на меня. Она подошла не настолько близко, чтобы можно было пожать мне руку, и, похоже, тревожилась, не совершила ли она большой ошибки.
