Наталья Степанова - Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 27
Бабушка вступила навстречу Федоту, и он подступил к ней. Я стояла, и мне было жутко от страшных гримас бородатого деда. Он корчился и как бы пытался присесть, но будто спохватывался и выпрямлялся. Это могло бы выглядеть смешно, если бы я не знала того, что на самом деле происходит между этими двумя мастерами. На какое-то мгновение я прикрыла глаза. Когда я подняла веки, то увидела, что Федот ползком передвигается к двери. Бабушка шла за ним очень медленно, так же медленно, как он полз по каменному полу храма. Когда она проходила мимо меня, я увидела, что из ее закушенной губы стекает струйка крови. Лицо ее было беломраморное и настолько уставшее, каким оно бывает в самые тяжелые дни ее работы. Я двинулась следом за бабушкой на улицу. Каково же было мое удивление, когда я увидела, как дед Федот пляшет вприсядку во дворе церкви. Видно, бабушка, любя Бога и чтя церковь, не захотела, чтоб он прыгал в храме, но на улице не сдержалась и проучила своего обидчика. Позже я узнала, что Федот испросил через Астафьюшку у бабушки прощение и вернул ей все ее травы. Прошли десятки лет с того дня, но я до сих пор ясно вижу, как бородатый здоровый мужик наяривает вприсядку посреди церковного двора.
Дочь священника
За две недели до Рождества к нам в дверь постучал священнослужитель. Бабушка провела его в комнату, и уже вскоре на столе была свежая скатерть и картошечка с соленьями. Был Рождественский пост, но моя бабушка и в пост готовила необыкновенно вкусно. Яблоки она фаршировала брусникой и мочила их в кадушке со смородиновым листом, душицей и только ей известными корешками. Яблочки были такими прозрачными, что через их кожицу можно было видеть брусничку. Рыжики, опята и груздочки были такими красивыми, хоть пиши с них картину. Но отец Павел (так звали нашего гостя) едва притронулся к еде. Бабушка не уговаривала его, она знала, что если у человека беда, то и кусок в горло не полезет. Наконец они пошли в бабушкину комнату, где она обычно выслушивала и смотрела больных. Батюшка перекрестился на иконы и заплакал, но почти сразу же взял себя в руки, извинился за свою слабость и сказал: «Приехал я к вам как к провидице, потому что я лично сам видел людей, которых вы смогли вылечить и которые до приезда к вам обращались куда только могли. Отчитывал и я этих страдальцев, но, увы, Бог меня не услышал. Видимо, Господь питает особую любовь к вашей праведной душе, если Он посылает свою милость больным людям через ваши к нему молитвы. Я хотел бы рассказать вам о своем горе, но вот рядом отроковица, я и не знаю, нужно ли, чтобы она слышала мой рассказ».
И он посмотрел на меня. Бабушка тоже оглянулась на сундук, на котором я замерла в ожидании ее решения. «Прости меня, отец Павел, но этот ребенок в будущем продолжит мое дело. Я возлагаю на нее свое чаяние, всю свою надежду как на наследницу нашего рода, и, поверьте мне на слово, в этой комнате она видит и слышит многое, а иначе мне ее не выучить. Будьте покойны, она не станет перебивать вас или хоть как-то вмешиваться в наш с вами разговор. Просто не обращайте на нее внимания».
Отец Павел кивнул и, немного помолчав, начал рассказывать: «В нашей семье великое горе, которое я много лет скрываю даже от своих родных. Моя дочь Феня носит по крещению имя Феодосия, что, как вы знаете, означает “Богом данная”. Назвали мы ее так потому, что родилась она второго апреля. Ребенок этот был для нас с матушкой долгожданный, и родила ее моя жена в сорок пять лет. Роды были ужасно тяжелыми, и жена мучилась целых пять дней. Видя ее страдания, я уже был уверен, что она не разродится, не выдержит и умрет. Так же, видно, думала и моя жена. Она попросила меня причаститься и сказала мне: “Я перед тобой грешна в том, что не рассказала то, что теперь расскажу, потому что я чувствую, что не выживу. Мои родные и я очень хотели нашего с тобой брака. Родные – потому что желали мне безбедной жизни, а я – потому что искренне любила тебя. Только поэтому мы скрыли грех, о котором я тебе расскажу». И жена моя рассказала мне о том, что ее родители – родные брат и сестра и что за их брак они прокляты своим дедом. Дед проклял их, сказав, что брак этот от дьявола и что все их последующие отпрыски будут исчадиями ада. Я выслушал жену и, видя, что она и так не в себе от измучившей ее боли, успокоил ее словами, что Бог милостив и всем все простит. Примерно через час жена разродилась девочкой, а еще через месяц полностью пришла в себя. Думаю, что она пожалела о том, что рассказала мне о своей семье, потому что характер ее изменился. Она постоянно плакала, и в конце концов я, не выдержав, сказал ей, чтоб она успокоилась и больше не думала о проклятье и о грехе своих родителей. Я сказал ей, что очень ее люблю и ее вины в поступке родителей нет.
Шло время, дочь наша подрастала. И я стал замечать за ней одну странность. Она, находясь одна в комнате, разговаривала с кем-то. Я пытался поговорить с Феней, спрашивал ее, с кем она говорит, но дочь отвечала, что просто играет. Когда Феодоре исполнилось шестнадцать лет, я решил ей сделать подарок. Подойдя к ее двери, я услышал, как она что-то говорит. Открыв дверь, я увидел, что Феня не просто разговаривает, но при этом жестикулирует так, как обычно делают люди при собеседнике, но ведь в комнате не было никого!
Увидев меня, дочь выказала свое неудовольствие, что я вошел к ней без стука. “Я стучал, – сказал я, – но ты опять с кем-то говоришь. Ты уже не ребенок, тебе уже шестнадцать лет, в твоем возрасте девушка уже думает о своем избраннике”. И тут мне моя дочь сказала, что уже выбрала себе жениха. Услышав это, я по наивности решил, что она имеет в виду то, что она никогда не выйдет замуж, как поступают невесты Христовы, ведь она воспитывалась в семье священника, и стал ее хвалить, но я не успел договорить своей мысли, как Феодора подскочила к иконе и плюнула на нее! После этого она упала и забилась в страшных конвульсиях. Бог ли ее наказал, или случились припадки, я не знаю. Прибежала жена, и мы стали держать ее за руки и за ноги.
С этих пор я не узнавал своей дочери. Она не переносила молитву, которую я обычно читал перед вкушением пищи, и поэтому не садилась с нами вместе за один стол. Из комнаты она вынесла все иконы и даже крест. Раз в неделю она плевала на иконы, и у нее тут же начинались припадки. Она выкрикивала хулу и говорила, что мы ей ненавистны. Когда однажды мы решились с ней поговорить и стали приводить доводы, что раз уж мы служим Отцу небесному, значит, и наша дщерь должна быть любящей Бога. И тут она сказала: “Вам ли говорить о своей праведности, ведь ты, отец, женился на плоде прелюбодеяния брата и сестры”.
Ее слова были подобны удару грома, ведь никогда и никто не мог знать о исповеди моей жены, так как дочь наша была в то время еще в чреве своей матери, а я ни с кем об этом не говорил. Да и не мог бы я этим поделиться ни с кем, ведь я в сане священнослужителя. Но вот что еще поразило нас с женой: голос, которым говорила наша дочь о кровосмешении брата и сестры, был не ее, это был бас мужчины, хриплый, громкий и безобразный. Я повысил на дочь голос и стал ей грозить наказанием, но она расхохоталась и заявила: “Если вы не оставите меня в покое, я буду раздеваться догола и входить в церковь во время службы. Я перебью в церкви все и опозорю вас. И тогда, отец, тебя лишат твоего сана”.
Мы отступились от нее, но если бы вы знали, что она вытворяет и как мучает нас. Помогите моей дочери, попробуйте очистить ее тело от бесов, и я тогда буду всю жизнь о вас молиться».
Священник снова заплакал, а бабушка сказала: «Я дам одежду и воду для Фени. Одев эту одежду, она не будет сопротивляться, и тогда нужно привезти ее ко мне. Пока будете ехать, давайте ей заговоренную воду, а как приедете, я попробую вызволить ее от сатаны».
Отец Павел уехал, взяв с собой одежду для Фени и заговоренную святую воду. К их приезду бабушка готовилась основательно. По ее просьбе дед Архип изготовил большой осиновый крест. Она срочно позвала в подмогу двух знатких мастериц, и я видела, как они ночью втроем подметали пол. Затем они собрали все, что намели, и стали варить в чугунке на печи. Бабушка бросила туда двенадцать разных корней, собранных на Иванов день и, когда в чугунке вода забурлила, стала читать так:
Явь есть текущее, жизнь отойдет, смерть придет.
Для светлого отца добро,
А для темного отца зло принесет,
Господь смотрит на нас, жалеет,
Перед ним всякое зло каменеет.
Правь неведомо устроена Даждьбогом,
А по ней, словно пряжа, течет Явь,
Та создает жизнь нашу, когда Явь отойдет,
И смерть придет, и возьмет
По образу своему и подобию,
По Его воле рождаются, судьбой награждаются.
В тело, подобное Ему, темные силы вселяются,
Сживаются, срастаются,
Отцом темным на темное благословляются.
Еда эта тому, кто от темного отца пришел
И в тело по Его образу и подобию вошел.
Рот откроется, язык возьмет,
Горло проглотит, кишка проведет,
