Сесил Битон - Зеркало моды
Некоторые из этих ярких и известных в свете дам имели некоторое отношение к театру. Они фотографировались в богато украшенных гостиных, одетые в неглиже из невесомой воздушной ткани, и подпись под снимком нередко гласила, что это «известная актриса». Большинство наслаждалось роскошью в Париже, некоторые предпочли Лондон.
Последней представительницей полусвета, пожалуй, была ослепительная блондинка со шведскими корнями, некая Жаклин Форзан; ее звезда взошла накануне войны и закатилась незадолго до ее окончания. Она была изящна и грациозна, фигура ее имела совершенно неповторимые линии, а кожа славилась ослепительной белизной. Носик у нее был маленький и округлый, а соблазнительно приоткрытые губы – ровно такие, какие нужно. Все в ней словно призывало к близости. Негритянские глаза, подчеркивавшие бледность ее личика, придавали ей удивительный шарм – не меньше того, коим отличалась ее соперница, актриса Женевьева Лантельм. При этом на фоне этой знойной блондинки Форзан выглядела скромнее, строже и куда загадочнее, кроме того, в ней не было ни тени вульгарности. Она была будто растворена в благоухании пармских фиалок и казалась недосягаемой.
Форзан, 1911 год
Длинные волосы ее были распрямлены и сильно приглажены, на античный манер, – можно сказать, что Форзан предвосхитила моду на аккуратные мальчишеские стрижки 20-х годов. Хотя в то время считалось элегантным ходить, подав корпус несколько вперед и прогнув его подобно скользящей по воде лебедушке, осанка у Форзан была совсем иной: она, напротив, отклонялась назад, слегка выставляла вперед бедра и шла строго по прямой линии. Под мышкой она носила туго свернутый зонтик, при этом другой рукой удерживала на поводке – ни много ни мало – двух афганских борзых, отчего манжета задиралась до локтя.
Они умели произвести впечатление, и притом с большим художественным вкусом
В отличие от большинства современниц она предпочитала не слишком подогнанный по фигуре наряд, видимо полагая, что в свободном крое есть свое очарование.
Особый шик платью в стиле Директории придавали белые и серые гофрированные шифоновые ленты, спадающие вниз от высокой талии. Фурор произвел и ее костюм из тонкого черного сукна в сочетании с гетрами до щиколоток и плотно сидящей шляпкой-током, украшенной перьями цапли. Один из моих знакомых, человек впечатлительный, видел, как она вышла из эффектного синего авто и направилась в магазин, вскинув головку подобно голубице; в память моего приятеля навсегда врезалась зауженная драпированная юбка с разрезом до колена, закутанные в шиншиллу плечи и изящные руки, а еще тюрбан, из которого произрастала пышная эгретка.
Форзан и другие дамы полусвета умели постоянно подогревать интерес к себе, причем не только у мужчин, но и в своем кругу. Может быть, в то время произвести фурор было проще, чем теперь. Когда Форзан входила в ресторан лондонского отеля «Савой», все вокруг вскакивали с кресел, пытаясь разглядеть гостью. Ее пусть и довольно странный, но неподдельный природный шарм в то время будоражил кровь сильнее, нежели теперь, и всегда одерживал победу над мимолетными модными веяниями. По крайней мере, по дошедшим до нас снимкам совершенно ясно, в чем именно она превосходила современниц.
Конечно, людям наших дней трудно оценить, насколько прогрессивны были эти дамы по части моды: нам с тех пор навязали столько пустых подделок, что мы сделались слепы и разучились видеть подлинный вкус. Так, например, до появления актрисы Евы Лавальер женщинам даже в голову не могло прийти собирать волосы в тугой пучок, чтобы подчеркнуть несколько монгольские черты лица, а тем более носить строгий костюм с пиджаком.
Бесспорно великолепное зрелище представляла собой и Женевьева Лантельм, когда в сопровождении южноамериканского миллионера Эдвардеса занимала место в театральной ложе. Сохранился набросок, сделанный Жаном Кокто: на Эдвардесе вместо привычного фрака и крахмальной манишки – рубаха из мягкого материала, а у его спутницы намалеваны рыбьи губы, на голове копна кудрей, на шее почти что собачий ошейник из бриллиантов; сидит она не прямо, как заведено, а почти перегнувшись через перила так, что каскад жемчужных нитей свешивается вниз.
Женевьева Лантельм, 1910 год
Да, дамам полусвета было не занимать ни эксцентричности, ни фантазии. Они умели произвести впечатление, и притом с большим художественным вкусом. Некоторые появлялись в обществе исключительно в сопровождении чернокожего слуги или захватывали с собой животных диковинного вида. Одну потрепанную даму преклонных лет везде сопровождал низкорослый австралийский абориген. Актриса Полер отличалась тончайшей талией и невероятно уродливой внешностью: у нее был громадный рот, злые раскосые глаза, буйные кудри и челка на лбу. Она вернулась из Америки с чернокожим мальчишкой на поводке. На шее у слуги была табличка с надписью: «Моя хозяйка – Полер, просьба вернуть». В номере «Татлера» за 13 декабря 1911 года «г-жа Присцилла из Парижа» писала следующее:
«Одно из важнейших событий зимнего сезона – генеральная репетиция в «Фоли Бержер»; Полер произвела фурор, появившись в ложе с юношей лет шестнадцати от роду. Боже правый! Младенец, да и только. Лицо бледно-розовое, глаза цвета незабудки, соломенные волосы. На нем, верно, был его первый в жизни костюм, и он наверняка знал, что он «очаровашка». Понятно было, что у знаменитой артистки новая игрушка. Она возит его с собой повсюду. На днях одна замечательная английская дама, большая почитательница таланта миниатюрной алжирки, пригласила ее отужинать в «Кафе де Пари». Полер приглашение приняла, но явилась с мальчиком. Надо полагать, она не расстается с ним из художественных соображений, из тяги к контрасту: в том, как копна ярких белокурых волос выглядит на фоне смуглой Попо, есть что-то непревзойденно пикантное».
В Лондон шик парижских кокоток привезла прелестная Джина Палерм, которая украсила своим участием музыкальные комедии театра «Палас». В свете она блистала не меньше, чем на сцене. Она появлялась в шиншилловом манто до пят, для пущего эффекта прихватив пса породы салюки, позировала в бархатном шотландском берете и галифе на фоне богатого, изобилующего позолотой интерьера своей гостиной, располагавшейся в фешенебельном квартале Мейда-Вейл.
Джина Палерм
Когда-нибудь об этих женщинах, бесследно исчезнувших из нашего нынешнего общества, будет написан исторический труд. Если судить строго, общественной пользы в них не было никакой или почти никакой, но назвать их существование неоправданным нельзя: они не нуждались в оправдании, их мир существовал сам по себе. Слово «польза» мы сегодня употребляем в крайне узком, бытовом, значении. Вспомним, что еще в середине XIX века Шарль Бодлер признавал «свою решительную бесцельность» и разговоры про свою полезность воспринимал как тягчайшее оскорбление. Каким бы скандальным ни выглядело бы сегодня его утверждение, в нем в завуалированной форме говорилось о лживости морали. У природы мы не спрашиваем, что полезно: какая, например, практическая польза в цветах? При этом мы их сажаем, поливаем, растим, раскошеливаясь на парники и клумбы. Люди, конечно, – создания несколько иного свойства, чем цветы, однако Бодлеру, возможно, хотелось бы обратного. Что же до дам полусвета, то они одарили свою эпоху целым цветником яркой индивидуальности, выращенной в естественных условиях. Для общества они были как орхидеи. Сегодня вырастить их невозможно: нет более для этого условий, все ростки погибли. Но едва ли их гибель сделала нас хоть в чем-то богаче, и уж точно им не нашлось замены – столь же экзотической, столь же прекрасной.
Глава V
Ветер перемен
Аскот в трауре
По сравнению с шестьюдесятью годами правления королевы Виктории десять эдвардианских лет – как одна короткая свадебная вечеринка. Есть мнение, что бывают эпохи упадка и эпохи подъема; похоже, что мы, со свойственными нам ностальгическими настроениями, воспринимаем перемены как признак упадка. Престиж короля Эдуарда был так велик, что смерть его в 1910 году показалась началом раскола западноевропейской цивилизации и общества, который неминуемо произойдет в ближайшие три-четыре десятилетия. Того, что уже спустя четыре года разразится мировая война, предвидеть, естественно, никто не мог.
Для Англии, скорбевшей по ушедшему монарху, знаковым мероприятием стал так называемый Аскот в черном. С началом сезона в год траура представители высшего света появились на трибунах аскотского ипподрома с ног до головы в черном: мужчины облачились в черные пиджаки, повязали черные галстуки, нахлобучили черные шляпы и носили черные зонты в руках, затянутых в черные перчатки.
