Александр Левинтов - Жратва. Социально-поваренная книга
Цены были подняты примерно на 30 %. Сейчас нас не удивляют такие повышения, нам теперь и в А—5 раз ни во что. Но тогда это было что-то страшное. Люди привыкли к понижению, потому что на XIX партсъезде было сказано, что последовательное понижение цен и есть основное движение к коммунизму, а, стало быть, генеральная линия партии. И вот буквально через 10 лет эта генеральная линия приобрела прямо противоположный характер, и к тому же еще скачкообразный.
Горчичный хлеб — в размер ситного, то есть килограммовый. Ядрено-желтого, в сторону коричневого, очень теплого цвета и тона, сладкий и, разумеется, очень ароматный. Горчичный хлеб никогда не черствел, его расхватывали и тотчас же съедали.
Батоны с изюмом. Они были чуть дороже обыкновенного ситного, это не как сейчас в два с половиной раза дороже, а может быть, и три. А впрочем, чего обсуждать то, чего теперь нет. Батон с изюмом был на столе, конечно, у людей зажиточных, которых было не очень-то и много. Странное дело происходит у нас: чем больше зажиточных людей, тем меньше у них шансов заявить о своей зажиточности или, по крайней мере, соответствовать собственной зажиточности. Их тут же превращают в каких-то скопидомов своих богатств, и это тем более удивительно и необъяснимо, что сами богатства не просто бумажны, а попросту фиктивны.
Ситник. Вот хлеб был вкусный. Это круглая лепешка, довольно высокая, белая, аппетитно белая с легким румянцем, но не то чтоб чахоточным, а здоровым румянцем в желтизну. Хлеб необычайно мягкий и упругий. Ситнички хороши, конечно, в бутербродах.
Калач. Если ситник стоил 10 копеек, то калач — 11 копеек за счет ручки. В принципе же это тоже ситник, только имеющий другую форму. Вот иногда и форма чего-то стоит.
Паляница, или украинский хлеб, и все хлеба, подобные ему. Огромный полутора или двухкилограммовый каравай, круглый, с хорошо пропеченной корочкой, высокий. Хлеб очень рассыпчатый, его можно загнать в стакан с молоком почти чуть ли не четверть. Знатоки и любители хлеба предпочитали, конечно, паляницу, и ездят в специальные булочные, где она продается. Одна из таких была в районе Белорусского вокзала.
Саратовский калач. Это вообще фантастический хлеб, который делают только в Саратове. Делается это из местных пшениц по местным рецептурам и местными суперумельцами. Хлеб, по-видимому, имеет немецкое происхождение, в Саратовской области всегда было много немцев, и отличается необыкновенной пушистостью.
Красносельский — хлеб моего детства. Громадный, двухкилограммовый батон, по вкусу напоминающий ситный. Очень мягкий, с очень плотной и сплошной коркой, темно-коричневого цвета. В нашей семье сохранилось такое воспоминание. Приехали в Ленинград, где мы тогда жили, гости из Москвы и приготовились к ужину, а мы, дети, спали за перегородкой, считалось, что спали за этой перегородкой или занавеской, а на самом деле недалеко от нее расположился очень ароматный и душистый красносельский батон. И мы начали его щипать, но так, чтоб не очень было заметно. Мы щипали его с одного конца и незаметно, пока взрослые готовились и доходили до состояния чаепития, к которому и предназначался красносельский батон, мы выщипали всю середину, оставив только корку. Изумлению взрослых не было предела. Такая тщательная обработка с сохранением формы показалась им настолько высококлассной, что нас даже не ругали.
Французские батоны. О них мы впервые узнали из восторженных рассказов Сергея Образцова про Ива Монтана в середине 50-х годов. А спустя небольшое время, где-то лет через 30, эти батоны появились и у нас. Всего в нескольких булочных каждые 40 минут появлялось несколько лотков горячих, длинных и очень вкусных французских батонов, сделанных по французской лицензии из французской муки. Но наши.
Мое школьное детство прошло в условиях попыток политехнизации, а точнее, приготовления нас к рабочим местам. В старших классах мы просто половину времени проводили у станков. А вот в средних и младших нас таскали по всяким производственным предприятиям. В Тамбове, помню, мы были на конезаводе, в Москве на огромном множестве различных предприятий. Более всего из этих визитов мне запомнились хлебозаводы, а еще больше, пожалуй, маленькие пекарни. На хлебозаводах, конечно, нечеловеческие условия приготовления этой пищи № 1, хотя все и в халатах, где тесто месят. А в маленьких булочных в подвалах и полуподвалах так вкусно и сытно пахнет хлебом, такие интересные, заманчивые печи и все так присыпано и засыпано мукой! В этих булочных готовят самый вкусный хлеб, аппетитные булочки типа калорийных или французских. Партии маленькие, и поэтому каждая партия несет сюрприз индивидуальности.
О мифологии хлеба и кирпичей: все, что связано с печами, есть священнодействие, порождающее цеховую замкнутость и масонство. Пекари и каменщики — это самые таинственные люди на свете. Не зря ведь в Древнем Египте именно евреев, людей чудных и неординарных, поставили на такие работы, как обжиг глиняных табличек для иероглифов. Не хлебом единым, но этими кирпичиками и табличками жив человек. И хлеб наш насущный дашь нам днесь, а насущен не только этот, но и духовный хлеб.
Черняшка. Мне кажется, то, что называется застоем, имеет свое историческое начало, а может, это не эпоха застоя, а эпоха отчуждения людей друг от друга, а заодно и от совести. Речь идет о повальном переходе от хлеборезок в булочных к булочным самообслуживания, когда именно черный хлеб стал анонимным и не передается из рук в руки. А до того я вспоминаю Первомайку, Первомайскую улицу в Измайлове, бывшую Малую Стромынку. 52-й продмаг на углу Первомайской и 2-й Парковой. Сначала он был деревянный, потом на другой стороне 2-й Парковой построили четырехэтажный дом, в котором разместился 52-й магазин. Хлебный отдел был самым дальним. Женщина в белом фартуке, в белом халате нарезала черный хлеб с точностью до грамма в каждой полбуханке или четверть-буханке, довешивая и добавляя маленькие брусочки кисло пахнущего хлеба. Горка росла, даже не горка, а пирамида. И мы внимательно следили за равновесием между этой, глыбкой и горкой чистеньких гирек. Вес шел на граммы. Не знаю ничего более аппетитного по запаху, чем этот кислый черный хлеб. Это запах голода, потому что, когда наступает голод — человек уже не думает ни об авокадо, ни о винограде, ни об ананасах. Он мечтает только об этом кислом и теплом хлебе. Черный хлеб может быть благородным, оснащенным разными добавками, тмином и другими пряностями. Таков бородинский хлеб, тминный, рижский, особенно тех лет. Сейчас уже не то и все не так — я не брюзжу. Действительно теряется искусство и возрастает безразличие к тому, что делаешь. Хлеб становится все более бездуховным, а потому все более однородным. В самом начале импорта зерна из Канады и Америки появился столовый, орловский и обдирный хлеб. Он не дотягивает ни до белого, ни до черного — это какая-то серятина, правда, корочка у этой серятины вкусная, особенно когда хлеб дожарист и, растрескавшись, дает широкую борозду, трещинку, которую обычно и объедают в первый день. Черный хлеб, как и все прочие, подорожал. Некоторое время у нас делали вид, что поднимают цены для расширения объемов производства. Вот поднимем, говорят они, цену в два раза, и спрос будет соответствовать потреблению или еще чему-то такому странному, что им казалось рынком. Но от того, что икра вместо 12 рублей стала стоить 45, а теперь неизвестно сколько, ничего не изменилось: икры не прибавилось. Более того, ее стало еще меньше, ее перестали производить даже на экспорт. Потом придумали другую заморочку: для упорядочения цен внутренних и внешних стали продавать кофе в четыре раза дороже того, что продавали ранее. И устроили это повышение цен на кофе аккурат в тот момент, когда на мировом рынке цены упали. А теперь пошла совершенно новая политика цен. Она заключается в том, чтобы они вздергивались на совершенно неизвестные и непонятные продукты. Дело не в том, чтобы вздернуть цену в три, четыре, пять раз, это уже никого не волнует. Вздергивается то, чего не ожидали. И это то же самое, что изъять товар из продажи. Ну, как взяли и изъяли яйца из продажи, и цена на них на рынке поднялась до полутора-двух рублей за штуку. Изъятие товара с поднятием цен имеет в настоящее время одну цель: удержание власти. У нас властей много: партийная, кагебешная, говорят, что есть даже советская власть, но в это никто не верит, даже те, кто представляет советскую власть. Это не власть. Это фикция. А вот торговля владеет властью, и чем меньше товаров и чем выше они в цене, тем большей властью они обладают над населением.
Есть еще уголовная власть, власть армии, как некоторая потенциальная угроза, в отличие от реальной угрозы уголовной власти, пожалуй, самой мощной и действенной власти в этой стране. В августе—сентябре 90-ого года была устроена хлебная провокация, когда во всех булочных появились объявления: «Хлеба нет и не будет». Это такой легкий звоночек: приготовьтесь, ребята, вас ждет голод. К этому не было никаких разумных оснований для исчезновения хлеба. Безусловно, это не случайность, а некоторая акция — политическая акция. Не думаю, что к этому имеют отношение большевики, скорее всего это действия торговой власти. Хотя, конечно же, хлеб — культура партийная и под урожай хлеба можно уничтожить и все остальное, в 10 и 100 раз дороже, чем хлеб. А впрочем, 90-й год войдет в историю человечества и нашей страны как год самой большой загадки с хлебом. Сверхурожайный 90-й год оказался карой Господней, Божьим бичом, несмотря на все усилия Рыжкова и всей этой камарильи и гоп-компа-нии. Урожай вырос действительно очень большой и тем самым поставил на рога все структуры советской, партийной, военной власти. Были брошены огромные силы на уничтожение урожая, но этого не удалось сделать, и собрали так, чтобы попалить и взорвать зимой элеваторы, переполненные зерном, непросушенным, непровеянным, самозагорающимся, сырым, а там, где недособрали урожай, элеваторы засыпали импортным зерном. Удивительно, но факт, что импорт зерна осуществляется в самых интенсивных формах не только во время сбора собственного урожая, но и после него, невзирая на него. В этом смысле импортный урожай, или импортная закупка, оказался конкурентным собственному урожаю, а вовсе не дополнением к нему.
