Макс Фрай - Кофейная книга
— Герои не плачут. Потому здесь и не бывает героев, нечего им тут делать. Как какой герой сюда попал — так весь и вышел, понимаешь?
Она не знала, что это вранье, она не знала. Ее звали Корасон Моралес, ей было двадцать. Она уже не хотела быть героем, ее корчило от страха. Но деваться было некуда. И она плакала, горько и безнадежно, а следователь бесился, снова бесился, потому что она плакала — и ей было не до него.
Как будто все уже случилось. Она оплакивала себя и все, что должно с ней произойти, как свершившийся факт — испугать ее было нечем.
Она плакала и плакала, что бы с ней ни делали. Она кричала, когда к ее соскам прикручивали проволоку и жужжало магнето. Она теряла сознание в пыточной, приходила в себя в камере — обводила всех перепуганным, неверящим взглядом, вздрагивала, замирала… И снова плакала.
Ее сознание проделывало путь иголки по виниловой дорожке: почти незаметная выщербинка, царапинка тоньше ангельского волоса — и все начинается с того же места, игла не в силах покинуть осточертевший закоулок мелодии, один и тот же мелкий кусок бытия повторяется и повторяется без конца.
Плача, она спрашивала Хосефу, медицинскую сестру, что же делать, если она забеременеет.
Она плакала даже во сне.
Она плакала столько, сколько не плакал еще ни один человек во всем мире. Неизвестно, откуда в ней взялось столько слез. Даже не то удивительно, что она смогла столько времени жалеть себя и сокрушаться, а то, что в ее организме набралось столько соленой воды, что она не умерла от обезвоживания за неделю нескончаемых рыданий. Ее слезы оставались такими же солеными, горькими, едкими и в конце этого срока. Они проточили тайные русла в плоти мироздания, подмыли берега, разъели заслонки между мирами.
Она проснулась, не переставая плакать, от осторожной щекотки: нечто неуклюжее и насекомое, ростом с большую мартышку, робко, но настойчиво касалось ее руки, тщательно выбирая места, не истерзанные проволокой, не обожженные сигаретами и горячим воском. Это нечто было настолько странным и нереальным, что на мгновение Корасон даже перестала плакать. Впрочем, между одной слезой и другой промежуточек оказался невелик, не более обычного, они ведь не текут непрерывно, а, как хорошие водители, соблюдают между собой дистанцию. Так что вторая ненамного отстала от первой, со стороны было и вовсе незаметно. Но нечто насекомое коснулось заостренным коготком щеки Корасон между этими двумя слезами, показывая, что пауза отмечена и принята им на свой счет. А еще насекомое нечто кивнуло три раза, и Корасон решила, что это скорее некто, раз может понимать человеческие чувства и отвечать на них осмысленными сигналами. Некто насекомый, неуклюжий, изящный и, насколько Корасон могла разглядеть в сумраке, — зеленовато-дымчатый, был слегка похож на гигантского богомола и очень сильно напоминал Чужого.
— К-кто ты? — всхлипывая, спросила Корасон.
— Вам мое имя не скажет абсолютно ничего, — отклонил ее вопрос Насекомый. — Здесь, где вы, о нас не знают, даже не подозревают о нашем существовании.
— Ну, я бы не была так уверена, — возразила Корасон, вытирая щеку об остатки блузки на плече.
— Это неважно. Зовите меня как хотите. Я пришел для того, чтобы вести с вами переговоры.
— Поразительно, — сказала Корасон, обливаясь слезами, — я все-таки сошла с ума и принимаю тебя за порождение фантазии. Нет, сеньор, я тебе ничего не скажу, понял? Прикинься ты хоть феей-крестной, хоть Микки-Маусом! Это галлюцинации? Что за гадость ты подмешал мне в воду?
— Нет-нет, — пылко возразил Насекомый. — Я не имею отношения к происходящему здесь. Пожалуйста, дайте мне сказать до конца.
— Ну говори, чертова жужелица, — разрешила Корасон и горестно вздохнула.
— Утихомирьте ее кто-нибудь! — раздался голос из противоположного угла. — Мало что ревет без умолку, так еще и заговариваться начала. Как будто одна тут сахарная…
— Что тебе, Одалис? — отозвалась Хосефа. — Девочка бредит.
— И что? Она думает, ей хуже всех?
— Она ничего не думает, Одалис, а ты не можешь знать, кому здесь хуже. Никто не может знать. Постарайся заснуть, она же не громко…
Одалис, ворча, устроилась на своем одеяле, медицинская сестра, приподнявшись на локте, какое-то время вглядывалась в Корасон, но тоже легла. Корасон слушала, как слезы глухо стукают, падая на ее одеяло, как будто она роняет горошины в темноте. Вдруг скрипучий голосок прозвучал прямо над ее головой.
— Я вынужден был скрыться. Но теперь я позволю себе продолжить свою речь, толком еще и не начатую. Прошу вас, выслушайте меня не перебивая, а лучше — спрашивайте сами, только тише, умоляю, чтобы нас не прервали снова.
— Так ты будешь сам говорить или мне расспрашивать?
— И то и другое, и то и другое, в той пропорции, какая будет удобна вам!
— Я ничего не понимаю, — созналась Корасон, вытирая слезы волосами.
— Я все объясню!
Он объяснил. В соседнем мире, одном из тех, что поближе, близился конец света. И Корасон могла бы спасти этот мир и все его население, просто пожертвовав им свою жизнь.
— Я знаю эту сказку, — криво улыбнулась Корасон. — Я соглашусь спасти вас, а вы за это спасете меня. Не верю.
— Это не сказка, — печально возразил Насекомый. — И мы не можем вас спасти. Никак и ни за что.
— Конечно, — кивнула Корасон. — Это непременное условие. Если я буду знать заранее, что спасусь, жертва не будет иметь силы. Ага.
— Нет, нет! Все совершенно не так, поверьте. Если бы вы могли быть спасены здесь, мы ни в коем случае не стали бы препятствовать. Мы только потому и смеем просить вас о помощи, что вы обречены.
— А какая же мне тогда выгода от этого? Зачем мне… — Тут Корасон прекратила плакать и воззрилась на Насекомого округлившимися глазами. — Это точно? Это правда-правда? Никак-никак? Я погибну?
— И очень скоро. Мы же все проверили. Вас расстреляют еще до рассвета. Времени осталось совсем мало. Я слишком долго не мог разбудить вас. Каждая минута драгоценна.
Корасон вытерла глаза руками.
— Я ведь ничего не сказала им, а? Я ничего не сказала?
Насекомый потупился.
— Еще не сказали… Но может так случиться… что в последний момент… Вас повезут в грузовике, глаза завязаны, за город, там поставят на краю оврага. В первый раз они будут стрелять мимо. Потом предложат вам…
— И я?..
Насекомый отвернулся.
— Ну что? Что?
— Вы же понимаете. А потом они все равно вас убьют. Вы же понимаете.
— Так. Я понимаю.
Корасон разглядывала свои колени, синяки и ссадины на них, потом подняла руки, повертела ими перед лицом. Она теперь не плакала.
— Так чего ты хочешь от меня?
— Мы не можем вас спасти, но вы можете спасти нас. И вам это ничего-ничего не будет стоить. Хуже от этого не будет. Вам не придется терпеть никаких дополнительных неудобств.
— Что такого в моей жизни, что моя смерть может вас спасти — и каким образом?
— У вас говорят: «когда умирает человек — умирает целый мир». Вы такие огромные существа… Огромные! Несказанно великие! Вы сравнимы с целым миром! Со Вселенной!
Корасон обвела взглядом спящих соседок по камере.
— Да уж. И что?
— Если вы скажете, просто скажете, что отдаете свою жизнь за спасение нашего мира…
— Я… Я как-то думала отдать жизнь за наше дело. За свободу. За товарищей.
— Нет, послушайте, это прискорбное недоразумение. Это невозможное дело. Вы не можете отдать жизнь за своих друзей — они так же велики, как и вы. Исключено, исключено, им вы помочь не в силах! А нам — да, можете. Вполне. Вашей жизни будет достаточно для спасения целого мира.
— Мне казалось… что для такого великого свершения… нужен подвиг. Жертва. Как у Христа. Что-то такое. Страдания…
— Разве вы мало страдали?
— Но не за вас ведь.
— Нам зачислят. Это тоже. Это может усилить эффект.
— Но сначала я предам их. Сдам их палачам.
— Знаете… я тут подумал… Я мог бы затуманить вам разум таким образом, что вы оказались бы неспособны… Просто неспособны. Я не могу милосердно убить вас — это разрушит условия, необходимые для успеха, для спасения нашего мира. Но я могу, уже после того, как вы посвятите свою смерть нам, в качестве бескорыстной жертвы…
— Какая же это будет бескорыстная жертва? Мне это выгодно.
— Да, в общем и целом, да. Но выгода незначительная! И не имеющая отношения к нашему миру! Вы все равно умрете для нас, за нас. А я просто… просто спою вам колыбельную. Сразу после первого залпа. Как будто вы сошли с ума от страха. Это будет… просто мой личный подарок. Никаких сделок.
— Как-то все глупо. Несуразно. — Корасон ощупала вымокшее от слез одеяло. — Я так устала. Говоришь, уже скоро?
— Очень скоро, очень! Пожалуйста…
