Макс Фрай - Кофейная книга
— А еще давай так…
— А еще лучше…
Когда женщина в очках спохватывается, мальчик с девочкой уже почти вышли из сквера. Они удаляются, держась за руки, и что-то оживленно обсуждают.
— Антонина, куда ты пошла? Вернись немедленно, я сказала! Антонина! — Женщина поправляет очки и бегом пересекает детскую площадку.
Две сестры в песочнице, забыв про кастрюльку с кофе, шумно делят пластмассовый меч.
Детский кофе от старшей сестры
Посуда имеет особое значение.
Она должна быть миниатюрной и выполненной из легких материалов.
Цвет предпочтительно белый.
Кофе готовится в маленькой двуручной кастрюльке.
Засыпать 6–8 ложечек песка, стараясь, чтобы в кастрюльку не попали стеклышки, мелкие камни и твердые комки земли.
Несколько травинок одинаковой длины мелко покрошить руками и всыпать, аккуратно помешивая.
Влить полчашечки воды из ближайшей лужи (при условии, что лужа образовалась не ранее вчерашнего вечера).
При желании можно украсить пухом одуванчика и накрыть блюдцем.
Настаивать на бортике песочницы до полной потери интереса.
Юлия Боровинская
Как получится
— В любой женской истории всегда есть любовь — или в начале, или в конце.
— В конце — лучше.
— Это смотря какая любовь…
— Я в христианский рай не верю, — шепчет она, притулившись головой между его рукой и телом так, что выдыхаемые слова щекочут сосок, и это не дает мягко сползти в сон.
— Почему?
— А мне там было бы неудобно.
Если не спать, то закурить бы, но правая рука касается ее волос, а за пепельницей и вовсе придется вставать, тогда и она закурит, придется потом проветривать…
— Ну вот представь: начала я прямо с завтрашнего дня молиться, каяться, что там еще положено?.. И попала после смерти в рай. А там уже Витька и Стах. И я каждого из них люблю.
— Ну и живи с обоими.
Неприятно, конечно. Уж в постели можно было бы и не… Но если показать, что неприятно, будет еще хуже. Или все-таки закурить?
— Не-а, никак. Трахаться можно с двумя, а любить — как? Или уж всю душу отдавать или — на фиг нужно? Да и не положено так в раю, наверное…
— Много ты знаешь, что там положено…
— Ну… я пред-по-ла-гаю. Ты сам тоже не знаешь — ты ведь в раю ни разу не был!
— Нет, — улыбается он и думает: «А надо бы заглянуть как-нибудь», — и все-таки встает за пепельницей, ловко выскользнув из-под ее рассыпавшихся волос.
Пепельница старая, массивная, квартирный хозяин оставил, а может, кто-то из прежних жильцов. Глиняный шершавый треугольник облезло-коричневый, а вместо углов — оскаленные драконьи морды. Из Китая, наверное. Или из Таиланда — кто их разберет?
Он забирается обратно под одеяло аккуратно, так чтобы не прижать ненароком разметанные по простыне и подушке пряди.
— Будешь?
— Давай.
Она коротко, но глубоко затягивается, медлит, впуская дым в легкие.
— А еще я бы страшно устала, — наконец говорит она.
— От рая?
— От себя. Это же одуреть можно — всю вечность быть собой. Тащить на себе рюкзаком и детские обиды, и чьи-то случайные слова и собственную вину, и чьи-то предательства. И даже однажды виденную задавленную собаку, из-за которой теперь отводишь взгляд от любой старой тряпки, валяющейся у обочины, — тащить.
— А ты представь, что у ворот в рай с тебя все это снимают. Стоит там такая корзинка, как в аэропорту перед металлоискателем, и ты туда все складываешь, складываешь, складываешь — пока не станет совсем легко и светло.
— Да, но кто же тогда войдет в эти ворота? Не я — это уж точно.
Он вспомнил, как два года назад, в метро, она плакала, прислонившись головой к какому-то глупому объявлению — то ли рекламе обувного магазина, то ли о новом, невероятно выгодном тарифе. А когда он только собрался что-то спросить, она резко сказала:
— Я даже и пытаться больше не хочу! — и вышла.
А вчера она курила на лавочке в его дворе — просто шла мимо, захотелось где-то присесть и покурить, — а он как раз вышел в магазин. Потом они ели мороженое в кафе — она заказала фисташковое, — и он спросил:
— А что ты еще хочешь?
— Покататься на карусели.
И все это было судьбой, несомненно, никакой вины он за собой не чувствовал, даже поцеловала она его первая — ладно бы от любви, но нет, от одержимости забыть кого-то, по кому были эти давние слезы в метро.
Ведь нелепо же предупреждать, что твои женщины всегда умирают, где-то там, в своих квартирах и на своих простынях, через день-другой просто перестают дышать во сне. Трижды так было, а больше он и пробовать не хочет — то ли бывшая жена к ведьме ходила, то ли такое уж цыганское счастье…
Но тогда она сама сказала, едва-едва успели разомкнуть губы:
— Знаешь, мои мужчины или умирают, или не любят, так что ты меня не люби, пожалуйста, совсем не люби, ты будешь чужой мужчина.
А вот теперь они курят в постели — такой банальный кадр! — и серый дым как цепь унылого безумия, одна на двоих. Ведь если и есть в жизни место чуду, то только как празднику — фейерверк, Новый год, — а то что же это за чудеса-то с удушливым запахом формалина?!
Он ткнул сигарету в пепельницу и долго не мог там ее задавить — хуже нет вони дотлевающего окурка! А она свою — потухшую — просто уронила и смотрела теперь на него — темные глаза, мягкий, оплывающий уже овал лица, верхняя губа с двумя вершинками. Что-то странно сильное чувствовалось в ней, словно гроза или песчаная буря лежала рядом в постели, но и безнадежно одинокое — кто же, в самом-то деле, поведет грозу кататься на карусели?
— Вот что, — сказал он, стараясь не заглядывать в черные колодцы ее глаз, — я сейчас пойду на кухню жарить кофейные зерна — у меня есть специальная сковородка, маленькая, чугунная. А потом смелю и сварю с имбирным корнем и каплей дынного ликера. А ты пока можешь проветрить комнату и расправить простыни. Когда я вернусь, мы будем пить кофе и курить, и уж наверное, целоваться, но вот чего мы точно не будем делать, так это обрекать себя на любовь или не-любовь. Просто поживем и посмотрим, что из этого получится. Может, и в парк завтра сходим. Карусели, конечно, еще не работают, но ведь и на санках можно покататься. А смерть, рай и весь прочий пафос запросто могут подождать лет сорок. Согласна?
Она помедлила и кивнула.
«И в самом-то деле, — подумал он, — ну кто там заметит всего-навсего сорокалетнее отсутствие одного-единственного ангела смерти? Или… — он взглянул в сторону кровати, — или даже двоих?»
Рецепт кофе с имбирем и дынным ликером (по-йеменски)
Ингредиенты на две порции:
Три столовые ложки кофе мелкого помола, кусочек корня имбиря (размером примерно с нижнюю фалангу большого
пальца руки), натертый на мелкой терке, сахар на кончике чайной ложки, один кристаллик крупной соли, чайная ложка дынного ликера.
Приготовление:
Медную джезву прогреть на рассекателе или на песочнице, всыпать смесь сахара, соли и кофе, согреть, чтобы сахар начал карамелизоваться (это можно почувствовать по запаху). Ну или просто подогреть, временами встряхивая. Всыпать имбирный корень, залить небольшим количеством родниковой холодной воды. Как только возле стенок джезвы на воде появятся пузырьки, долить водой до горлышка.
Когда поднимется пена, снять с огня, размешать, провести джезвой несколько раз в воздухе, снова поставить. И так три раза.
Разлить по чашкам, в каждую сверху (непременно сверху, чтобы алкоголь испарился, а дынный запах остался) влить по пол чайной ложки дынного ликера, кстати, не обязательно дынного — тут все зависит от личного вкуса и смелости экспериментатора.
Константин Наумов
Настоящий кофе
С ней мы стали на «ты» с первого дня и на много лет. Начал я: на лекции с последней парты спросил что-то о знаковых стимулах. Лекцию вела она, для группы психологов: моя тогдашняя блондинка намеревалась стать дорогим аналитиком, от нечего делать иногда сидел с ней на лекциях. Блондинка, встречаясь со мной, имела в виду изучить поближе живого психа; впрочем, я довольно быстро попал, но не куда хотела она — на кушетку, а куда хотел я — в ее постель. Лекция была по этологии: ребенком я лазил в шкаф за фантастикой, а полкой ниже стоял Лоренц; кроме того, меня любят животные (говорят, с моим диагнозом это бывает очень часто), так что нашлась общая тема.
Обычно мы вместе пили кофе. У нее был муж, у меня тоже кто-то, ревновать глупо, и потом — чуть не полвека разницы в возрасте. Однажды, когда мы лезли в окно к мужу моей девушки (свой дом, первый этаж, без решеток), чтобы уговорить его вынуть голову из петли, она сказала, принимая мою руку: «Видимо, я смогу сделать для тебя все». — «Кроме одного — я не буду держать для тебя свечку», — сказано было через полгода, но это была одна фраза. Наверное, я был единственным человеком, который мог погладить очень короткий седой ежик, другой прически никогда не было, — прикосновений к своей голове, даже случайных, она не терпела совершенно, но я терпел ее, а она — меня. Не думаю, что у любого из нас был кто-то ближе, а на слухи ей всегда было плевать, и ректор вуза был ее студенческим любовником.
