Анна фон Бремзен - Тайны советской кухни
Мама уставала от Нинкиного террора, но, по крайней мере, теперь могла подпевать на парадах. Наум усердно их посещал, когда возвращался из таинственных отлучек, которым не находилось внятных объяснений.
Парады… Они оглушали, подавляли. Маленькие дети, сидя на плечах у пап, при виде товарища Сталина кричали: «Смотри, папочка, какие страшные усы!» Папы, леденея от ужаса, закрывали большими немытыми ладонями детские рты. Науму никогда не приходилось затыкать рот Ларисе и Юле. Он был смелый, веселый, а его руки с квадратными ногтями были безукоризненно чистыми. С его почетного места на Красной площади было прекрасно видно трибуну высшего руководства. «Товарищ, вы сталинский сокол?» — тихо и вежливо осведомлялась мама каждый раз, когда Наум пожимал руку летчикам (их она узнавала по фото в газетах).
Так оно и шло. Первое мая. День Конституции. Седьмое ноября. Громовые приветствия авиаторам и полярникам. Граждане маршируют, дети сосут липкие леденцы в виде кремлевской звезды. Между тем за городом, в Бутово, на полигоне НКВД только за один день в 1938 году расстреляны и сброшены в ров 562 «врага народа». А были еще тысячи и тысячи. Немецкий историк Карл Шлёгель передает атмосферу тех лет, описывая Красную площадь: «Все перемешалось — праздничное шествие и призывы к убийствам, атмосфера народных гуляний и жажда мести, разухабистый карнавал и оргии ненависти. Красная площадь одновременно была… ярмаркой и лобным местом».
Я родилась в Москве. Город моего детства, Москва семидесятых казалась знакомой и уютной, как домашние тапочки. Благодаря маминому антисоветскому пылу я не была ни на одном параде, ни разу в жизни не видела раскрашенного трупа Ленина в мавзолее.
Но часто, когда не спится ночью, я лежу и представляю себе маму — маленькую невольную участницу хора в античной трагедии сталинской Москвы. Город ее детства наводняли приезжие — от номенклатурных карьеристов, таких как Наум, до обездоленных жертв коллективизации, бежавших из деревни. Везде шли стройки древнеегипетского размаха. Ширились монструозные проспекты в десять полос, старые церкви превращались в груды обломков, из огромных котлованов поднималось социалистическое великолепие. «Кипучая. Могучая. Никем не победимая». Сколь подавляющим, должно быть, казалось одинокой, грустной девочке «сердце социалистической Родины».
Иногда мне видится мама, вцепившаяся в Лизину руку на эскалаторе, уходящем на 40 метров под землю в электрическое сияние только что открытого роскошного метро. Что думала Лариса о помпезных витражах, о гектарах стали и цветного гранита? В метро было столько мрамора, сколько царям и не снилось. Болела ли у нее шея от разглядывания высоких подземных куполов на «Маяковской» с мозаичными парашютистами, гимнастами и краснозвездными самолетами, выписывающими пируэты на фоне барочного синего неба? И так ли уж кошмарны были бронзовые статуи в натуральную величину, одна за другой скорчившиеся под арками на «Площади Революции»? Может быть, они вызывали у мамы благоговейную оторопь, как Шартрский собор — у средневекового ребенка? Вспоминая детство, насчет метро моя антисоветская мама колеблется: то восхищается им, то клеймит как вредную пропаганду.
Но насчет Всесоюзной сельскохозяйственной выставки она не сомневается. «В сентябре 1939 года, в шесть лет, — говорит она, — я попала в рай на земле!»
Холодным солнечным осенним утром на севере Москвы юная Лариса и ее семья вошли в Эдем через монументальную арку, увенчанную триумфальной скульптурой Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Они оказались на широкой улице с танцующими фонтанами и подошли к 25-метровой статуе Сталина. Овощеводы-стахановцы из павильона «Сахарная свекла» поведали им о своих достижениях. В мощенном мрамором дворе павильона «Узбекистан», построенного в форме звезды, смуглые круглолицые женщины с мириадами косичек, ниспадавших из-под вышитых тюбетеек, угостили зеленым чаем и пышными круглыми булочками. Узбеки, таджики, татары! Мама и не подозревала, что на свете существует столько разных лиц и национальных костюмов.
Выставка должна была представлять собой советскую империю в миниатюре. На двух с половиной гектарах, как на витрине, были представлены экзотические советские республики и достижения почти в каждой области сельского хозяйства — от молочной промышленности до кролиководства. Павильоны республик были пышно отделаны в народных стилях — «национальные по форме, социалистические по содержанию», как велел Отец народов, Сталин. В павильоне «Армения», построенном из розового известняка, мама ринулась к громадному аквариуму, в котором суетливо сновала горная форель. Грузинский павильон был похож на восточную сказку. Они с Юлей нахально обрывали мандарины с низких деревьев в субтропическом саду, где цвела хурма и качались пальмы. Вскоре все слилось в одно ослепительное пятно. Образцовые яйца социалистических кур. Розовые поросята-призеры. Красивее и «настоящее», чем в жизни. На мини-полях колосились идеальные рожь, пшеница и ячмень. Мама вспомнила любимую песню деспотичной подруги Нинки: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Очень правдивая песня, думала мама, слизывая шоколадную глазурь с эскимо. Они осматривали мини-колхоз, укомплектованный клубом и родильным домом.
Бедная моя мама-антисоветчица: в минуты откровенности она признается, что до сих пор представляет себе идеальную любовь как прогулку по прекрасным садам павильона «Грузия». Но сильнее всего ее воображение будоражила еда. Она утверждает, что, закрыв глаза, слышит мускусный аромат анжуйских дынь из павильона «Узбекистан» и хруст красных казахских яблок, которые порой были размером с те дыни — спасибо дедушке Мичурину, чудо-селекционеру, чьим девизом было: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача».
Мама словно открыла целый мир, существовавший помимо вселенной парадов, ревущих громкоговорителей и казенных запахов. Это открытие зажгло в ней любовь к еде, которая осветила всю ее жизнь.
«Доешь бульон. Возьми еще котлету». Материнские наставления звучали теперь заманчиво и ласково. Они нашептывали маме о другом, гораздо более интимном счастье, чем коллективистские идеалы товарища Сталина. А когда за столом был Наум, жить становилось особенно весело. Тогда Лиза, махнув рукой, лезла в висевшую за окном коробку (холодильник эпохи сталинизма) за завернутыми в плотную бумагу продуктами из номенклатурного пайка.
На свет появлялась розовая «Докторская» колбаса. Или мамины любимые сосиски. Когда их откусываешь, они брызжут в рот соленым соком, а особенно вкусно было есть их со сладким серо-зеленым горошком из банки.
За сосисками Лизе с мамой приходилось тащиться на склад без вывески, который охранял неулыбчивый дядька. Наум, как и многие московские «шишки», был «прикреплен» к такому распределителю. А бабушка-лифтерша — нет. Мама понимала это по невкусному запаху ее жалкого обеда — посыпанных солью крутых яиц, завернутых в «Правду».
Когда приходили гости, Лиза готовила заливную рыбу в сверкающем желе и канапе с рюшечками из майонеза. Гости — мужчины в нарядных флотских мундирах, женщины с ярко накрашенными губами — приносили с собой студеный осенний воздух и конфеты с названиями «Счастливое детство» и «Северный полюс». Важным событием стал подарок — столовый сервиз с розовыми цветами и золотыми каемками, заменивший разрозненные щербатые тарелки и чашки. Сервиз подарил высокопоставленный морской офицер, и он же принес Лизе книгу.
Увесистую «Книгу о вкусной и здоровой пище» в тускло-зеленой обложке. Открыв ее, мама ахнула: внутри были фантастические картинки… Столы, уставленные серебром и хрусталем, тарелки с мясом, украшенные помидорными розочками, коробки шоколадных конфет и вычурные торты, расставленные среди изысканной чайной посуды. Картинки привели маму в тот же восторг, что и сельскохозяйственная выставка. Они вызывали в воображении сказочную скатерть-самобранку, на которой по щелчку появлялась еда. Мама опять вспомнила Нинкину песню. И Лиза, кажется, даже могла сделать эту сказку былью. Она сказала, что в книжке напечатаны рецепты, а сервизы на картинках были точь-в-точь такие, как тот, что им подарили.
Рыба. Соки. Консервы. Однажды мама удивила Лизу, объявив, что может читать слова в книге. И в книге, и на этикетках продуктов часто встречалось диковинное слово: «Ми-ко-ян». Это сорт сосисок? Или, может быть, котлет — не скучных домашних котлеток, а аккуратных, покупных, на которых при жарке образовывалась восхитительная жирная корочка. «Ми-ко-ян», — читала мама про себя, когда Лиза готовила ужин для гостей, тщательно проверяя, соответствует ли накрытый ею стол фотографиям в тускло-зеленой книге. В такие минуты жизнь казалась маме хорошей. Да, совсем хорошей.
* * *Уроженец Армении Анастас Иванович Микоян был небольшого роста. Под ястребиным носом у него топорщились усы — более аккуратные и элегантные, чем у другого сына Кавказа, Сталина. Его походка была быстрой и решительной, а взгляд — острым и тревожащим. Но просителей в его кабинете порой угощали апельсинами. Кремлевские коллеги знали также, что у себя на даче Анастас Иванович выращивал экзотический, можно сказать, экстравагантный овощ под названием «спаржа». Микоян был наркомом пищевой промышленности. Если писатели, по словам товарища Сталина, были «инженерами человеческих душ», то Микоян был инженером советского вкуса и утробы.
