Павел Пепперштейн - Диета старика
Он окинул взглядом классную комнату, в которой проработал несколько десятилетий. Еще недавно здесь были другие окна - тоже большие, но узкие, с решетками в виде лучей восходящего (а, может быть, заходящего) солнца. Вместо них пробили во время реконструкции одно большое окно.
Убрали не только решетки, но и рамы - сделали одно сплошное, пуленепробиваемое стекло. Когда-то в глубине класса стоял небольшой бюстик Ленина - прямо под портретом Пушкина. Теперь под этим портретом видна небольшая черная статуэтка каслинского литья, изображающая Чаадаева на балу: в гусарском мундире, со скрещенными на груди руками, он прислонился к белой алебастровой колонне, словно символ отстраненности, неучастия и надменности. Когда-то это была средняя общеобразовательная школа номер 159. Теперь - Государственный лицей Северо-Западного округа. Все изменилось. Все изменилось к лучшему. Но… Он вспомнил ядовито-печальные строки Гейне:
Жалко только, что сухотка
Моего спинного мозга
Скоро вынудит покинуть
Прогрессивный этот мир.
Юрков был здоров, но он ощущал старость, точнее, переход к старости. Он испытывал язвящую климактерическую печаль. - Самое страшное это когда уже нельзя будет онанировать, - подумалось ему. Это, наверное, похоже на стальные наручники. Климакс, старение. Русская литература всегда пренебрегала этими темами. Старость не была проблемой, потому что она означала не слабость, а наоборот, силу и власть. О стариках не заботились - их боялись. Так принято на Востоке. Эта едкая печаль стареющего интеллигента возможна только в обществе, где создан культ молодости. Писатели-американцы - вот кто любил описывать эту печаль, смешанную с раздражением.
- Слова "старость" и "страсть" состоят из одних и тех же букв, - сказал Семен Фадеевич себе. - Все зависит, как всегда, от мелочи. Пара букв переброшена из одной части слова в другую, и вот уже все накренилось, разъехалось…
Таня Лапочка закончила свой доклад. Учитель поблагодарил ее за отличную работу и пригласил всех пройти в кабинет интерактивной анимации, где группа ребят под руководство Ну Погоди приготовила развлечение для остальных. В полутемном кабинете освещены были только три экрана различной формы.
Один светился зеленым и представлял собой поверхность большого стола, стилизованного под бильярдный. Справа от "бильярда" находился квадратный розоватый экран. Напротив - лимонный, прямоугольный, слегка вогнутый. Ну Погоди и его "ассистенты" - киберпанк Ревизоров по кличке Сенди и Оля Флоренская по кличке Дыня - раздали всем громоздкие виртуальные очки. Затем молчаливый пухлый гений Ну Погоди удалился за ширму, где был установлен компьютер-оператор. Сенди врубил энергичный дарк-сайд в компьютерной аранжировке.
- Завязывай рэйв, Ревизор, - сказал кто-то из ребят со смехом.
- Отхлынь, щелочь, - надменно ответил прыщеватый Сенди, перекатывая за щекой шарик ароматизированного насвая. С видом штурмана, вращающего штурвал, он стал осторожно перемещать серебряные движки синтезатора.
Дарк-сайд плавно перешел в возвышенный и холодный эмпти-эйдж, затем в поэтичный амбиент, наполненный полыми и ускользающими звуками подводного мира, страстным пением китов и игривыми верещаниями дельфинов, затем зазвучали унылые голоса якутских и тувинских шаманов, словно бы придавленных тысячетонными мраморными плитами. Крики полинезийцев, обработанные в духе лондонского этно-транса, незаметно перетекли в веселые мелодии диско, и вдруг, совершенно неожиданно, прорезался и зазвучал в полную свою силу мотив "Вставай, страна огромная!"
Ребята зааплодировали. Однако аплодисменты мгновенно оборвались, перекрытые следующим эффектом: в центре розового экрана обозначился интерактивный облик эсэсовца. Виден был только торс, медленно вращающийся, поворачивающийся к зрителям неотвратимо, как башня танка. Торс увенчивала небольшая головка в фуражке. Монокль в правом глазу испускал острый "диснеевский" блик через равномерные промежутки времени. Эсэсовец был в черной униформе, которая представляла из себя кусок темного звездного неба с созвездием Плеяд. На околыше фуражки сохранен был маленький череп - крошечная адамова головка, похожая на обсосанный леденец. Торс отделился от экрана и повис в пространстве, медленно вращаясь, посреди комнаты. Сенди включил эмпти-эйджевский хит "Ich liebe disch, RussLand!", сквозь хоралы которого проступала электронная версия "Войны священной".
Анимация была, конечно, примитивная. Особенно плохо проработано было лицо: черты Кранаха настолько оказались слабы, что постоянно исчезали.
"Пора поговорить с директором о новой технике, - подумал Юрков. На этих допотопных машинах ребята не могут развернуться".
В центре лимонного экрана возник образ Дунаева. Его лицо было колла ным способом заимствовано из старого голливудского фильма "Бен Гур" собственно, это и было лицо самого Бен Гура, однако глаз видно не было, поскольку прямо из них вырастал бинокль.
Начался поединок. Он разворачивался как бы в небесах (появились довольно плохо сделанные облака) над "бильярдным столом", на котором происходила высадка союзников в Нормандии. Высадка союзников была старой анимационной работой Ну Погоди, которую он все время усовершенствовал. Это была действительно отличная анимация знаменитых хроникальных кадров.
Трехмерные солдаты союзников бежали по воде и падали в воду, реяли белые пузыри парашютов, вздымались взрывы: можно было разглядеть каждый камень, выброшенный взрывной волной в воздух… Непонятно, правда, было, почему Ну Погоди вставил этот эпизод в данном случае. Поскольку "Высадку союзников" все видели уже много раз, на "бильярд" вообще никто не смотрел: все внимание было сосредоточено на поединке Кранаха и Дунаева.
Кранах стал посылать моноклем белые молнии, стараясь задеть чувствительные стекла вражеского бинокля. Дунаев ловко уворачивался, он был довольно мобилен. При этом он постепенно увеличивал размеры бинокля, надвигаясь на Кранаха двумя тяжелыми, вытаращенными трубами. В тех случаях, когда Кранаху все-таки удавалось задеть Дунаева молнией, тот весь передергивался, его амебообразное тело содрогалось, становилось более вялым и бледным в оттенках, а трубы резко сокращались в размерах, словно два фаллоса, растерявших свое возбуждение в результате испуга. Зато Дунаев обладал способностями к быстрой регенерации - оправившись от удара, он стремительно бил Кранаха трубами, причем заветной целью его ударов был, конечно же, монокль. Иногда он попадал по черепу на фуражке Кранаха, и в те секунды череп издавал краткий Крик, скорее напоминающий птичий крик ликования, нежели крик боли или скорби. Не сразу Юрков понял, что это растянутое на птичий манер слово "пизда". Прежде чем умолкнуть, череп открывал аккуратный ротик и забавно щелкал зубками.
Чаще всего Дунаев таранил своими трубами торс эсэсовца - кусок ночного неба, свернутый наподобие рулона. После каждого сильного удара от этого торса отщеплялся кусочек - черная тростинка или кляксочка - и этот кусочек, словно кусочек сажи, словно черная снежинка, танцуя и кружась, опускался на поле боя, где все бежали и падали смазанные фигурки союзников.
Постепенно берег Нормандии покрывался этим черным снегом, и все хуже было видно солдат, взрывы, каски, тени… Если падала звезда, из тела Кранаха вниз, в нормандский хаос, то сверху, на специальном экранчике, имевшем вид извивающегося в небе картуша, зажигались слова One Wish, что, видимо, должно было означать, что зрители могут загадывать желания. Однако желания загадывали не только зрители - загадывал желание и Дунаев. Поэтому падение звезды было особо опасно для Кранаха, ибо у интерактивного Дунаева всегда оказывалось только одно желание - нанести новый мощный удар по врагу, после чего эсэсовец, как правило, терял значительный фрагмент своего тела.
Кранах таял быстро, на глазах становясь отчетливой, черной буквой К. Юркова порадовало внимание, с которым ребята изучили план первитиновых галлюцинаций фон Кранаха. Дунаев ударил по К, отбил обе короткие черточки. Они упали как крылья черной стрекозы. Осталась лишь одна вертикальная черточка, увенчанная условной эсэсовской фуражкой и снабженная моноклем. Похоже было на могильный столбик, затерянный среди снегов, на котором висит фуражка убитого фашиста, - такие столбики изображались на советских карикатурах и плакатах времен войн. Бессмертные шедевры Кук-рыниксов, Моора, Дени, Бор. Ефимова! Дунаев, однако, вскоре сбил фуражку - она упала и растаяла в темнеющем ландшафте Нормандии. На прощанье череп четырехкратно прокричал "Пиииииззззда!"
Однако и для Дунаева поединок не проходил безболезненно. Молнии, посылаемые ловким и коварным моноклем Кранаха, все чаще врезались в его аморфное тело, делая его все более бледным, рыхлым, неповоротливым, бесцветным. Наконец после целой серии трассирующих молний, стилизованных под сверкающие залпы зенитных орудий, Дунаев атонально сжался и растаял. Его исчезновение сопровождалось звуком, напоминающим водянистый глоток, с каким старый унитаз поглощает очередную порцию испражнений. Дунаева словно бы спустили в невидимую канализацию.
