Юлий Смельницкий - Друг человека
Конечно, вышеописанная охота не была типичной и лучшей охотой на вечернем перелете. Бывали охоты и лучше и хуже этой. Случалось, что на сидках, я убивал по одной, единственной прилетевшей на мое озеро утке.
Бывало и так, что я возвращался с сидок совсем без ничего, — в духовном звании «попа».
Но кругом, по сторонам моей сидки, летело много уток. Они валились на соседние с моим озера и на них крякали, перелетали. В воздухе стоял шум от свиста летевших утиных стай и их разговоров.
Луга наполнялись особым движением и шумной жизнью, создавалось настроение, и некоторые из этих недобычливых охот доставляли мне большее удовольствие, нежели те, с которых я возвращался с полной сумкой убитых уток, и только хуторской караульщик Алексей Васильевич (не охотник), которому я часто давал часть моей добычи, соболезновал моему «несчастью» и горевал.
— Стало быть, седни — без дичи! — печально говорил он, почесывая затылок.
В этот раз, я дал ему гуся (очень тощий), и получил за это от караульщика особенную благодарность:
— Покорнеюще благодарю Ваше присходительство! Я не был генералом. Но в тех редких случаях, когда Алексей чувствовал ко мне особую нежность, он называл меня таким званием.
В этот вечер, все были довольны: я — Макбетом и охотой, Макбет — ватрушкой, и Алексей — гусем…
* * *Макбет не боялся холодной воды, и поздней осенью, проламывая тонкий лед озерных закраин, без отказа доставал с воды убитых гусей и уток.
Доставал, но за то и пострадал…
Возвращаясь в октябре с не удовлетворившего меня осмотра утренней утиной сидки, я сел отдохнуть на берегу широкого Семитонного озера.
Солнце только что поднялось над горизонтом, — красивое, румяное, большое. В прозрачном воздухе отчетливо виднелись: противоположный берег озера заросший мелкими таловыми кустами, чистые, украшенные инеем, громадные луга с блестевшей на них водой больших озер и речек, редкие островки мелколесья, и за ними — крупные осокоревые деревья по берегам воложек и стариц.
Вдали, против устья Камы, голубел высокий правый берег Волги, с ветреными на нем мельницами, селами и деревнями, окутанными сизым туманом.
Пестрые летние луга покрытые густой травой, цветами и сочной зеленью деревьев, — ароматны и красивы. Но в них глухо, нет кругозора. Насыщенный испарениями воздух не так, как осенью, чист и прозрачен, — в них нет шири и простора.
Осенние луга, также как и летние, имеют красоту и свои краски. Мне, — они милее летних, и я сидел на берегу озера, любуясь перспективными видами «голых», казавшихся безбрежными лугов, — спокойных, тихих и открытых…
С Камы показалось несколько артелей гусей.
На случай, — не налетят ли на меня, я скрылся в береговых кочках и вложил в ружье патроны с нулевой дробью.
Передние артели пролетели срединой озера, и только последняя, отставшая от первых, достигнув озера, потянула вдоль моего берега и налетела на меня, — высоко и не близко.
Огорченный неуспехом утреннего осмотра утиного присада, я выстрелил «на удачу». Один гусь отделился от стаи, часто махая крыльями, поднялся кверху, на мгновенье остановился, и с большой высоты грузно бухнулся в воду, — в расстоянии от берега более пятидесяти сажен.
Хороший, — красивый выстрел, и недурная картина из охотничьей жизни…
С большим удовлетворением и с благодарностью взглянул на своего десятифунтового садочного Ремингтона. Этим выстрелом, надежное ружье еще раз подтвердило справедливость рассказов местных охотников о его дальнобойности и силе…
Кругом было светло и ясно, но над поверхностью озера бежал туман, то открывая, то снова закрывая воду, и мне не было видно, — где лежит убитая птица.
Макбет слышал, как гусь упал. Посланный мной, он поплыл и скоро скрылся в волнах тумана.
Долго не было Макбета. Я стал беспокоиться и, наконец, услыхал, значительно правее моей сидки, всплески воды и шаги бегущей берегом собаки.
Очевидно, Макбет потерял в тумане направление ко мне и сбился «с дороги».
Он пришел — без гуся, и сейчас же лег у моих ног, дрожа всем телом. Сняв с себя полушубок, я накрыл им собаку.
Что же дальше делать?
Снова посылать за гусем, обожженную ледяной водой собаку, было бесполезно, так как туман мешал видеть, где лежит убитая птица.
Отказаться от гуся, такой редкой и в этот день единственной охотничьей добычи, — также не хотелось…
— Посижу и подожду, когда уйдет туман. Собака согреется, снова пойдет в воду. и достанет гуся.
Это решение так окрепло, что я готов был сидеть на озере до полудня. Тогда будет виднее и теплее.
Ждать пришлось недолго. Потянул ветерок, туман еще сильнее побежал по воде, вскоре собрался в конце озера, над его истоком, и повис над ним, колебавшейся белой полосой.
Озеро совершенно очистилось от тумана. Небольшой ветерок рябил воду.
Гусь, — не утка, и его должно бы видеть на воде.
И тем не менее, на воде гуся не было видно.
— Куда же он девался!.. Неужели нырнул и ушел?
На двухверстном озере, имевшем более трехсот сажен ширины, заросшем тальником и тростниками, не найдешь раненого гуся…
— Нет, гусь не ранен, а убит! Он умер там, вверху, и упал в воду мертвым.
Возможно… Но на воде нет гуся.
Вблизи места, с которого я стрелял гусей, берег озера поднимался кверху небольшими бугорками. Я вошел на них и увидел гуся.
Его отнесло ветром от берега и он лежал дальше двухсот шагов от камышей. С бугра, гусь казался небольшой серой тряпкой, плашмя лежавшей на воде.
Нужно послать Макбета.
Конечно, не следовало бы это делать.
Но нужно сознаться, что в пылу увлечения, охотники не всегда согласуют свои действия с требованиями «холодного» рассудка…
Покрытый моим полушубком, Макбет согрелся, и покорный моему приказу, снова пошел в ледяную воду.
— Там, Макбетушка! Там, там! — подбадривал я собаку.
Проплыв сажен пятьдесят, Макбет сделал на воде два круга и не увидел гуся.
Я вбежал на бугор, и оттуда, криками и жестами руки посылал вперед собаку.
Макбет поплыл дальше, и вскоре, увидев гуся, быстро направился к нему. Обратное возвращение к берегу было труднее: гуся нельзя захватить поперек, как утку, и собака, взяв его за шею, тащила волоком рядом с собой.
Тихо подтащив гуся к берегу, она уже не имела силы подать его мне в руки, и войдя в кочки, часто трясла головой (вероятно, в уши попала холодная вода).
Убитый гусь оказался крупным сибирским гуменником.
Вернувшись около десяти часов утра домой, я увидел, что термометр показывает два градуса мороза…
После этой охоты, — Макбет три дня хворал. Его знобило, он ложился ближе к железной печке и дрожал, мало ел и много пил. На четвертый день повеселел, и на пятым, — пошел со мной на охоту.
Вскоре начались сильные холода, озера встали и я уехал с хутора в город, предполагая, что плавание Макбета за гусем обошлось для него благополучно.
Зимой этого же года, Макбет начал усиленно трясти ушами, часто их чесал, на внутренней стороне ушей появилась краснота, и весной следующего года, оглох наполовину…
Конечно, не следовало так скоро посылать собаку второй раз в воду, — Макбет дороже гуся. Но это положение выяснилось после того, как обнаружились последствия второй ледяной ванны; тогда же, мне было только ясно, что гуся нужно достать, и если Макбет не пошел бы вторично в воду. то я остался бы на берегу озера и ждал бы, когда гуся прибьет к противоположному берегу.
Я ждал бы не только этот, но и следующий день.
Тогда, — мне казалось, что прелесть розового морозного утра, неожиданное и приятное для меня появление артели гусей, мой далекий по ним выстрел и красивое падение гуся, все это ничего не стоит, и вся суть охоты сводится исключительно к тому, чтобы достать гуся.
— Достать во что-бы то ни стало!
Без этого финального акта, вся моя охота того дня казалась книгой, в которой нет последней страницы…
Таковым был мой Макбет на охоте и такова моя первая перед ним вина.
О второй, — скажу в последней главе рассказа.
IV
У меня были собаки, как выше сказано, с лучшим чем у Макбета чутьем. Но я не имел другой собаки, более Макбета мне преданной и так безгранично меня любившей.
Эта преданность появилась не сразу и не без причины годами нарастала и закончилась основательным дружеским союзом охотника с его собакой.
Лучшим для Макбета временем было лето и осень, когда он жил среди природы.
Живя на хуторе, Макбет со мной не разлучался. Я иду за ягодами, за грибами, иду купаться, помогать караульщику убирать сено, — Макбет со мной.
Поднимусь на подволоку вверху дома, находившуюся над моей комнатой, в которой лежал Макбет, и после нескольких ударов по столу барклайкой, он идет на верх, лапой открывает дверь моей охотничьей «мастерской», входит и ложится у моих ног.
