В. Чернышов - Только радость доставлявший…
Первое знакомство с дачной белкой чуть не обернулось для Пыжа трагедией. Увидев ее ранним утром на сосне, Пыж вспрыгнул на перила балкона. Я спал на полу, проснулся и увидел над собой качавшегося на доске шириной в ладонь, вперившего взгляд в сосну, скулившего от возбуждения пса, и сердце у меня похолодело: балкон был под крышей, на втором этаже, а внизу торчали колья георгин, да и вообще падение с такой высоты ничего хорошего не сулило. Я сдернул Пыжа назад — и все обошлось, слава богу…
Теперь белка пришла на сосну, а Пыж не услышал ее. Белка повертелась, поцокала на собаку — она не проснулась. И белка удалилась в скворечник…
Случайные собеседники на улице задают почему-то всегда один и тот же вопрос: сколько лет вашей собаке?
Пыж был в форме, не седел — на его белой маске седина была бы и не видна, — и люди удивлялись, узнав о его возрасте. Но мы-то замечали, как быстро сдает наш пес. У него изменился аллюр: он теперь почти не бегал рысью, сразу переходя в кургузый «обрубленный» галопчик, как бы подтягивая сразу обе задние ноги. Он больше и не так чутко спал, уставал в лесу, дольше линял. Как пенсионер, Пыж получил право спать на диване. Порой он даже не слышал, как мы возвращались домой, открывали дверь. Ему все тяжелее давались поездки в электричке и на поезде, его надо было подсаживать, и он волновался, шумно дышал, в глазах у него появлялось беспокойство, боязнь опоздать, не справиться… Все, как у людей…
В это время у нас появилась машина, и транспортные осложнения отпали. Снова стали доступны поездки на дачу и в лес. Как большинство собак, Пыж обожал автомобиль. Все равно куда, лишь бы ехать. Он лежал на заднем сиденье, подремывал, умиротворенно помаргивал бровками — мы все были вместе, мы ехали, и он был спокоен. Так после некоторого перерыва мы снова оказались в Карелии.
— Глянь-ка ты, жив еще! — изумился мой давний приятель Миша, лесник и охотник, когда из машины появился Пыж. Да и в городе, и в местах наших охот все меньше оставалось сверстников Пыжа, с которыми он охотился, встречался на прогулках…
Иногда я брал его на охоту, добираясь поближе на машине, но охотничий круг наш исчислялся теперь сотнями метров, приходилось часто отдыхать, а где потруднее — нести его на руках. У него все еще было хорошее чутье, но сильно изменился голос, став глухим и хриплым. Все-таки он чаще оставался домовничать, ждал нас и радовался жадно обнюхивая битую дичь.
В канун одного из наших семейных праздников, отмечавшихся по обыкновению с друзьями, Пыжу стало плохо. У него и раньше случались приступы, он жаловался на живот, но так тяжело не было никогда. Он лежал на боку, откинув голову, полубессознательно и послушно глотая таблетки. Впервые он напачкал чем-то черным, как запекшаяся кровь. Это указывало на болезнь печени. Пыж безжизненно обвисал на руках, когда я укладывал его поудобнее. Что было делать? Попытаться обзвонить друзей, дать «отбой»? Или, пересилив себя, дать жизни возможность идти своим чередом, дать попрощаться с Пыжом тем, кто любил его?
Мы повезли его в лечебницу.
— Да, печень, — подтвердил врач. — И сердце слабенькое… Оставляйте, все равно он не жилец. С месяц, может, протянет…
Ну, нет! Разве за этим мы приехали? Пыж прожил после этого больше двух лет. Всяко бывало в это время: полоса некоторого улучшения сменялась обострением и слабостью, и снова мы вводили камфару, чтобы поддержать сердце. Пес сидел на диете, но жил, радовался, голова у него была ясная, он был предан нам и верил в нас.
Мы еще раз побывали в Карелии, и Миша уже не удивлялся, когда нужно было помочь Пыжу взобраться на крыльцо или сойти на землю, чтобы побродить возле дома, подремать на солнце в траве, над которой проносились ласточки-касатки.
Ни одно из домашних животных, исключая, может быть, лошадь, не служит таким объектом хозяйской гордости, как собака. Людям мало ее любви и преданности — для удовлетворения своего тщеславия им требуются медали и дипломы, призовые места на выставках. И все это, конечно, приятно, так же, как приятно ловить взгляды посторонних, отмечающих породность и красоту вашей собаки, ее энергию и темперамент. И хотя охотнику несравненно большее удовольствие, нежели официальное признание породности собаки, приносит ее хорошая работа на охоте, ее отменное воспитание и хороший характер, очень неплохо, когда это главное подкреплено призом и дипломом. А если пес вступил в тот возраст, когда его нужно выносить на руках, когда ему трудно ходить, задрать ногу у столба? Как все праздники, праздник жизни собаки не долог. Наступает старость, сложная пора во взаимоотношениях хозяина и слуги.
Не знаю, правы ли мы были, до последнего поддерживая старого больного пса, пичкая его лекарствами, снотворными и болеутоляющими средствами. Каждый в эту пору вправе принять то решение относительно дальнейшей судьбы собаки, которое представляется ему наиболее целесообразным и приемлемым в этическом отношении. Нельзя осуждать выстрел, разрешающий такого рода затруднение на промысле в тайге — это акт милосердия.
Но здесь мы имели возможность облегчить участь собаки. И в этих условиях мы поступали так, как считали единственно возможным. Много лет мы гуляли с Пыжом в одно и то же время трижды в день. Теперь, чтобы не испытывать его стариковское терпение, я выходил с ним почаще. Движение нужно было ему, но без нажима и понуканий, от которых он начинал суетиться, переживать свою немощь и становиться жалким. Прогулки представляли всего лишь путь по коридору к лифту и от лифта на черный двор, к клочку не заасфальтированной земли. Но и это стоило ему трудов. Он тихо, с остановками, брел от куста к кусту, рассеянно провожал померкшими, залиловевшими глазами прохожих, принюхивался к запахам улицы. В сумерках он видел особенно плохо и после улицы в подъезде искал лапой на ощупь первую ступеньку, чтобы потом одолеть привычный лестничный марш. Все, как у людей…
Я уносил покорно висевшую на руках большую собаку и старался сохранить невозмутимость, не обращать внимания на удивленные, осуждающие, сожалеющие, насмешливо презрительные взгляды встречных, их вопросы и реплики:
— Больная, что ли? Сдали бы ее!
Но существование такой точки зрения лишь укрепляло мое упрямое желание облегчить и продлить дни Пыжа. Да и что они знали о нем?!
Я почти два года не охотился, а если и выходил в лес, то «самотопом» — разве это охота? Нам памятен был случай, когда несколько лет назад мы взяли на денек, чтобы устроить, выброшенного на пустырь обнаруженного Пыжом щенка, и Пыж был совершенно убит от огорчения, замкнулся и отказался от еды, заподозрив желание заменить его… Нет, заводить новую собаку при нем было нельзя.
Нам опять предстояла поездка в Карелию. Как Пыж перенесет два дня пути? Машину он любил и чувствовал себя в дороге лучше. Как всегда, мы оборудовали ему место на заднем сидении. Снова движение, долетающие в окно запахи, отдых где-нибудь в лесу, у воды. Пыж повеселел, оживился, но все так же я вынимал его из машины, укладывал на месте.
В деревне нас встретила Мишина лайка Булька. Пыж обрадовался, сдвинул ушки, намереваясь «погусарить», но зад у него подвихнулся, завалился… Ему стало хуже.
Я уехал вымыть автомобиль. Стояли последние дни августа, солнечные, теплые и тихие. Машинально я таскал ведра, тер щеткой колеса и думал о Пыже: что сейчас там, дома?
Когда я вернулся, Пыж спал. У него обострились боли, он стал жаловаться, и Алла дала ему обезболивающее, успокаивающее снотворное…
Он отошел, не проснувшись.
Наутро мы отвезли его на Дианову гору. Сколько мы охотились с ним в этих местах! Мы были когда-то последними жителями брошенной лесной деревеньки, расположившейся на самой высокой точке Заонежья. Потом дома разобрали, и пышно разросшаяся трава, цветущие герани и ромашки скрыли места построек, редкие закопченные кирпичи.
Пыжа похоронили под большим камнем с плоской, словно бы специально срезанной стороной. На ней я написал имя собаки, трижды выстрелил, и эхо широко раскатило звук.
По дороге домой встретили Мишу.
— Это ты стрелял?
— Я, Миша…
— М-да… На тебя что-то не похоже… — он замялся, мучась от того, чего по долгу службы не мог не сказать мне, давнему своему другу. — А ты, однако, отстрелялся… День-то сегодня, как ты знаешь, не охотничий…
И узнав, что это были за выстрелы, вздохнул облегченно: дружба остается дружбой.
Через Дианову гору проходит небойкая дорога, пересекающая полуостров Заонежье. Редкий не остановился здесь, чтобы полюбоваться видом, открывающимся с горы, на десятки километров: Онего и повенецкий берег, идущие к Беломорканалу суда, леса с поблескивающими в них озерами… Высота, простор, онежские и лесные дали настраивают мысли на высокий и неторопливый философский лад. Мои спутники вслух читают короткую надпись на камне: «Пыж», и я добавляю про себя оставшееся ненаписанным: «… только радость доставлявший».
