Александр Кузнецов - Наградная медаль. В 2-х томах. Том 2 (1917-1988)
участники обороны Киева в период Великой Отечественной войны, награждённые медалью «За оборону Киева», партизаны и подпольщики, сражавшиеся с врагом в Киеве и его окрестностях, лица, принимавшие участие в освобождении города в составе Вооружённых Сил СССР, независимо от места их проживания в настоящее время.
Медаль «Сорок лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». 1985 г.
Юбилейная медаль «Сорок лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 апреля 1985 года.
В положении о медали сказано:
1Юбилейной медалью «Сорок лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» награждаются:
военнослужащие и лица вольнонаёмного состава, принимавшие в рядах вооружённых Сил СССР участие в боевых действиях на фронтах Великой Отечественной войны, партизаны Великой Отечественной войны, участники подполья, а также другие лица, награждённые медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» или «За победу над Японией»; труженики тыла, награждённые за самоотверженный труд в годы Великой Отечественной войны орденами СССР, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», другими медалями СССР либо награждённые медалями «За оборону Ленинграда», «За оборону Москвы», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда», «За оборону Киева», «За оборону Кавказа», «За оборону Советского Заполярья».
Лицам, упомянутым в части второй данной статьи, вручается юбилейная медаль с надписью «Участнику войны», а лицам, упомянутым в части третьей, — с надписью «Участнику трудового фронта».
*Во внешности Евгения Пахомовича Мариинского нет ничего такого, что бы обращало на себя внимание с первого взгляда. Роста он небольшого. Пепельно-серые с проседью волосы, зачёсанные назад, добрая улыбка, тихий, спокойный голос. Но на лацкане его пиджака светится «Золотая Звезда». И словно невидимые, исходящие от неё лучи освещают вдруг лицо. Ты всматриваешься в него внимательно и наряду с мягкостью и доброжелательностью начинаешь находить в нём знаки воли и собранности, а сквозь манеру говорить не спеша, слегка растягивая слова, постепенно обретаешь в собеседнике замечательного человека, героя с необыкновенной судьбой, лётчика-истребителя, сбившего в воздушных поединках 20 самолётов противника.
— Первый самолёт? Первый самолет, первый… — задумывается на минутку Евгений Пахомович. — Да… первый самолёт. Я только прилетел на фронт, был, как говорят, салагой. Налёта у меня всего-навсего сто двадцать часов. А где и на чём летал? В Тушинском аэроклубе на У-2 (потом они стали ПО-2), на УТ-2, УТЕ-4 и так далее. Сейчас лётчики училища кончают с налётом втрое больше. Я только умел взлететь и сесть.
Бои на Днепре. Вылетели мы прикрывать звено корректировщиков. Они снимали немецкую оборону севернее Кривого Рога, а мы шестёркой их прикрывали. Облачность сверху тоненькая, солнце просвечивает. Смотрю, «рама» идёт, немецкий корректировщик «Фокке-Вульф-189». Передаю командиру: «Вверху „рама“». Он посмотрел и говорит: «Ну и атакуй». Мне удобнее было, я слева шёл. Пошёл снизу вверх, — Мариинский делает движение ладонью, переводя её из горизонтального положения в вертикальное. — С первой очереди у него отвалилась половина крыла, второй снаряд, бронебойный, попал в кабину стрелка. Он уже не отвечал. Загорелся левый мотор, и вывалилась первая нога — шасси. И он пошёл в отвесное пике.
Мотор горит — это ещё не значит, что сбит самолёт. И крыло не всё ведь отвалилось, только консоль. Уйти ещё можно. Во всяком случае, наши горбатые ИЛ-2 с такими повреждениями иногда даже из боя не выходили. Пикирую за ним. Дал ещё очередь. Но он прямо на пикировании так и врезался в землю. В нашей шестёрке я был самый молодой, мне было девятнадцать лет.
— А вы получили тогда орден Красного Знамени? — не терпится мне. — За один сбитый самолёт награждали или за два?
— И за два не награждали. За три или четыре. Когда я первый орден получил, у меня было уже так, — поднимает глаза к потолку Евгений Пахомович, — вот эту «раму» я сбил, потом «юнкерса» и «мессершмитта», оба под Кировоградом. Вот за три самолёта я получил свой первый орден Красной Звезды. А потом в одном бою я сразу три самолёта сбил и ещё за короткое время, дней за двадцать, я сбил восемь самолётов и получил сразу орден Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. За что конкретно дан орден Красного Знамени, сказать не могу.
— На фронт вы попали из школы, из десятилетки?
— Да, из школы и из аэроклуба. Я двадцать третьего года рождения, в 1941 году из аэроклуба — прямо в военное училище под Москвой. Молодых-то нас было много, а вот старых (не по годам старых, а по опыту) после Курской дуги в полку осталось всего шесть человек. Остальные — молодёжь необстрелянная.
Конечно, как собьёшь самолёт, сразу все бегут: как, что, где? Поздравляют. Это обычно. И в конце войны поздравляли. Правда, потом, когда привыкли к тому, что сбиваю, по-другому было. Заруливаешь, механик встречает. Покажешь ему один палец, он руку поднимает, а когда покажешь два пальца, он: «A-a-a-a!» — начинает хлопать в ладоши.
— Но что же это было, Евгений Пахомович, везение или успех, построенный на какой-то сноровке, на каком-то искусстве? Многих ведь молодых сбивали при первом вылете. Недаром же в полку осталось после Курской дуги всего шесть лётчиков.
— Как там Суворов говорил? Везение, везение, но нужно и умение. Хоть у меня и было всего сто двадцать часов налёта, но стрелять по воздушным целям я умел отлично. С одной очереди на учебных стрельбах отрубал конус, попадал пулей в трос, за который он был укреплён. Несколько снарядов пройдут впереди цели, а остальные попадут в самолёт. Так всегда и стрелял. Тактике учились в боях. Первый самолёт, например, сбил снизу. Немец меня на весенней пёстрой земле не видел. Вроде бы случай, везение, а в последующих вылетах я уже использовал это как приём. Или вот. Восемьдесят бомбардировщиков было, а нас — четыре. Ворвался я снизу в самый центр их строя. По мне они стрелять не могли, попали бы в своих, а я мог куда угодно. Три штуки я сбил тогда. Тоже случайно вышло, а потом стали эту тактику сознательно применять. Она для нас выгодна: я провёл пятьдесят пять воздушных боёв, и в пятидесяти трёх из них численное преимущество было на стороне фашистов. Это уже тактика.
Я спросил Евгения Пахомовича, сбивали ли его хоть раз.
— Два раза сбивали. Один раз самолёт разлетелся на куски, и я падал с ним.
— С парашютом? — не понимаю я.
— Нет, с самолётом падал.
— Вас что, взрывной волной подкинуло? — спрашиваю с надеждой.
— Нет, — отвечает, — просто упал на склон горы. В Карпатах. Самолёт мой развалился при падении, но удар был такой, что перегрузки не получилось.
— Но вы всё-таки из самолёта вылетели? — трудно поверить, что разговариваешь с человеком, который врезался в землю вместе со своим самолётом.
— Да нет же, нет! Я в кабине сидел.
— Да-а-а…
Но люди, с которыми случается подобное, ничему не удивляются, и мой собеседник продолжал:
— А второй раз подбили, сел на фюзеляж в пяти километрах от аэродрома. Радиатор пробили. Механики наши за несколько часов починили. В этот же день снова летал.
Хотелось услышать рассказ и о последнем из сбитых самолётов. Вот что рассказал об этом бывший лётчик:
— Последний самолёт я сбил 1 мая 1945 года. К 25 апреля окружение Берлина уже закончилось, но истребители их ещё летали. Они поднимались прямо с улицы. И нам этого очень не хотелось: на таком лёгком самолёте можно было вывезти кого угодно. Мы ведь сажали к себе механиков, возили их, когда надо было. Почему же не улететь таким же способом большим фашистским генералам? Могли и Гитлера так вывезти, мы же не знали, что 30 апреля Гитлер покончил с собой.
Берлин весь горит, столб дыма. Его и не видно, одни только окраины. Вот западную окраину я и патрулировал. Смотрю, из дыма вырывается «мессер». Чуть ниже меня. Делаю разворот влево, вижу его впереди. Но далековато, метров пятьсот. С такой дистанции мы не стреляли, обычно метров со ста. Скорости у нас одинаковые, не догнать. Стал стрелять, не жалея запаса. Гляжу, от правого крыла дымок пошёл. Но тут он раз — в облака. Ну, думаю, ушёл. Хотел уже разворачиваться обратно, ибо далеко отошёл от заданного района, но он вываливается… Уже на спине. Горит. Так плашмя и упал. На озеро, чуть западнее Берлина. Вот такой был мой двадцатый. Но это уже была не охота, это так… Немцы ведь называли себя ягдт-флигерами — лётчиками-охотниками.
Вы спрашиваете, какой орден дороже всего для меня. Все дороги. Но мы в то время считали лучшей боевой наградой орден Красного Знамени.
