Владимир Гречухин - Мышкин. Малый город в большом туризме. Состояние, проблемы, продвижение, перспективы
…Безоружных рубили шашками… Убитых не разрешали хоронить на общих кладбищах… Непогребённые тела лежали на лугах и пашнях. В Мышкине людей расстреливали на волжских обрывах и в подгороднем Золотом бору… Их неизвестно куда увозили на баржах… Тела расстрелянных, чуть забросанные песком, городские мальчишки по утрам находили на волжском приплеске… «Самая справедливая власть» круто управилась с мужиками самого крестьянского, самого хлебородного уезда губернии. И он, оглушенный, ошеломленный, убитый этими ужасами, замолчал, сжался и покорно ждал новых бед. Те не замедлили явиться. «Социально ненадежный» уезд расформировали, его земли присоединили к соседним, а самую дальнюю, никому не приглянувшуюся западную часть даже передали в Тверскую губернию. А «классово чуждый» город Мышкин «разжаловали», лишив городского статуса и даже имени. Так на административной карте Ярославской губернии появилось … село Мышкино, страшно неудобно подчиненное далекому пролетарскому городу Рыбинску.
И репрессии продолжались, из бывшего города вывозили все предприятия и учреждения, вывозилось все имущество от машин типографии и коллекций музея до булыжника мостовых и плитняка тротуаров.
Благоустроенный, чинно красивый городок превратился в некую даровую каменоломню – здесь разбирали ставшие ненужными новоявленному селу богатые особняки, церкви и часовни, и даже вывозили с кладбищ мраморные и гранитные надгробия. Чудовищное разграбление «маленького Петербурга» остановилось лишь в 1929 году, когда началось создание новых малых муниципальных образований, и на свет Божий появился Мышкинский район. Но перед самой Великой Отечественной войной бывший город испытал новый тяжкий удар – подтопление большой Волги. Оно отняло у него несколько приречных улиц, всю заводскую зону, оба волжских бульвара и сорвало весь фасад, обнажив дворы, сарайки, огороды. Конца-края потерям уже не виделось, и старожилы вспоминали слова «маленький Петербург» с горькой усмешкой.
Советский Мышкин. Вид с Волги
Да и старожилов оставалось буквально на счет. Все старые русские уездные (районные) центры в тот период испытывали мощное вторжение пришлого сельского населения, бежавшего из деревень, но, может быть, пример Мышкина оказывается одним из самых горестных, самых крестных. По подсчетам старейшего краеведа, учителя В.А. Порецкого к 1940 году на три тысячи населения оставалось всего сорок семей с мышкинским городским прошлым. И это не удивительно, ведь в нашем случае «антигородская» репрессивная политика властей продолжалась с исключительной последовательностью – вплоть до создания в бывшем городе … двух колхозов, хотя земли для их полноценной работы было слишком мало и лежала она в разных местах и отнюдь не близко. В эти колхозы пришлось записаться даже оставшимся немногочисленным учителям и медикам, иначе для их детей, выходцев из опального Мышкина, поступление в ярославские высшие учебные заведения оказывалось невозможным. И, кстати, участие таких «колхозников» в общеартельных делах оказывалось самым реальным, они все вносили в кассы колхозов «Борьба за урожай» и «Переселенец» некоторые денежные взносы из своих учительских и медицинских зарплат…
Эта дикая и гротескная политика проявлялась в самых причудливых и экстравагантных формах. Так колхоз «Переселенец», практиковавший почти коммунарские порядки быта, разместил свои общежития на одной из двух городских площадей, в домах соборного причта, а конюшни устроил почти на самой площади. Отсюда каждое утро с красными флагами на каждой дуге колхозный обоз грохотал через весь Мышкин, чтобы как-то добраться до выкроенных для «Переселенца» разрозненных клочков земли. Животноводческие фермы разместили почти на задворках улицы Алексеевской на другом конце города, и шествие доярок в красных платочках и с флагами выглядело некой ежедневной демонстрацией или неким «крестным ходом».
Детский садик «Петушок»
Уникальный фонд Опочининской научной библиотеки частью вывезли в Ярославль и Рыбинск, а частью сожгли «за ненадобностью». В главном храме города, Успенском соборе, устроили склад сена и льнотресты, в Скорбященской церкви – столярную мастерскую, а Никольскому собору «повезло», он стал Домом культуры. Действительно, повезло, ведь Алексеевская церковь и храм иконы Божией Матери «Утоли моей печали», а заодно и все четыре городских часовни просто сломали. Колхозному селу не требовались ни храмы, ни особняки, ни мощеные улицы, ни тем более музей, картинная галерея, научная библиотека, научно-краеведческое и спортивное общества. Все это, казалось навсегда осталось в решительно отринутом прошлом.
Улица Кладбищенская. Храм Божьей Матери Всех Скорбящих радости
До семидесятых годов XX века в Мышкине капитально не ремонтировался ни один большой дом, не была обновлена ни одна крыша, не было положено ни одного метра асфальта. Бывший город оставался словно неким зачумленным заклятым местом. На бескрышных верхах Успенского собора росли высокие березы, словно на затерянных в джунглях храмах Индонезии. С этой выси можно было видеть скопища ржавых некрашеных крыш, погромыхивающих на ветру отдельными оторванными листами жести и можно было видеть безгласный печальный переклик искалеченных колоколен и куполов оставшихся храмов. Вопрос об их взрывах и сносе не решался лишь потому, что областная власть поставила перед районной самый практический вопрос: если взорвем, то на чем и как сможете вывезти с площадей весь щебень от рухнувших гигантов?! Да, вопрос насущный и по тем временам совершенно неразрешимый. Уж лучше не взрывать!
Точно так же решался вопрос и с искалеченным именем бывшего города. Местные ветераны партии очень хотели переименовать Мышкин в … Комаров, увековечив память несчастного паренька-красноармейца, погибшего при подавлении одного из крестьянских восстаний. И этих «крестных отцов» тоже остановила областная власть, с усмешкой заметив, что «и так-то уж совсем малость – Мышкино», а будет уж совсем ничтожество – «Комарово». Одумайтесь, не смешите людей, найдите что-нибудь позначительней и – не замедлим пойти навстречу! Но позначительней на месте, к счастью, ничего не нашлось.
Примеров обидных и нелепых проявлений последовательной дискриминационной политики по отношению к опальному месту можно приводить много, но и приведенные здесь, очевидно ярко показывают тогдашнюю реальность. И нам, очевидно, нужно коснуться вопроса – каким же было сообщество жителей этого несусветного «села Мышкина»?
Речные ворота советского Мышкина, к которым приставали «Метеор», «Заря» и плавмагазин
Вчерашние селяне, во множестве перебравшиеся сюда, принесли с собой все повадки и обычности деревенских жителей, да и немалую часть своего хозяйственного уклада. Все они и в Мышкине всё так же старались вести хоть какое-то усеченное, но свое собственное подсобное хозяйство. Пришельцы содержали коров, овец, свиней, птицу. Хоть по одной голове, но у них имелось все кроме рабочего скота, лошадей. Каждое свое городское домовладение они сумели приспособить под таковое хозяйствование, прилегающие старые городские земли распахали под картофельники, а сады внутри кварталов «перепрофилировали» в те же картофельники и огороды. В выигрышном положении оказались те, кто приобрел дома на наиболее тихих или даже слободских кварталах, там коров пасли прямо на улицах или на неудобицах восьми ручьев и оврагов, разрезающих всю территорию мышкинской застройки и ближайшего окружения.
Селяне принесли с собой все свои бытовые привычки и традиции вплоть до сожжения масленицы, хождения ряженными и выливания помоев… прямо перед домом. Прежние городские порядки и поведенческие нормы испытали мощнейший прессинг поведения нового социума, и их дотоле нерушимое жизненное пространство существенно сократилось.
Районный Дом культуры
Однако прежние взгляды на быт и прежние бытовые правила твердо сохранялись в жизни немногих коренных горожан, оставшихся в «селе Мышкино». Это глубоко уязвленное (и оскорбленное) всем происходящим маленькое общество считало и позиционировало себя именно городским и ревностно сохраняло как чистоту домовладений и прилегающих территорий, так и «чистоту» городского самосознания. И нередко их отношение к инородной сельской массе, затопившей «бывший город» бывало окрашено неприкрытой иронией, а то и открытым проявлением превосходства, некой посвященности в жизнь более высокую и содержательную.
И у них оставался поруганный и униженный, но все еще очень сильный союзник – сам город. Ведь его «канонический» облик, которого он достиг к концу XIX века, это и был для всей старой России тот нерушимый образец, то состояние, которое внешне уже определяло понятие «город». То есть здесь отчетливо сохранялся и все время довлел над сознанием сам образ городской среды. Он по-прежнему царил в людском восприятии, когда они видели рядовую застройку, улицы, пересекающиеся под прямым углом, здания классической архитектуры, храмы, мостовые. Тот вечный феномен, при котором каждое отдельное старое городское здание особой ценности и значимости, кажется, и не имеет, ограничиваясь поддерживающей ролью, но все время они непреложно формируют целостное представление именно о городе. Он и оставался поруганным, израненным, но несомненным памятником культурного ландшафта, особым природно-рукотворным образованием. И селяне, даже пригнав сюда своих коровушек и овечек, до конца не могли ни отнять, ни чем-то заменить этот городской облик Мышкина. Он нерушимо оставался историческим и ландшафтным памятником долгой творческой деятельности XVIII–XIX веков.
