Иван Уханов - Оренбургский пуховый платок
Незадолго до этого оренбургский губернатор уведомлял министра внутренних дел о том, что «изготовление и продажа пуховых изделий, главным образом оренбургских пуховых платков, пользующихся по своему изяществу и доброкачественности вполне заслуженной репутацией не только внутри империи, но и за границею, дали в отчетном году местному сельскому населению значительный заработок».
Число пуховязальщиц в губернии быстро росло. К концу прошлого века их насчитывалось свыше четырех тысяч.
Успех, который приобрел пуховый платок, привлек в Оренбуржье многих предпринимателей, норовивших поживиться за счет труда кустарей. Они разъезжали по станицам и деревням и по дешевым ценам скупали большие партии платков, затем везли их в Москву, в Петербург, в Нижний Новгород, в города Сибири и продавали втридорога. Скупщики забирали не только готовые платки, но и делали заказы на их изготовление. При этом они выдавали вязальщице пух, шелк и бумажные нитки, и на этом крепко наживались. Чтобы скорее получить и дороже продать товар, скупщики поторапливали рукодельниц и тем толкали их на подделки.
На рынках стали появляться эрзац-платки. С виду платок как платок — теплый, пушистый. Но поносит его покупатель с полгода и поймет, что его обманули: пух на платке свалялся, облез, оголив хлопчатобумажные нитки. В фальшивом платке (с запрядным пухом) простая нитка как бы обертывалась пуховой, маскируясь под ней. Чем больше простой нитки, тем меньше пойдет в изделие пуха, тем дешевле оно обойдется скупщику. Выгода еще будет и оттого, что непосвященный покупатель заплатит за подделку как за настоящий платок.
По поручению Главного управления землеустройства и земледелия России в Оренбургский край в 1913 году выехала Софья Александровна Давыдова с целью «подробно ознакомиться с пуховязальным промыслом, подобного которому нет нигде в других местностях империи».
Горячая пропагандистка и защитница народного искусства, первая женщина, награжденная в 1886 году премией Российской Академии наук за книгу «Русское кружево», Давыдова глубоко изучила жизнь и быт оренбургских пуховязальщиц. В своем отчете она убеждала, что быстрый рост пуховязания служит ясным доказательством нужды населения края в подсобном промысле. Неурожаи, которым нередко подвергался край, еще более побуждали крестьянок и казачек искать заработка именно в пуховязании. Поэтому «вопрос о поддержании этого промысла, а равно и о развитии козоводства, — как писала Давыдова, — является вопросом самым существенным, к разрешению которого было бы необходимо приступить в возможно скором времени».
Однако отчет Давыдовой остался без внимания.
В самом Оренбурге определенный интерес к пуховязальному промыслу проявляет в те годы некая Екатерина Ершова — наказного атамана жена. Она стала заказывать платки опытным вязальщицам, требовала делать их только из чистого пуха и строго следила за сбытом своих изделий в кустарные склады Москвы и Петербурга. В помощники Ершова взяла бывшего станичного учителя Николая Алексеева и весьма энергично повела дело. Но кончина атамана вынудила Ершову уехать из города; все средства, вложенные в пуховязальное дело, она передала Алексееву. Средства эти были невелики, однако Алексеев смог привлечь довольно большое число вязальщиц. За несколько лет ими было изготовлено около двух тысяч платков высшего достоинства, которые принесли несколько тысяч рублей дохода. Казачье хозяйственное управление контролировало промысел.
Однако из-за финансовой несостоятельности «контора Алексеева» перестала существовать: нищенская плата мастерицам не стимулировала ее процветание.
Н. М. Алексеев предлагал властям «организовать на местах производства пуховых изделий артели и отпускать им под круговую поруку достаточное количество денег, в Оренбурге учредить склад для приема от артелей платков, складу вменить в обязанность всеми мерами способствовать их сбыту. Склад необходимо обеспечить достаточною суммою для скупки платков и приобретения материалов для вязания».
Но все это были прожекты в условиях капиталистического способа производства.
С победой Советской власти произошли коренные преобразования в экономике. Декрет ВЦИК «О мерах содействия кустарной промышленности», подписанный В. И. Лениным в 1919 году, четко определил пути развития народных промыслов. Мелкую и кустарную промышленность решено было поддержать путем государственных заказов и включения ее в общий план снабжения сырьем и топливом. Предусматривалась и финансовая поддержка. Важно было собрать распыленные в прошлом художественные силы кустарей и направить их труд прежде всего на потребу хозяйственного быта. В те годы нашлось немало теоретиков, считавших, что крестьянское искусство устарело, принадлежит прошлому даже по своему названию «кустарное».
В. И. Ленин и Коммунистическая партия с первых дней Советской власти встали на его защиту. Один за другим возрождались и крепли промыслы по всех уголках России.
В феврале 1926 года на заседании президиума Оренбургского губисполкома слушали доклад «О мероприятиях по содействию пуховязальному производству и решение губплана по данному вопросу». На местах создавались хозяйственные кооперативы, через которые пуховязальщицы снабжались пухом и реализовывали платки. Имелся на это и соответствующий финансовый план. Уже на первых порах через кооперативы удалось охватить полторы тысячи кустарей, заготовить для них двести пудов пуха и взамен получить для торговли более десяти тысяч платков.
Ныне комбинат объединяет двадцать пуховязальных производств, расположенных в двухстах деревнях и поселках области.
Саракташское пуховязальное производство…
— За вязаньем часы просиживаешь. Без песни или разговора соскучишься, пожалуй. Вот и поем… Только не всякие песни нам подходят, — рассказывает вязальщица Анастасия Павловна Копенкина.
— А какие ж?
— Добрые, сердечные, — отвечает за нее молодая ясноглазая вязальщица Людмила Чулкова.
— Не совсем так, Люда, — помолчав, говорит Анастасия Павловна. — Вот, скажем, «Катюша» — «Расцветали яблони и груши…» Куда как хороша песня-то. А нам она не к месту. Нам песня нужна тихая, протяжная…
Я сижу в небольшом вязальном цехе, похожем на просторную крестьянскую избу. Высокие окна, сухим теплом дышит голландка, посреди избы стоит длинный стол. Вокруг него сидят вязальщицы. Поблескивают в руках спицы, потрескивают в печи поленца, причудливые узоры на стеклах окон словно бы отражаются в ажурных платках мастериц.
Что ни платок, то свой орнамент, свой мотив…
Кроме благодарности и восхищения тысяч зрителей и покупателей платки Фагили Шагисалимовны Акбировой отмечены медалью ВДНХ. Труд Анастасии Павловны Копенкиной — орденом Трудового Красного Знамени, Екатерины Григорьевны Свинтицкой — орденом «Знак Почета»…
Слежу за руками и выражением доброго, с крупными чертами русского лица Анастасии Павловны и не замечаю в них скрупулезной сосредоточенности, какого-либо напряжения. Движения пальцев легки, взгляд спокоен.
— Двадцать лет платки вяжем, и песня всегда рядом. Хоть и голоса нет, душа поет. А уж коли поется, то и прядется, — с улыбкой продолжает Анастасия Павловна и ободряюще оглядывает своих старых подружек — Таисию Федоровну Ушакову, Анну Ивановну Ярыш, Галину Сибгатовну Фазлееву.
Вязальщицы умолкли, и я догадываюсь: прежде чем запеть, им нужно войти в определенный, объединяющий их ритм работы, который сам запросит нужную песню.
Песня начинается тихонько, в один голос. Она, как дыхание, глубокая и ровная. Сперва даже не узнать, кто запел:
Вот скрылось солнце за горо-о-ою,
Стоит казачка у ворот.
Этот протяжный, одиноко замерший в тишине голос тотчас мягко и дружно подхватывают остальные:
И в дальний путь глядит с тоско-о-ою,
И слезы льются из очей…
Вязальщицы сидят и чуть-чуть покачиваются от песни, как от легкого ветра. На время забыты житейские заботы, мысли направлены на одно…
— Беседа дорогу коротает, а песня — работу, — говорит Анастасия Павловна. — Долги зимние вечера. Сойдемся так-то миром и давай песни петь да всякие сказки-присказки рассказывать, девичьи свои годочки вспоминать… Эх, ушли годы, и много народу ушло из тутошней жизни. Вспомнить, какие здесь мастерицы жили! А что такое — вспомнить рукоделье ихнее? Это заново как бы у них поучиться. И навык, и песни их снова вспомнить и ныне применить. Такое наше ремесло — новое из старого растет. От потомства к потомству все лучшее передается. От матери — дочери, от бабушки — внучке… Таков у нас живой обычай: умеешь сам — пособи подружке…
От вязальщиц я услышал предание об одной старой мастерице Богунчихе, равной которой во всей округе не было. Тоньше ее никто не спрядет, красивее никто не свяжет. Людям только бы радоваться ее искусству. Но была Богунчиха тщеславной и корыстной, скрывала от вязальщиц-подружек секреты своего мастерства. Никого не пускала в свой дом и сама редко хаживала в гости. Боялась старая, что кто-нибудь ненароком подглядит, как она вяжет. Так и жила гордой надеждой, что не только при жизни, но и после смерти останется непревзойденной мастерицей.
