Наталия Криволапчук - Собака, которая любит
Противу своих обычаев, я держалась довольно долго и стойко. Разумеется, она вовсе не была заброшена, им всем доставались и ласка, и лакомства, и внимание, и уход. Всем поровну. Но ей-то хотелось, чтоб не поровну! А я сознательно обрывала, блокировала ту незримую связь, которую она так старалась установить. У нее не было даже обычного для всех наших собак набора кличек, то ласковых, то строгих, для разных случаев жизни. Ведь каждое из имен и у людей, и у собак создает еще одну нить, еще одну связь, еще одно новое качество. Я-то думала, это имя у нее такое, что клички не придумываются. Нет, не в том было дело. Это мне они были не нужны.
Помню, как намного позже, когда она была уже взрослой, я, сидя в кресле, в шутку обратилась к собакам: "Эй, михрютки мои!" И первой ко мне подскочила счастливая, улыбающаяся Кайса: можно? Можно, я буду твоей Михрюткой?! Но и это смешное имечко к ней, так сказать, не приклеилось.
До полугода Каська, как и положено малому ребенку, творила, что хотела, пользуясь абсолютной детской неприкосновенностью у старших собак, измываясь над племянниками и котом, не обращая ровным счетом никакого внимания на все наши воспитательные мероприятия. При всей ее тяге к нам любые наши попытки научить ее уму-разуму, по ее понятиям, попросту не имели к ней никакого отношения. Она была, пожалуй, самым ярким из всех виденных мною воплощений святого принципа собачьей и древнеиндийской педагогики: малый ребенок - царь и бог! Зато подросток вмиг становится "прислугой за все". С Кайсой это произошло так же до преувеличения, до гротеска явственно, как ярко, без полутонов, было все в ней и в ее жизни.
Первой принялась воспитывать Каську ее старшая сестра, которая, как и заведено у собак, исполняла роль Пестуньи, несмотря на то, что сама недавно стала матерью. И началось это дня за три до того, как несносному ребенку исполнилось полгода, - Джинка впервые отняла у Кайсы розданную всем "на зубок" морковку. Правда, назавтра же случилось и другое: Джи, с удовольствием учившая младшенькую драться, моментально отступилась от нее, стоило той - тоже впервые! плюхнуться на спину, брюшком кверху, и замереть в классической щенячьей позе повиновения. Очень может быть, что щенку, выросшему в родимой стае, до тех пор незачем было специально демонстрировать взрослым свою детскую слабость, а теперь настало время тщательно, как того требуют законы вида, соблюдать все предусмотренные собачьей этикой ритуалы.
С этого дня Каськина жизнь в корне переменилась. Ее стала строго наказывать за любую провинность любящая родная мать. От сестры Каська предпочитала по первому же рыку спрятаться под сервант, где никто и никогда детишек не преследовал и можно было отсидеться, пока не остынет справедливый гнев старших. Старшие собаки добывали провинившегося сорванца откуда угодно - из-под книжного шкафа, из-под кресла, не говоря уже о кухонном столе, - но от того, кто удрал под сервант, отступались все. В нашем доме этим всегда пользовались самые отпетые хулиганы, особенно Каська и ее племянник Ларс, а через много лет это убежище открыл для себя их общий сын, неугомонный Барт.
Каська, бесшабашная самоуверенная Каська, стала растерянно поджиматься, принимая классическую позу покорности при тех же окриках, на какие раньше отвечала бодрым помахиванием хвоста. И сразу стало как-то стыдно прикрикнуть на нее за провинности. А если учесть ее полную к этим временам распущенность, то я лишилась последних средств воспитательного воздействия. От взаимной любви, помогающей хозяину и собаке не огорчать друг друга, я сама отказалась, а быть строгой с той, которую шпыняла вся стая, я уже не могла.
У Джинки были свои способы воспитания. Застав Кайсу, например, валяющейся в кресле, она застывала рядом в напряженной, хотя и не угрожающей, позе и долго-долго смотрела на нее в упор тяжелым, физически непереносимым взглядом. Каська ежилась, вертелась, но в конце концов не выдерживала и спрыгивала на пол. Джинка же удовлетворенно укладывалась на то самое место, откуда согнала младшую сестру.
Надо было видеть, в какой жалостной позе Касюшка спала теперь на моей кровати! До чего же безобразно нагло разваливалась она еще неделю назад - и как теперь сворачивалась в клубочек, стараясь занимать как можно меньше места! От любого нечаянного движения она бросалась наутек. Теперь мне приходилось подолгу ее успокаивать, гладить, почесывать грудку и животик, чтобы она расслабилась и, забыв на время свои тревоги и неприятности, уснула наконец спокойно. Пусть собаки, если нужно, объясняют ей, что она сама виновата, что за время своего золотого детства успела основательно допечь всю стаю. Мое дело помочь ей в тяжкой юной жизни.
Мне было жаль ее, жаль той сильной индивидуальности, какую я в ней всегда ощущала. Как-то ночью я смотрела на нее, спящую, пытаясь разгадать, как и чем ей можно помочь. При всей естественности такого возрастного перелома для молодой собаки, у нее он принимал угрожающие, как мне казалось, масштабы и формы. Примешивалось к нормальному, Государыней-Природой продиктованному ходу вещей что-то еще, грозившее вконец ее сломать.
И вдруг... нет, я не услышала, как от Рольфа, я просто почувствовала ее ответ: "Я - ничья! Нет у меня того, что дает собаке силы жить и выдерживать любые передряги. Нет внутренней связи с человеком, оправдывающей само собачье существование. И стая знает, что я никому не нужна! А без того, что было не так уж и важно в безоблачном детстве, взрослой мне не выжить!".
Ощущалось это даже не как отчаянный крик исстрадавшейся души. Вернее уж, горькая, отрешенная констатация. И, возможно, само это смирение поразило меня тогда страшнее самого отчаянного вопля.
Тут же стал понятен источник еще одной, немало удивлявшей меня поначалу, Каськиной особенности. На прогулках это была совсем другая собака, чем дома. Очень активная, даже задиристая по отношению к чужим собакам, она не считала себя хоть как-то связанной с нами, Богом данными хозяевами. Впрочем, как говорит мой сын, не хозяева и были! С грехом пополам слушаясь меня, от мужчин моих она удирала без оглядки. Конечно, гулять она начала поздно, да и недостаточно часто. Весенняя слякоть, трудности прогулок с несколькими малыми щенками, которых не собираешься оставлять себе, нашей активности по этой части никоим образом не способствовали.
Да ведь Каська - наследница кровей старых европейских питомников! В этих случаях я всегда бываю очень осторожна в выводах относительно поведения собаки. Отцы и деды нынешних чемпионов, как правило, не имеют никакой естественной возможности проявить свои истинные психические задатки - их учат быть чемпионами, едва они становятся на ножки, для того-то они и существуют в племенных питомниках. Поведенческая индивидуальность собаки подавляется специальным тренингом, а аккуратнейшие выгулы ничуть не напоминают городских дворов.
Выставочной карьере собаки воспитание в обедненной среде не только не мешает, но даже в некоторой степени способствует... если собаке не надо приспосабливаться к натуральным условиям нашей городской жизни. При выращивании в "тюремных условиях" (пардон, это вовсе не ругательство, а термин классической зоопсихологии) именно возможности приспособления угасают в первую очередь, а вслед за ними подавляются и стереотипы стайных отношений, территориальные критерии поведения, притупляется стратегическое мышление - за полной ненадобностью. Как же потомкам поколений и поколений, живших в искусственной среде, научиться приспосабливаться к быстро меняющейся реальной обстановке?
Не могу не вспомнить в этой связи породу, на фоксов ничуть не похожую, - громадных атлетов догов. Они поражают наших собачников глубоко укоренившимся в породе страхом перед улицей и транспортом, который принято считать особым породным свойством. А что ж тут удивительного? В каком-то отношении это и есть породное свойство, коренящееся, как и все породные особенности, в истории и назначении породы. Едва ли не со средних веков доги - это собаки рыцарских замков, сменившие боевые подвиги древних молоссов на привольное, спокойное житье в колоссальных готических залах, в курд-онерах феодальных владений с их неспешным, вяло текущим временем и редкими, не слишком-то стремительными происшествиями. Их служебные обязанности были связаны с вражескими нападениями и осадами, типичными для той поры, а значит, и необходимое поведение тоже было в значительной степени стандартизовано. Как же им, от века выработавшим черепашьи темпоритмы мыслительной деятельности, да еще и по типу конституции склонным к флегматичности и медлительности, приноровиться к динамичной жизни наших улиц? Вот мы и работаем с ними, часами гуляя по улицам, то и дело усаживая собаку, чтобы дать ей время сообразить, что машина, едущая мимо, ничем принципиально не отличается от той, что стоит возле тротуара, и не станет резко бросаться в сторону ради того, чтобы навредить ни в чем не повинной собаке. Ох уж, эти мне дожьи страхи! Порой, чтобы от них избавиться, мне приходится прибегать к совсем уж невероятным хитростям.
