Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
Арбас вдруг приостановился, нервно разгребая снег лапами, еще раз взглянул в глаза хозяину, спрашивая его мнения. Тот дал команду «вперед». Арбас уверенно двинулся вперед, а за ним галопом понесся и всадник.
Когда собака добежала до того огромного камня, где несколькими минутами назад там пряталась волчица, она резко приостановилась, чувствуя огромную беду, которая над ними нависла, то нервно забегала навстречу своему хозяину, то отбегала, зовя его вперед.
Да, Муслим не ошибся в своих догадках и предположениях. Монстр несколько минут назад поджидал Дервиш-Али со своей ношей, прячась за этим камнем. Ее движения, как по книге, можно было прочесть оставленными на растоптанном снегу многочисленными следами лап, следами зеленой слюны, оставленными на снегу, брызгами оранжевой мочи, нервно пущенной на камень, оставленной на ее поверхности.
Вдруг разум Муслима оглушил глухие, резкие звуки, не похожие ни на звуки известных ему диких животных. Они отрывисто раздались где=то далеко впереди, переходящие на тяжелый, громоздящий вой огромного волка. Конь его резко приостановился, стал на дыбы, пытаясь его сбросить и убежать, заржал так резко, что его от неожиданности у Муслима на секунду сердце приостановилось. Конь еще раз поднялся на дыбы, заржал, захрапел так, что его дикие вопли эхом прокатились по речной долине.
Шепча заветные слова в ухо, гладя по шее, Муслим кое как успокоил коня. Вдруг отрывистое тявканье монстра перешел в длинный, громогласный вой, а потом в злобное рычание. Вперемежку между воем Муслиму стали слышны глухие стоны, вопли женщины, отбивающейся от нападения зверя. Опять раздался глухой, утробный вой монстра, который переходил то на рык, то на лопающие с треском пузыри, выбрасываемые изнутри из действующего гейзера.
— Это же оборотень, который атакует Дервиша-Али и мою жену?! — догадался Муслим. — Если сейчас же не помочь, она ее растерзает! О, Аллах, защити ее от этой твари помоги ей! Если она останется живой, усыновлю пятерых сирот, нет, десять! Только помоги! — конь, почувствовав волнение хозяина, переборов свой страх, стрелой устремился туда, куда его подгонял хозяин. А Арбас давно исчез из виду.
Вдруг из темноты леса опять раздались страшные вои мужчины и женщины. Не нужно было догадаться, что кто-то страшное на них напал и терзает живьем. Оттуда страшно зарычал Арбас, бросаясь на огромного зверя, отбиваясь от него и захлебываясь в лае. К лаю собаки вперемешку присоединился страшный, рвущийся на части, рык монстра.
В темном лесу, густом и непролазном, Муслим ничего перед собой не видел. Только бросив коня, никому не нужного, дрыгающего ногами и трусливо мотающего головой, он двигался на вой Арбаса и рык монстра. Вдруг он вышел на открытое пространство и замер. В середине поляны он увидел клубок дерущихся дух животных, видимо, его собаки с оборотнем. Он, подпрыгивая, воя, ревя, как огромный мяч в снегу катался с одного конца поляны на другой. Этот клубок выл, тявкал, скулил, рыкал и визжал одновременно.
— Дерутся, — шепнул Муслим, вгоняя патроны в оба ствола двустволки. Дерущиеся в азарте схватки не видели Муслима. Этим он воспользовался. Когда монстр своей огромной пастью зажал голову его собаки, на мгновение он приблизился к ним вплотную и выстрелил оборотню в ухо. Клубок из зверей грохнул на поляну, и все стихло…
Жена с открытым лицом, завернутая в черную бурку, лежала на другом краю поляны, под молодым дубом. Оборотень вырвала ей горло. Из открытой раны на снег брызгали струи крови. Она, дергалась, храпела в предсмертной агонии, из вырванной груди со свистым врывались и вырывались струи воздуха с пузырчатыми каплями крови.
Муслим бросился на жену, из глаз брызнули слезы, обхватив ее, приподнял ее голову себе на колени и зарыдал:
— О, Аллах! За что мне такое наказание?! Разве я не был прилежен и послушен Тебе?! Разве я не исполнял все твои заветы? За любовь к ближнему, за послушание кто так наказывает?! Должно быть наказуемым зло, а не человеколюбие! А теперь кому мне верить, кому довериться?! Злу, черному злу, которое надо искоренить!
Он терял разум, голова ходила кругом, он перестал соображать, где находится. Сердце почти перестало пульсировать, глаза померкли, все вокруг него завертелось и потерялось в тумане…
Муслим чувствовал, кто-то мягкими, бархатистыми губами треплет его по щеке. Он еще не соображал, что с ним случилось, где он находится. Только бессмысленно таращил глаза, разглядывая вокруг себя, не реагируя на звуки, шорохи кругом, не чувствуя холодного снега под собой, не видя морды коня, который пытался привести его в чувство. В его глазах только в перевернутом виде отражалось темно-синее небо, деревья, растущие вокруг.
Вдруг он что-то вспомнил, подпрыгнул, оглянулся. Увидел поляну посреди леса, свою собаку и оборотня, лежащие посредине поляны обнявшись, жену, лежащую на черной бурке и все вспомнил.
Он встал, движением руки закрыл глаза своей жены, прикрыл ее лицо концом бурки, оглянулся, где, интересно, лежит растерзанный Дервиш-Али. Его нигде не было, только по снегу в сторону леса тянулась красная дорожка спекшейся крови. Вдруг эта дорожка оборвалась под огромным буком, а его самого след простыл. Везде были следы босых стоп Дервиша-Али: под растрепанными и обрызганными кровью кустами, под засохшими стебелями папоротника, но нигде его самого не было. Только чуть поодаль, под высохшей корягой огромного дуба эти ступни переходили в размеренный шаг лап огромного волка.
— Он, что, превратился в волка? — удивился Муслим, возвращаясь назад, к растерзанной жене. Он прошел мимо его собаки и этого страшного монстра с огромным желтым светящимся глазом на лбу, потухшим живой блеск и слепо отражающим отражение луны. На них страшно было смотреть: половина головы его собаки было в пасти оборотня. Он был громадных размеров. Муслим подумал, в природе таких огромных волков не бывают. Наверное, она из его снов.
Надо было торопиться к покойной жене, чтобы выполнить свой долг живого перед мертвой. Поднять ее на коня и поторопиться домой. Так и поступил…
***Когда Муслим с телом жены добрался до селения, там никого из сельчан осталось. Пока Муслим был занят поисками своей жены, они страшно напуганные оборотнем, предав его с женой, переселились куда-то. С собой забрали его мать и остальных членов семьи, даже адреса не оставили.
Мустафа направил коня со своей тяжелой ношей прямо к дубу-великану. Увидев всю тяжесть предательства сельчан в это трудное для себя время, он на минутку так раскис, что расплакался. Дрожа от горя и обиды, он снял тело жены со спины коня, держа ее на руках, направился к дубу-великану:
— На, дуб-великан, ты нами жизнь дал, а теперь забирай нас обратно! Возьми нас в свои объятья! Погибшего отправь в чрево земли, живого пусть небеса забирают к себе! Я больше не могу жить иначе!..
Дуб-великан, Заброшенное селение через несколько лет. Смеркало утро. Ранняя заря. Дуб-великан, с простертыми в небо в немом вопросе двумя беспалыми руками, чернело за селом. На крышах полуразрушенных домов, сараев стаями сидели черные вороны, устраивая между собой извечные своры. Одни из них огромными стаями поднимались на небосклон, другие, делая крутые виражи, направлялись на сельское кладбище. Переулки обросли крапивой, бурьяном, могильное карканье черных ворон, подгоняемое ветром, прерывалось и заглушало, разбитое о неживые стены осиротевших домав…
1993 г.
Сказание гадалки
Тагиру, хотя по роду профессии чабану, за шесть лет надо было научиться привыкать вставать с утренней зарей, но он и так не отвык от юношеской привычки крепкого сну по утро. В первые дни, когда старший чабан, дядя Мурад взял его к себе своим помощником, пытался отучить от утреннего сна: обливал водой, вытаскивал из постели за руку, к утренней заре к нему в постель подкладывал ледяные глыбы, — у него так и ничего не получилось.
Тагир легко справлялся с любой работой, был верен, предан друзьям, чтобы спасти товарища готов был прыгнуть в огнь, отзывчивый, безотказный, но любил спать. Долго старался старший чабан отучить его от этой привычки, как раз чабан и должен быть легким на сон, вставать с зарей, ничего не получилось. Он один день в сердцах выругался и обещал при первом удобном случае отправить его обратно домой.
Через пару дней чабанов вместе генеральный директор агрофирмы посетил чабанов. Ознакомившись с их житьем-бытьем, другими условиями жизни, довольный упитанностью овец, когда собрался уходить, спросил у главного чабана:
— Как себя проявляет молодой чабан Тагир?
— Просто, никак! — возмутился главный чабан. — Оказался лишним бараном в отаре овец!
— Он сирота, ему деваться некуда, потерпи немножко, пусть привыкает.
— Терплю! — зло бросил главный чабан.
